Секелету сам только в первый раз посетил эти места. Когда мы приехали в город отца Мпепе, то те, кто принимал участие в заговоре Мпепе, естественно, были в большом страхе; так как отец казненного вместе с другим человеком советовали в свое время преемнице Себитуане Мамочисане казнить Секелету и самой выйти замуж за Мпепе, то их обоих вывели к реке и сбросили в нее. Нокуане снова был одним из исполнителей казни. Когда я запротестовал против того, что человеческая кровь проливается в порядке простой расправы, как принято у них вообще, то советники Секелету оправдывали свои действия свидетельскими показаниями самой Мамочисане.

Мпепе разрешил работорговцам мамбари вести торговлю во всех деревнях, находящихся к востоку отсюда, в которых жили племена батока и башукуломпо. Он дал работорговцам скот, слоновую кость и детей, в обмен на что получил от них большую бомбарду, которую хотел установить в качестве пушки. Когда весь заговор Мпепе расстроился благодаря тому обстоятельству, что я закрыл вождя от удара собственным телом, то мамбари с их стоккадой оказались в очень неприятном положении. Сначала предполагалось сделать на них нападение и изгнать их из этой местности, но я настойчиво указывал на трудности такого курса, опасаясь, что это вызовет начало серьезных военных действий, и доказывал, что стоккада, защищаемая хотя бы сорока мушкетами, может оказаться очень серьезной вещью. «Для этого достаточно силен голод, – сказал один князек, – он очень большой приятель». Они думали взять мамбари измором, но так как в этом случае больше всего пострадали бы их несчастные рабы, скованные по нескольку человек вместе, то я вступился за них, и результатом моего посредничества, о котором мам-бари не знали, было то, что им дали спокойно уйти.

Нальеле, столица бароце, была построена на искусственном холме и первоначально являлась житницей вождя Сан-туру, а тогдашняя собственная его столица стояла приблизительно в 500 ярдах [450 м] к югу от нынешнего русла реки. Все, что осталось теперь в долине от самого большого холма, который в свое время стоил всему народу многих лет работы, – это несколько кубических ярдов земли. То же самое произошло с другим старым участком города, Линанджело, находившимся на левом берегу реки. Поэтому казалось, что в этой части долины река должна была поворачивать на восток. Для того чтобы затопить долину, не требуется очень высокого подъема воды; подъем ее на 10 футов [3 м] выше теперешнего уровня самой низкой воды достиг бы самого высшего предела, которого он вообще когда-либо достигает, как это видно по знакам, оставленным водой на берегу, на котором стояла старая столица Сантуру, а повышение подъема еще на 2–3 фута [0,6–1 м] могло бы привести к затоплению всех деревень. Этого никогда не случается, хотя вода иногда подходит так близко к основанию хижин, что люди не могут выйти далее густых зарослей тростника, окружающих их деревни. Когда река около Гонье бывает зажата между высокими скалистыми берегами, она поднимается по отвесной линии на 60 футов [более 18 м].

Влияние частых препятствий, с которыми на своем пути встречается здесь река, ясно видно из того факта, что севернее 16° ю. ш. течение ее становится более извилистым, а когда поднявшаяся река заходит за Катима-Молело, то она, направляясь к Сешеке, растекается по земле обоих своих берегов.

Сантуру, в старой житнице которого мы остановились, был знаменитый охотник и очень любил приручать диких животных. Его подданные, зная об этой его склонности, приводили к нему каждую пойманную ими молодую антилопу и среди других зверей привели однажды двух маленьких гиппопотамов. Эти животные днем резвились в реке, но никогда не забывали являться в Нальеле за своим ужином, состоявшим из молока и муки. Они были дивом для всей страны до тех пор, пока один из чужеземцев, который пришел посетить Сантуру, случайно увидев, как гиппопотамы лежали на солнце, не заколол копьем одного из них, думая, что он дикий. Такое же несчастье случилось с одной из кошек, которую я привез Секелету. Один чужеземец, увидев это животное, которого он никогда прежде не видел, убил его и с гордостью принес свой трофей вождю, думая, что он сделал замечательное открытие, а мы утратили кошку, в которой очень нуждались для борьбы с мышами.

У тех водяных птиц, у которых добывание пищи требует некоторого нацеливания или движения в одном направлении, как, например, у цапли или у бекаса, клюв имеет совершенно прямую форму, а у тех из них, клюв которых должен иметь дело с твердым веществом, например, при разбивании раковин, он слегка искривлен для того, чтобы удар не передавался мозгу.

В долине, где живут бароце, есть много черных гусей (Anser leucogaster и A. melanogaster). Они медленно прохаживаются всюду, отыскивая себе пищу. На плече у них имеется твердый черный отросток, как у зуйка, и такой же острый, как шпора у петуха. Гуси никогда, однако, не пользуются им, кроме тех случаев, когда бывает необходимо защищать своих птенцов. Для своих гнезд гуси выбирают термитники. Когда они несутся, то бароце истребляют огромное количество их яиц. Имеются еще две разновидности гусей несколько меньшей величины, но лучшего вкуса, чем первые. Одна из этих разновидностей – египетский гусь, или Vulpanser, не может подниматься в воздух с воды, и их очень много убивают во время разлива реки, гоняясь за ними по воде в челноках. У третьей разновидности на клюве имеется особая шишка. Эти гуси вместе с тремя разновидностями уток мириадами кишат всюду на Лиамбье. Один раз наш челнок подошел близко к берегу, на котором сидела большая стая этих птиц. Всего только двух выстрелов было достаточно, чтобы обеспечить ужином всю нашу партию, потому что мы подобрали семьдесят уток и гусей. Неудивительно, что бароце очень любят свою страну. Беднейшие из них так хорошо обеспечены продуктами своих огородов, плодами лесных деревьев и рыбой, что их дети, взятые в услужение к макололо, которые едят один раз в день, становятся быстро совершенно истощенными.

