В течение шести томительных часов мы выдерживали натиск этих ужасных тройных ударов, каждый из которых мог положить конец нашей экспедиции. Низкая темная туча странной формы медленно отделилась от гор и повисла прямо над нашими головами на долгое время. Стая козодоев (Cometornis vexillarius), которые вылетают днем только во время шторма, парила над нами, как злые духи. Наши черные матросы страдали морской болезнью, не могли ни сидеть, ни управлять судном. Туземцы и наш сухопутный отряд стояли на высоких скалах, смотрели на нас и каждый раз, когда казалось, что волны готовы нас поглотить, восклицали: «Они погибли! Их уже нет в живых». Когда, наконец, буря утихла и мы благополучно добрались до берега, они нас тепло приветствовали, как после долгого отсутствия. С этого времени мы стали безгранично доверять мнению нашего матроса Джона Нейла. Он был рыбаком на берегах Ирландии и хорошо знал, что представляет собой плавание у бурных берегов. Следуя его совету, мы часто просиживали на берегу целыми днями в ожидании того, чтобы утихло волнение. Ему никогда не приходилось видеть таких волн раньше.

Каждую ночь мы втаскивали лодку на берег, чтобы ее не затопило, и если бы не верили в то, что бури являются особенностью одного из времен года, мы назвали бы Ньясу «Озером бурь».

С запада Ньяса не принимает крупных рек. Те пять рек, которые мы видели по дороге, впадая в озеро, казалось, не давали в это время года такого количества воды, которое забирала Шире. Ширина их была от 15 до 30 ярдов, и некоторые были настолько глубоки, что их нельзя было перейти вброд; но, вероятно, испарение было очень значительным. Возможно, что этих рек вместе с горными такого же примерно размера на востоке и севере, когда в них прибавляется воды после дождей, достаточно для подъема воды в озере без наличия другой большой реки. Туземцы, живущие поблизости северной части, отрицали существование там большой реки, хотя одно время наличие ее казалось необходимым, чтобы объяснить постоянное полноводие Шире.

Отчетливые белые следы на скалах показывают, что в течение некоторого времени во время дождей вода в озере находится на уровне 3 футов выше той точки, до которой она спадает к концу засушливого времени года. Дожди здесь начинаются в ноябре, а подъем Шире происходит не раньше января. Западная часть озера Ньяса, за исключением большой гавани к западу от мыса Мэклер, как мы уже говорили раньше, представляет собой ряд маленьких бухт примерно одинаковой формы. Каждая из них имеет открытую песчаную полосу и покрытый галькой берег; они отделены друг от друга скалистым мысом с отдельными скалами, выступающими в озеро. Большой залив на юго-западе, упомянутый выше, мог стать прекрасной гаванью, единственной действительно хорошей гаванью, которую мы видели на западе.

Местность, непосредственно примыкающая к озеру, низменна и плодородна, хотя местами она покрыта болотами и потому изобилует стаями уток, гусей, цапель, журавлей и других птиц.

В южной части иногда попадаются роскошные долины протяженностью в 10–12 миль, окаймленные, по-видимому, высокими рядами холмов, покрытых густым лесом, идущих почти параллельно озеру. К северу горы становятся выше и представляют собой прекрасное зрелище. Горные цепи, возвышаясь одна над другой, постепенно закрывают горизонт. Дальше на север долина становится уже и в том месте, где мы повернули, совсем исчезает. В этом месте горы отвесно поднимаются прямо из озера, образуя северо-восточную границу той местности, которую нам описывали как обширное плоскогорье, вполне пригодное для пастбищ и земледелия; теперь оно только частично заселено племенем зулусов, которые пришли с юга несколько лет назад. Этому народу принадлежат большие стада скота; зулусы все время завоевывают другие племена.

Никогда ранее мы не видели в Африке такой густонаселенной местности, как берега озера Ньяса. В южной части деревни шли почти непрерывной цепью. На берегу почти каждого маленького песчаного залива стояли толпы чернокожих, глазеющих на необычное для них зрелище – лодки под парусом; и в каком бы месте мы ни сходили на берег, нас тотчас же окружали сотни мужчин, женщин и детей, спешивших поглядеть на «чиромбо» (диких зверей). Смотреть, как едят эти «звери», было для них огромным развлечением; львы и обезьяны Зоологического общества никогда не привлекали столько зрителей. Действительно, нас можно было сравнить с бегемотами, когда они впервые прибыли на берега Темзы.

Пока мы поднимались вверх, плыть не становилось лучше; часто попадались снесенные высокой водой древесные стволы, остававшиеся в русле при внезапном спаде воды. Во многих местах, где река делится на два и на три фарватера, ни в одном из них не было достаточно воды для лодки с осадкой в 3 фута. Поэтому нам пришлось перетаскивать свои лодки по мелководью; но мы видели реку при ее самом низком уровне воды, – и могут пройти годы, прежде чем она снова так высохнет.

Долина Рувумы, окаймленная со всех сторон цепью возвышенностей, имеет в ширину от 2 до 4 миль и идет в довольно прямом направлении от запада-юго-запада; но фарватер реки извилист, а теперь при таком низком уровне воды образует такие дикие зигзаги, что лодка часто должна сделать три мили, когда по прямой линии всего только одна. При полноводье плыть должно быть гораздо легче.