Некоторые из наших людей ехали вдоль берега верхом на быках, а другие следовали водой в челноках, но результаты продвижения определялись скоростью следования по суше. Продвижение весьма затруднялось тем, что идущим по суше нужно было отходить от основного русла, идти вдоль рукава реки и снова возвращаться к нему. Они должны были или ждать, пока мы переправим их через него водой, или обходить рукав по берегу.

Здесь очень много крокодилов, и в этой реке они более свирепы, чем в других. В Сешеке и в других городах, расположенных по ней, крокодилы каждый год уносят много детей, потому что когда дети спускаются с берега за водой, то им обязательно нужно поиграть около воды, невзирая на опасность. Туземцы говорят, что пресмыкающееся всегда сначала ударяет свою жертву хвостом, потом втаскивает ее в воду и топит. Когда крокодилы лежат в воде, следя за добычей, то они никогда не показываются на поверхности. От них погибает также много телят, и редко бывает, чтобы стадо коров могло переплыть реку около Сешеке без потерь. После того как один из наших людей был схвачен крокодилом за бедро и утащен в воду, я не мог никогда без содрогания смотреть, как люди пускаются вплавь через рукава реки. Этот человек сохранил, правда, как почти все туземцы в критических обстоятельствах, полное присутствие духа, и когда крокодил тащил его на дно, то он, имея при себе маленькое копье с зазубренным лезвием, вонзил его пресмыкающемуся под лопатку. Скорчившись от боли, крокодил оставил его, и он выплыл с глубокими следами зубов на своем бедре.

У здешних туземцев не создается антипатии к людям, с которыми случается такое несчастье, как это имеет место у бамангвато и у баквейнов. Если человек, живущий среди бамангвато или баквейнов, был укушен этим пресмыкающимся или крокодил обдал его брызгами воды, ударив по ней хвостом, то такого человека изгоняют из племени. Когда мы были на Зоуге, мы видели одного из бамангвато, который жил среди байейе; он имел несчастье быть укушенным крокодилом и вследствие этого был изгнан из своего племени. Боясь, что я буду смотреть на него с таким же отвращением, какое обнаруживают к нему его сородичи, он не хотел сказать мне о причине своего изгнания, но байейе сообщили мне ее. На его бедре были видны рубцы от зубов животного. Если баквейны случайно подходят близко к крокодилу, то они всегда плюют на землю и дают знать о его присутствии словами: «болео ки бо», что значит: «здесь – грех». Они думают, что один взгляд на него причиняет воспаление глаз.

Хотя баквейны без колебаний едят мясо зебры, но если зебра укусит какого-нибудь человека, то его изгоняют вместе с женой и детьми в пустыню Калахари. У макололо почти не существует этих любопытных следов обоготворения животных, имевшего место в прежние времена.

В продолжение этого времени Маненко со своими людьми была занята сооружением прелестной хижины, окруженной двором. Хижина была предназначена служить ей резиденцией на все время, пока здесь будут белые люди, которых она сюда привела. Когда она услышала, что мы подарили ее дяде быка, она явилась к нам с видом человека, обиженного нами, и разъяснила, что «этот белый человек принадлежит ей, она привела сюда белого человека, и поэтому бык принадлежит также ей, а не Шинте». Она приказала привести быка, заколоть его при ней и подарила своему дяде только ляжку. Шинте, кажется, был этим обижен.

19-е. Меня очень рано разбудил посыльный от Шинте, но так как у меня только что окончился очередной приступ лихорадки и я весь был в поту, то я сказал, что приду к нему через несколько часов. Но вслед за первым посыльным скоро явился другой: «Шинте желает сказать тебе сейчас же то, что ему нужно сказать». Это было слишком интригующее предложение, и поэтому мы тотчас же пошли к нему. Он ожидал нас, держа в руках курицу, а рядом с ним стояла корзина с мукой из маниока и тыква, наполненная медом. Относительно мучивших меня приступов болезни он сказал, что лихорадка – это единственное, что может помешать успешному окончанию моей поездки. У него есть люди, которые знают все дороги, ведущие к белым людям, и они могут быть нашими проводниками. Будучи молодым человеком, он сам совершал далекие путешествия. На мой вопрос, что он может посоветовать мне против лихорадки, он сказал: «Пей больше меду. Когда ты весь пропитаешься им, он прогонит лихорадку». Это очень хмельной напиток, и я подозреваю, что он очень любил это лекарство, хотя у него и не было лихорадки.

Когда мы проходили через деревню, то нас поразила приверженность балонда к установившемуся этикету. При встрече с высшими людьми на улице они падают на колени и растирают пыль на груди и руках, и пока эти люди высшего ранга продолжают идти, они все время хлопают в ладоши.

Мы видели несколько раз женщину, которая занимает у Шинте должность водоноски. Когда она идет с водой, то звонит в колокольчик, предупреждая всех, чтобы они сходили в сторону с дороги. Если бы кто-нибудь подошел к ней близко, то это считалось бы большим преступлением, потому что его близость может оказать вредное действие на воду, которую будет пить вождь. Я думаю, что самые ничтожные проступки такого рода используются в качестве предлога для того, чтобы продавать таких людей или их детей работорговцам из племени мамбари.

За время нашего пребывания у Шинте здесь произошел такой случай, который совершенно неизвестен на юге. Двое детей, один семи, а другой восьми лет, вышли из дома, чтобы набрать в лесу дров. Их дом находился на расстоянии четверти мили [около 0,5 км] от деревни. Когда они отошли недалеко от дома, то были схвачены и утащены, и их непредусмотрительные родители не могли найти их следов. Это было так близко к городу, что не может быть и мысли о нападении на детей хищного зверя. По нашим предположениям, в этом деянии должны быть повинны какие-нибудь люди высшего круга, близкие ко двору Шинте; они могли ночью продать детей.

Мамбари сооружают специальные большие хижины четырехугольной формы, в которых помещают украденных детей; детей кормят там хорошо, но выпускают на воздух только ночью. Частые похищения детей, имеющие место во всей этой области, сделали понятным мне, для чего около деревень существуют стоккады, которые мы так часто видели здесь. Родители не могут возбуждать дела, потому что и сам Шинте склонен, по-видимому, заниматься этими темными делами. Однажды он прислал за мной ночью, хотя я всегда заявлял ему, что предпочитаю действовать всегда открыто. Когда я пришел, то он подарил мне рабыню, девочку лет восьми; при этом сказал, что он всегда дарит своим посетителям ребенка. В ответ на выраженную мной благодарность и на мои слова, что я считаю дурным делом отнимать детей у их родителей и что я советую ему вообще отказаться от такого дела и начать вместо него торговлю слоновой костью и воском, он настаивал на том, чтобы подаренная мне девочка осталась у меня, «была бы моей дочерью и носила мне воду». Он убеждал меня в том, что у всякого знатного человека должен быть ребенок, который исполнял бы эту обязанность, а у меня совсем нет ребенка. Когда я отвечал ему, что у меня четверо детей и что я был бы огорчен, если бы мой вождь отобрал у меня мою маленькую девочку и подарил ее другим, и что поэтому я предпочитаю, чтобы подаренная мне девочка оставалась дома и носила воду для своей матери, то он решил, что я недоволен ростом ребенка и велел привести другую девочку, которая была на голову выше первой. После долгих моих разъяснений о том, как отвратителен сам факт продажи человека человеком, и о том, как ужасно причинить матери ребенка такое горе, я отказался также и от этой девочки.

Чибокве наконец поставили вопрос таким образом: «Вы пришли к нам не так, как приходят все, и утверждаете, что вы имеете дружественные намерения. Как мы можем убедиться в вашем дружелюбии, если вы не дадите нам чего-нибудь из вашей пищи, а вы не возьмете нашей? Если вы дадите нам быка, мы дадим вам то, что вы пожелаете, и тогда мы будем друзьями». По настойчивым просьбам моих друзей я дал им быка, и когда они спросили меня, что я хотел бы получить от них, то я сказал, что нам больше всего необходима пища. К вечеру Нджамби прислал нам очень небольшую корзину муки и два или три фунта мяса от нашего же быка, прося извинения в том, что у него нет птицы и очень мало других продуктов. Но я был им благодарен, так как мы добились самого главного и могли идти дальше, не пролив ни одной капли человеческой крови.

В самый разгар скандала несколько чибокве украли мясо из шалашей, устроенных моими людьми. Могориси, один из макололо, смело вошел в их толпу и вырвал из рук одного из них мозговую кость. Немногие бывшие с нами батока перепугались, и если бы началась драка, они, наверно, убежали бы. Я считаю, что, в общем, мои люди вели себя замечательно. Мы действовали, руководствуясь принципом миролюбия, и описанное происшествие показывает, в каком свете рассматривалось наше поведение. Нас принимали за людей, подставляющих ногу другим и отбивающих у местных жителей их доход. Они привыкли получать от каждого из работорговцев, проезжавших через их местность, одного-двух рабов, и теперь наш спор об их праве на это с негодованием рассматривался ими как нарушение того, что считалось у них законом и долгом.

6 марта. Нам сказали, что людей, живущих к западу от чибокве, подвластных Нджамби, часто посещают работорговцы. По мнению наших проводников, данных нам Кандженке, у меня так часто будут требовать рабов, что я дойду до берега без единого человека; поэтому я решил изменить направление и пойти на северо-северо-восток, надеясь на то, что где-нибудь севернее я найду выход к португальскому поселению в Кассандже. Сначала мы двинулись прямо на север. Деревни Касаби были от нас направо, а Касаи – налево.

На протяжении 12 миль [22 км] мы переправились через несколько небольших, но в данное время переполненных водой потоков с их обычными болотистыми берегами. Где бы вода ни застаивалась долго, она всегда меняет свой цвет благодаря железной ржавчине. Однажды мы увидели антилопу «на-конг»; в этом краю это явление редкое. Долины украшались здесь не виданными мной до сих пор красивыми цветами.

На пути к северу мы могли наблюдать разницу между сезонами. В Курумане лето почти уже кончалось, а в Линьянти была вторая половина лета; здесь же мы были как в середине лета; фрукты, которые мы ели на Лиамбье, здесь были еще совершенно зелеными. А теперь мы приближались к области, обитатели которой пользуются преимуществами, предоставленными им двумя дождливыми сезонами и двумя урожаями, первый раз – когда солнце идет на юг, и второй – когда оно отступает назад на своем пути к северу, как это было в настоящее время.

8 марта. Один из моих людей забыл на месте ночлега одну или две унции пороха [30–60 г] и ходил за ними обратно несколько миль. Мне пришлось ждать его. Так как одежда на мне после переправы через поток вся промокла, то пассивное ожидание на месте вызвало у меня жестокий и продолжительный приступ лихорадки. Это причинило мне большое огорчение, потому что на следующий день, когда мы подъехали к ручью Чигуне, протекавшему по прелестной долине, то небо, к нашему удивлению, было совершенно ясное и светила луна, но мое физическое состояние создавало такую путаницу в мыслях, что, промаявшись несколько часов, я едва мог получить из наблюдений над луною нужные данные. Чигуне впадает в Лонге, а Лонге, в свою очередь, в Чигомбо, являющуюся притоком р. Касаи. Те, кому известны трудности определения высоты, времени и расстояний и вычисления их на бумаге, посочувствуют мне в этом и в других подобных случаях. Когда мы были около Чигуне, жители одной деревни принесли нам воск для продажи и, узнав, что мы хотим меду, ушли и скоро вернулись с целым ульем. Все пчелы в этой стране находятся во владении туземцев, которые ставят всюду ульи.

Все обратили внимание на то, что настроение у моих макололо стало очень серьезным. Они с благоговейным ужасом смотрели на большие каменные дома и на церкви, стоящие на берегу огромного океана. До сих пор они не понимали, как могут существовать двухэтажные дома. Это было выше их разумения. Пытаясь объяснить им, что такое двухэтажные здания, я всегда был вынужден употреблять слово хижина, а так как хижины строятся из жердей, вбитых в землю, то они никогда не могли понять, как жерди одной хижины могут находиться на крыше другой или как люди могут жить в верхнем этаже, когда на нижней хижине находится крыша конусообразной формы и она, видимо, в таком случае, помещается внутри верхней хижины. Макололо, которые бывали в моем небольшом доме на Колобенге, пытаясь описать его своим соотечественникам в Линьянти, говорили: «Это не хижина, это гора с несколькими пещерами внутри нее».

Командующий эскадрой Бедингфельд и капитан Скин пригласили их посетить корабли «Плутон» и «Филомел». Зная об опасениях, волновавших моих спутников, я сказал им, что если они питают хотя бы малейшее подозрение в вероломном обмане, то приглашение вовсе не обязывает их идти. Однако почти все они пошли. Когда мы взошли на палубу, то я показал на матросов и сказал: «Вот мои соотечественники, посланные королевой для того, чтобы запретить торговлю тем, которые покупают и продают чернокожих людей». Макололо ответили мне: «Это верно! Они очень похожи на тебя!» Все их опасения разом рассеялись, потому что они сейчас же пошли вместе с веселыми матросами, которые угостили их хлебом и говядиной. Командир разрешил матросам сделать выстрел из пушки, макололо были очень высокого мнения о силе пушки и поэтому остались довольны, когда я им сказал: «Этот выстрел уничтожил торговлю рабами». Они были поражены величиной брига: «Это совсем не челнок, это целый город!»

Действие, произведенное на макололо учтивостью офицеров и матросов, было самым благотворным. Всю дорогу от Линьянти они сердечно относились ко мне, а теперь я вырос в их глазах; что бы они ни думали обо мне до сих пор, они увидели, каким уважением пользовался я среди своих соотечественников, и после этого всегда обращались со мной самым почтительным образом.

Сент Поль де Лоанда был очень значительным городом, но теперь он находится в состоянии упадка. В нем живет около двенадцати тысяч жителей, большинство которых – чернокожие. В городе много памятников былого величия. Три его форта находятся в очень хорошем состоянии. В нем много больших каменных домов. Туземное население живет в мазанках.

По всему городу посажены деревья, дающие необходимую тень. Когда смотришь на город с моря, то он производит очень сильное впечатление.

Гавань образована низменным песчаным островом Лоандой, на котором живет около 1300 душ населения; около 600 человек из них – трудолюбивые туземные рыбаки, которые ежедневно снабжают город большим количеством рыбы. Пространство между островом и городом служит стоянкой для кораблей. Когда дует сильный юго-западный ветер, то волны океана, перекатываясь через часть острова, гонят большое количество песка, постепенно наполняя им гавань. В дождливый сезон с высоких мест, находящихся над городом, смывается также большое количество почвы, так что порт, в котором когда-то было много воды, позволявшей подплывать близко к таможне самым большим кораблям, бывает теперь во время отлива совсем без воды. Корабли принуждены вставать на якорь на милю севернее их прежней стоянки.

Сент Поль де Лоанда; направо – форт Сант Минело

Рисунок Д. Ливингстона

Почти вся вода, потребляемая населением Лоанды, доставляется в челноках из речки Бенге. Единственным источником воды, которым располагает сам город, являются несколько глубоких колодцев, но вода в них солоноватая. Чтобы провести воду из реки Коанзы к городу, правительство несколько раз пыталось закончить сооружение канала, который проводили прежде голландцы.

В газетах Анголы было опубликовано о моих целях, которые я имел в виду, намереваясь открыть путь во Внутреннюю

Африку. Эти цели говорили сами за себя, и Совет общественных работ послал со мной хороший подарок для Секелету. Он состоял из полной формы полковника и коня для вождя и из комплектов мужских костюмов для всех, кто меня сопровождал. Торговцы тоже сделали от себя подарок по подписке, состоявшей из прекрасно подобранных товаров и двух ослов, с целью введения этой породы, которой цеце не причиняет вреда. Эти подарки сопровождались письмами. Кроме того, меня снабдили рекомендательными письмами к португальским властям в Восточной Африке.

Благодаря выпавшему дождю скот выглядит здесь бодрым и чистым. Мужчины и женщины весело идут на свои уже разрыхленные поля и сеют семена. Крупные животные покидают места, на которых они были вынуждены собираться из-за воды, и становятся более дикими. Стада буйволов или антилоп узнают иногда чутьем издали, где выпал дождь, и уходят, направляясь к тому месту по прямой линии, но иногда они ошибаются и вынуждены возвращаться к воде, которую оставили.

30 мая. Мы оставили Банго и продолжали путь к р. Лоембве, которая идет в северо-северо-восточном направлении. В ней много гиппопотамов. Ширина ее равна приблизительно 60 ярдам [около 55 м], а глубина – 4 футам [1,2 м], так как теперь на ней устроены рыбачьи запруды, но обычно воды в ней бывает еще меньше. Как у всех африканских рек в этой части страны, у нее болотистые берега. Если смотреть с плато на долину, по которой вьется река, то последняя имеет чрезвычайно красивый вид. Ширина долины около мили [около 0,5 км].

Можно легко представить себе, какими прекрасными сельскохозяйственными участками могли бы быть некоторые места в ней и сколько населения могло бы жить здесь.

Деревни здесь отстоят очень далеко друг от друга, и доступ к ним затруднителен, потому что все тропинки, ведущие к ним, заросли очень высокой травой; даже бык с трудом пробирается по ним. Трава режет людям ноги, и все же нам встретились среди травы женщина с маленьким ребенком и девочка, несущие маниок.

Вид белого человека всегда вызывал трепет в их груди. В таких случаях они испытывали, по-видимому, большое облегчение, когда я не останавливался и спокойно проезжал мимо. В деревнях при моем появлении убегали даже собаки, поджав хвост, как будто завидев льва. Когда белый человек проезжает мимо хижин, то женщины подглядывают в щели изгороди и быстро убегают. Находясь среди бечуанов, я был вынужден останавливать женщин, которые пугали детей, угрожая послать за белым человеком, чтобы он покусал их.

Миновав Лоембве, мы вступили в открытую местность, в которой часто встречались небольшие долины с ручейками, протекающими в середине болота. Через ручей всегда было трудно переходить, а так как их было много, то ноги у меня были все время мокрые. На пути нам часто попадались жертвы, приносимые туземцами по обету баримо (духам). В каждой заброшенной деревне обязательно стоял идол и небольшие навесы с волшебными снадобьями под ними. Однажды мы проезжали мимо одного полуразвалившегося дома, в котором находилась голова быка, служившая предметом поклонения. Однообразие мрачного леса и открытых равнин должно было производить гнетущее действие на душу народа.

За все время нашего пути мы только один раз были свидетелями крупной ссоры. Около нашего лагеря одна старая женщина целыми часами непрерывно молотила своим языком, обрушившись за что-то на молодого человека приятной наружности. Выведенный в конце концов из себя, молодой человек высказал овладевшее им нетерпение, и тут на него с криком наскочил другой человек: «Как ты смеешь проклинать мою маму?» Они схватились и начали толкать и волочить друг друга. Возникла борьба. Старая женщина, которая явилась причиной драки, просила нас, чтобы мы вмешались, и сами дерущиеся надеялись на это, но мы предпочитали оставаться нейтральными и предоставили им самим довести борьбу до конца. Она кончилась тем, что один из них повалил другого на землю. В результате борьбы оба были совершенно нагими. Подобрав одежду, они разбежались в разные стороны, угрожая друг другу явиться с ружьем и покончить свою размолвку битвой не на жизнь, а на смерть. Но вернулся только один из них, а старая женщина продолжала браниться до тех пор, пока мои люди, которым она порядочно надоела, не прогнали ее. Этот ничтожный инцидент был для меня интересным потому, что за все время моего пребывания в стране бечуанов я никогда не видел, чтобы люди вступали в рукопашную. Их споры между собой сопровождались всегда бесконечными словопрениями и клятвами, но всегда оканчивались тем, что обе стороны разражались смехом.

Не может быть никаких сомнений в том, что в прежние времена этот континент имел на своей поверхности несравненно больше воды, чем в настоящее время. Естественный процесс образования водостока продолжался веками. Глубокие трещины образовались, вероятно, благодаря поднятию страны, доказательство чему можно видеть в современных нам раковинах, находимых в мергелистом туфе вдоль всей береговой линии. С такой ли быстротой происходит процесс усыхания на всем континенте, как в стране бечуанов, говорить не мне. Хотя и существует смутное предание о том, что когда-то через низкие возвышенности, расположенные южнее бароце, прорвалась вода, но не существует ни одного предания о внезапном землетрясении, сопровождающемся сдвигами земной коры. Хотя сведения о замечательных событиях часто запечатлеваются и передаются в туземных именах, здесь во всей стране не найдешь такого имени, как Том Землетрясение или Сэм Землешатание.

Если мы бросим взгляд на великую долину, то форма, которую приняли реки, наводит на мысль об озере, из которого медленно вытекает вода. Реки проделали себе точно такие же русла, какие можно видеть после дождя в мягкой грязи, когда вода уходит из лужи через какую-нибудь борозду. Это обстоятельство, вероятно, не обратит на себя внимания человека, приехавшего в Африку в первый раз, но широкое ознакомление с речной системой произведет на него именно такое впечатление.

В долине Лиамбье ни одна из рек не имеет мягко спускающихся к ней склонов. Для того чтобы затопить прилегающие к ней луга, Лиамбье должна подняться на 20 или 30 футов [6–9 м]. У каждой реки для низкой воды – одно русло; оно представляет собой борозду, прорезанную в известковом туфе, который окаймлял древнее озеро; для разлива реки имеют другие русла. Когда последние бывают заполнены, то реки принимают такой вид, как будто это целые цепи озер.

Многие реки имеют очень извилистое течение, в особенности Чобе и Симах; согласно сообщениям туземцев, они образуют то, что анатомы называют «анастомозом», или речной сетью. Туземцы, например, уверяли меня, что если они поднимутся на челноке по р. Симах, то могут войти в Чобе и спуститься по этой реке в Лиамбье, или что они могут подняться по Каме и спуститься по р. Симах. Так же обстоит дело и с р. Кафуе. О ней известно, что на севере она соединяется таким же образом с Лиамбье и что она отделяется от Лоангвы; макололо переезжали из одной в другую на челноках. Если даже переплетение рек между собой имеет место и не в такой степени, как утверждают туземцы, то поверхность этой страны настолько ровная, а реки настолько извилисты, что здесь мы имеем дело с речной сетью совершенно особого характера.

Основание, по которому я расположен дать место некоторому доверию туземным сообщениям, заключается в следующем: когда мы с Освеллом в 1851 г. открыли в центре континента р. Замбези, не имея в то время возможности подняться по ней, мы использовали туземцев, чтобы нарисовать карту, основанную на их представлениях об этой реке. После этого мы послали туземную карту домой с той целью, чтобы она помогла другим в их дальнейших изысканиях. Когда я потом поднялся по реке до 14° ю. ш. и затем спустился по ней, то после самой тщательной проверки оказалось, что изменения, которые я мог внести в первоначальную туземную карту, были очень незначительными. Общее представление, которое давала их карта, было весьма точным.

24– е. Мы оставались целый день в деревне, главным лицом в которой был Мояра. Долина, по которой протекает р. Леконе, отклоняется здесь на восток, а наш путь лежал на северо-восток. Местность здесь каменистая и неровная. Почва состоит из красного песка. Среди растительности много красивых зеленых деревьев, которые дают обильный урожай диких фруктов.

Отец Мояры был могущественным вождем, но его сын живет теперь среди развалин города с несколькими женами и с очень немногими людьми. В его деревушке наставлено много кольев с насаженными на них человеческими черепами; я насчитал их двадцать четыре. Это черепа матабеле, злостных врагов Мояры, которых он уничтожил в борьбе.

25– го мы оставили эту деревню и поехали до Нмиланги, или «колодца радости». Это – небольшой колодец, выкопанный под огромным фиговым деревом. Благодаря тени от дерева вода в колодце восхитительно холодная. В течение всего дня температура в тени была 110° [39,2 °C], а после захода солнца – 94° [35,5 °C], но в воздухе не было душно.

Когда мы оставили Лоангву, то думали, что не увидим больше возвышенностей, но в пяти или шести милях позади Мазанзве их имеется еще несколько. Когда мы шли здесь среди высокого и очень густого кустарника, то вдруг из кустов в самую середину нашего шествия бросились три буйвола. Оказалось, что ветер дул на них с нашей стороны; думая, очевидно, что они окружены нами, они бросились на нас, чтобы прорваться через массу людей. Мой бык пустился вскачь, и когда я мог остановить его, чтобы оглянуться назад, то увидел, что буйвол подбросил вверх одного из людей и помчался дальше; из бока буйвола ручьем лилась кровь. Я подъехал к несчастному парню; оказалось, что он упал на землю вниз лицом. Прежде чем вскинуть его вверх, буйвол пронес его на рогах около 20 ярдов [около 18 м]. Несмотря на это, у парня были целы все кости и даже кожа не была продавлена. При внезапном появлении зверей этот человек бросил свою поклажу и нанес буйволу удар копьем в бок. Буйвол сразу повернулся к нему и, прежде чем этот человек мог отскочить к дереву, подхватил его на рога. Мы сделали пострадавшему хороший массаж и затем продолжали путь; приблизительно через неделю этот человек мог снова ходить на охоту.

В Зумбо мы вступили на древний серый песчаник, содержащий гальку; пласты его падали на юг, образуя дно реки. Замбези здесь очень широкая, и на ней много безлюдных островов. 16-го мы ночевали против о. Шибанги. Ночи теперь теплые, и температура никогда не падает ниже 80° [30,2 °C]; даже на закате солнца термометр показывал 91° [34,7 °C]. Охладить воду, обвертывая мокрым полотенцем посуду, невозможно, а жара заставляет нас поглощать неимоверное количество воды.

На листьях кустарника мы часто видели большие комки какого-то пенистого вещества и не могли объяснить этого явления.

Утром 17-го числа мы имели удовольствие увидеть человека, который явился с о. Шибанги. На нем была надета куртка, и на голове у него была шляпа. Он был чернокожий, но шел с португальского поселения в Тете, или Ньюнгве. Теперь мы впервые узнали, что португальское поселение находилось на другой стороне реки и что португальцы в продолжение последних двух лет вели с туземцами войну. Таким образом, мы попали, можно сказать, на самый фронт, не имея особенного желания быть на чьей-либо из воюющих сторон. Этот человек посоветовал нам сразу переправиться на другую сторону реки, потому что на этой стороне жил враждебный португальцам вождь Мпенде. Нас и раньше предостерегали против него. Нам сказали, что если нам удастся миновать Мпенде, то мы дойдем до белых людей: Мпенде решил, что в его страну не вступит ни один белый.

Желая последовать совету этого человека, мы попросили его одолжить нам его челнок, но он отказал нам в этом, боясь навлечь на себя гнев здешних вождей. В результате мы должны были оставаться на этой стороне, где жили враждебно настроенные к нам люди.

Страна, прилегающая к реке, вся покрыта густым и сплетшимся кустарником; идти через него можно только или все время нагибаясь, или дожидаясь, пока люди не отведут в сторону его ветви. Трава здесь роскошная; но она не такая высокая и не такая густая, как в Анголе. По реке попадаются иногда низкие берега, усеянные деревнями и садами. Затем встречается вторая терраса, на которой растут в изобилии деревья и кустарники. Дорога идет то по одну, то по другую сторону этих речных террас.

18-е. Вчера мы отдыхали под широко раскинувшимся фиговым деревом. На лугах спокойно паслись большие стада буйволов и водяных антилоп; очевидно, у людей здесь нет ружей или нет пороха, иначе животные не были бы такими спокойными. Когда мы шли по этой местности, то я не мог не любоваться ею. Конечно, в этой плодородной долине обрабатывается лишь незначительная часть земли, но я невольно сравнивал эти места с р. Колобенг, где мы по целым месяцам тщетно ждали дождя и где случались только грозовые ливни. Я никогда не забуду сухих горячих восточных ветров той области, ее желтоватого, знойного, безоблачного неба, поникшую от засухи траву, обессилевший скот, доведенных до отчаяния людей. Среди ночной тишины мы часто слышали там пронзительный свист какого-нибудь заклинателя, напрасно пытающегося вызвать дождь своими заклинаниями, в то время как здесь мы слышали ночью приближающуюся грозу и видели днем покрытые водой долины, полные изобилия и красоты. Дожди бывали почти ежедневно, и зелень всегда выглядит свежей.

Когда уроженец умеренного севера попадает первый раз в тропики, его чувства и эмоции походят в некоторых отношениях на те, которые мог испытать первый человек, попав впервые в райские сады. Он попал в новый мир, перед ним открывается новая жизнь, все, что он видит, всякий звук, который ловит его ухо, имеют всю свежесть и прелесть новизны. Деревья и другие растения для него новы; цветы, плоды, животные, птицы и насекомые вызывают его любопытство и кажутся ему странными; даже самое небо, то сияющее яркими красками, то покрытое сверкающими созвездиями, ново для него: такого он никогда не видел на севере.

Конгоне находится на расстоянии пяти миль к востоку от Миламбе, или западного рукава, и на расстоянии семи миль от Восточной Луабо, которая, в свою очередь, удалена на пять миль от Тимбве. Мы видели лишь очень немного туземцев; и судя по тому, как эти немногие, едва завидя нас, покидали свои каноэ и скрывались в мангровой чаще, у них, безусловно, сложилось не слишком благоприятное мнение о белых людях. Это были, вероятно, убежавшие из португальского рабства.

В поросших высокой травой болотах изобиловали буйволы, кабаны и три породы антилоп, причем последних было нетрудно добывать. Несколько часов охоты обычно обеспечивали два десятка людей дичью на несколько дней.

Продвигаясь по рукаву Конгоне, мы убедились, что если держаться внутренней стороны извилин, сильно углубленных течением, то можно легко избегнуть мелей. На протяжении первых 20 миль протока остается прямой и глубокой; затем вправо отходит небольшой и довольно извилистый канал; на расстоянии пяти миль он оканчивается, соединяясь с широкой Замбези. При плавании по этому каналу лопасти колес парохода почти касаются плавучей травы по бокам канала. Остальная часть рукава Конгоне отделяется от главного течения значительно выше – в виде вытекающей из него протоки, которая называется Дото.

На протяжении первых 20 миль Конгоне течет по мангровым джунглям; некоторые деревья украшены красящими лишаями, которые, видимо, никогда не собирались. В лесу, состоящем из различных видов мангровых деревьев, попадаются гигантские папоротники, пальмовые кусты и иногда дикие финиковые пальмы. Гроздья ярко-желтых, едва ли съедобных плодов составляют красивый контраст с изящными зелеными листьями. Кое-где по берегу попадаются заросли милолы, тенистого гибиска с крупными желтыми цветами. Из его коры вырабатывается волокно, которое особенно ценно как материал для изготовления веревок. К веревке, сделанной из этого волокна, прикрепляется гарпун; с его помощью бьют бегемотов. Попадается также панданус, или винтовая пальма, из которой выделываются сахарные мешки на острове Маврикий. В месте соединения канала с Замбези эти пальмы такие большие, что на некотором расстоянии напоминают наши родные колокольни. Нам доставило большое удовольствие замечание одного старого моряка, который заявил, что «для полноты картины не хватает только одного, – а именно кабачка около церкви». Мы видели также несколько дикорастущих гуав и лимонных деревьев, плоды которых туземцы собирают. Темные леса оглашаются живым, ликующим пением птиц (На1суоп striolata), которые сидят высоко на деревьях. По мере того как пароход продвигается по извилистому каналу, на берегах взлетает то встревоженная хорошенькая маленькая цапля, то зимородок. Они пролетают вперед на небольшое расстояние, спокойно усаживаются снова на берегу, чтобы быть снова спугнутыми через несколько секунд нашим приближением. Великолепный ястреб (НаНае^и vocifer) сидит на вершине мангрового дерева, переваривая свой утренний завтрак, состоявший из свежей рыбы. У него явно нет ни малейшего желания сдвинуться с места, пока неминуемая опасность не заставляет его расправить для полета свои громадные крылья. Глянцевитый ибис, отличающийся замечательно острым слухом, улавливает необычный звук, производимый колесами, когда мы еще далеко, и, выбравшись из грязи, где спокойно пировала его семья, улетает, издавая свой громкий, резкий и недоверчивый крик – «ха! ха! ха!» задолго до приближения опасности.

Мангровые заросли остаются позади. За ними следуют обширные черноземные плодородные равнины, покрытые гигантской травой, – выше человеческого роста, – делающей охоту невозможной. Каждый год, начиная с июля, эта трава, высохнув, сгорает. Эти пожары мешают сколько-нибудь значительному росту лесов, так как лишь немногие породы деревьев, в том числе веерная пальма (Воганш) и железное дерево (Lignum vitае), могут уцелеть в море огня, который ежегодно свирепствует на равнинах.

Макололо заявили д-ру Ливингстону: «Мы всегда думали, что у тебя есть сердце, но теперь верим, что его у тебя нет». Они старались убедить д-ра Кэрка вернуться на том основании, что его начальник, желая пройти туда, куда не ступала нога ни одного живого существа, проявлял определенные признаки сумасшествия. Однако все их усилия убедить д-ра Кэрка пропадали даром, так как он не научился еще их языку, а д-р Ливингстон, зная, что его спутник так же стремится разрешить вопрос о возможности навигации на реке, как он сам, не пытался вывести его из неведения.

В одном месте путь преграждала голая гора; ее пришлось обходить по опасной и кружной дороге, вдоль которой утесы были так горячи, что за них невозможно было держаться рукой столько времени, сколько необходимо для обеспечения безопасности перехода. Если бы шедший впереди сорвался, то он увлек бы за собой в реку у подножия мыса и всех остальных. Однако именно здесь, в этом диком месте, они, спустившись снова к реке, встретили рыбака, который закидывал ручные сети в бурлящие водовороты. Рыбак показал им водопад Морумбву: через час они уже пытались его измерить с нависшей над ним на высоте около 100 футов скалы. Стоя на северном берегу против водопада, вы видите, что он расположен на резком изгибе реки, которая образует короткую луку. Выше него река сжата между двумя горами в проход с перпендикулярными стенами меньше 50 ярдов ширины; один или два скалистых массива выдаются вперед, а затем начинается падение воды с наклоном около 20 футов на протяжении 30 ярдов. Этот водопад должен останавливать всякую навигацию, кроме того периода, когда вода достигает наиболее высокого уровня: по скалам было видно, что тогда вода поднимается вертикально вверх на 80 футов.

Оставаясь на том же месте против водопада, вы видите справа от него гору Морумбва в 2000 или 3000 футов высоты, которая дала название этому месту. Слева от водопада находится гора, которую можно назвать луковицеобразной; она отчасти является конической, но от нее отделился вогнутый слой, как часто бывает с гранитом, и осталась широкая, гладкая выпуклость, напоминающая луковицу. Подножия этих двух гор простираются примерно на полмили в северном направлении, и река на этом протяжении, все еще очень узкая, имеет ровное течение. Над ней поднимается только несколько отдельных скал, находящихся в ее русле.

Группа д-ра Ливингстона взобралась на нужную высоту по подножию горы Морумбва, находящейся у водопада.

На скалах было заметно действие воды: они были гладкие, с огромными рытвинами на высоте даже до 100 футов над низким уровнем воды. Когда позднее д-р Ливингстон и его спутники взобрались на подножие этой самой горы с северо-западной стороны, они сейчас же узнали знакомую форму луковицеобразной, расположенной напротив. Затем они закончили обмер Кебрабаса с одного конца до другого.

Они не стали пытаться вернуться той же дорогой, которой пришли сюда, а взобрались на северный склон горы. Им потребовалось три часа тяжелого труда, чтобы прорубить себе дорогу через колючий кустарник, которым был покрыт подъем. Уклон склона достигал часто 70°, однако их проводник Шокумбенла, подошвы ног которого были так жестки и покрыты ороговевшей кожей, что походили на слоновьи, доказал, что он привык к этой тяжелой работе. Почти все время, пока они взбирались, он нес для них горшок с водой.

Эту ночь они проспали у колодца на туфовой скале к северо-западу от Чиперезивы, и никогда сон их не был таким сладким.

Глава III

Открытие озера Ширва

Во время нашего обратного пути однажды вечером к нам в лагерь явился оркестр туземных музыкантов. Они устроили нам концерт. Музыка их дикая, но не неприятная. Музыкальный инструмент – маримба – состоит из брусков твердого дерева различной ширины и толщины, прикрепленных к выдолбленным тыквам различного размера и настроенных по нотам. Несколько отрезов мануфактуры доставили им большое удовольствие, и они отправились дальше.

Как и говорил наш спутник, на нашем обратном пути население охотно продавало нам провизию. Когда мы вернулись в Тете, комендант сообщил нам, что вскоре после нашего ухода река поднялась на фут и стала мутной. Видя это, один португалец, местный уроженец, пришел к нему и с серьезным видом заявил: «Англичанин что-то делает с рекой». К сожалению, нужно сказать, что это весьма обычный пример невежества и суеверия местных уроженцев; иногда они разделяются и людьми, выросшими в Португалии. Когда мы были в Тете, в Мозамбике был посажен в тюрьму один капитан пехоты за то, что он подверг муаве, т. е. пыткам, заподозренное лицо и казнил его только на основании того, что он сказал во время пытки.