В течение первой недели мы видели мало туземцев. Их селения скрыты в густых джунглях на склонах холмов; население надеется таким образом защитить себя от охотников за невольниками.

В этой части тихой и довольно мелкой реки мы не наблюдали ничего интересного. Хотя были убеждены, что, за исключением восьми месяцев в году, она непригодна для навигации, однако мы все же шли дальше, решив проверить правильность сведений, полученных нами от разных морских, офицеров, относительно характера реки дальше внутри страны. Мы хотели также выяснить, нельзя ли использовать хотя бы ее верхнюю часть, если она соединяется с озером Ньяса.

Наше исследование показало нам, что тем, кто посещает новые страны, нужно быть очень осторожными. Люди, путешествовавшие по реке и достаточно опытные, чтобы составить правильное суждение, говорили, что Рувума, не имеющая бара в своем устье, по объему воды и по красоте прилегающей к ней местности стоит бесконечно выше Замбези. Вероятно, мы были на ней в другое время года, и для того, чтобы добиться истины, надо сопоставить их и наши данные. В течение 3/ года Рувума может быть использована как торговый путь; но случайные посетители, вроде нас, вряд ли могут дать правильное заключение. Интересно отметить, что там отсутствовали птицы и животные. Иногда нам попадалась пара величавых марабу, бродящих по отмелям, а также шпорнокрылых гусей и других водяных птиц, но бегемотов и крокодилов почти не было видно.

В конце первой недели один старик пришел к нам в лагерь и сказал, что хочет прислать подарок из своего селения, расположенного в горах. Он появился на следующее утро со своими людьми и принес нам муки, маниоковых и ямсовых корней. Их наречие значительно отличается от наречия, на котором говорят на Замбези, но оно принадлежит к той же семье языков. Население называется маконде. Они находятся в дружественных отношениях с племенами маби-га и макоа, живущими к югу от Рувумы.

Совершая прогулку вверх по склонам северного берега, мы увидели много разнообразных деревьев, которых нигде раньше не встречали. Те деревья, которые обычно попадаются далеко внутри страны, здесь, по-видимому, растут ближе к берегу. Африканского черного дерева, мпингу, много уже в 8 милях от моря. Оно достигает больших размеров и имеет больше внутренней черной сердцевины, чем обычно. Там также попадается хороший строительный лес под названием мозоко. Недалеко от берега мы видели полуарабов, распиливавших большие бревна его на доски. Прежде чем мы достигли вершины холма, мы оказались в бамбуковом лесу. На плоскогорьях, лежащих выше его, были расчищены и обработаны большие участки. Один из жителей пригласил нас выпить кружку пива. Когда мы исполнили его просьбу, нас перестали бояться.

Наши люди из Мазаро едва понимали речь местных жителей. Некоторые из них бродили по реке и ловили странных рыб в норах, устроенных на глинистом берегу. Брюшной плавник этой рыбы необычайно велик и имеет круглую форму, напоминающую детскую игрушку, называемую брызгалкой. Нам сказали, что эта рыба водится также и в Замбези и называется чирире. Хотя все ее плавники большого размера, однако говорят, что она редко решается уходить в реку, остается около своей норы, где ее легко поймать рукой.

Занзибар. Плетение циновок

Фотография

Мы, которые были очевидцами и в то же время стояли за кулисами, знали, что чувства частных лиц принимали главное участие в операциях, предпринятых с целью внести мир и взаимное понимание у озер и в центральные районы, где в течение столетий господствовали насилие и кровопролития. Но этой великой перемене не было суждено осуществиться.

Видя, что мы еще не дожили до «того доброго времени, которое должно наступить», и что было совершенно невозможно спуститься с «Пионером» к морю до наступления декабрьского разлива, мы распорядились собрать «Леди Нья-са». Чтобы использовать имеющееся у нас время, мы решили еще раз переправить лодку мимо водопадов, проехать вдоль восточного берега озера и побывать на его северном конце. Кроме того, мы хотели собрать данные, которые могли бы подтвердить сведения, полученные полковником Риг-би, о том, что 19 000 невольников, которые ежегодно проходят через таможню в Занзибаре, поставляются главным образом с озера Ньяса и из долины Шире.

Гавань Багамойо, из которой отплывали многочисленные суда с рабами в различные страны мира

Рисунок середины XIX в.

Люди, прикрепленные епископом Мэкензи к миссии, образовали теперь маленькую свободную общину около селения Чибисы и занимались обработкой земли. В этом отношении они подражали тем макололо, которые обрабатывали обширные поля и теперь были в состоянии продавать экспедиции хлеб и овощи.

Дружеские чувства, которые оба эти племени питали по отношению к англичанам, были явны. В доказательство этого можно привести следующий пример. Селение макололо находилось в мили от хижин миссии, из которых одна была случайно подожжена хозяином. Там лежало несколько заряженных ружей и, когда огонь дошел до пороха, несколько из них выстрелило. Как только макололо услышали вечером необычайный треск ружей, они схватили свое оружие и бросились на помощь к англичанам, предполагая, что на последних напал какой-нибудь враг с огнестрельным оружием.

Несмотря на то что макололо отказались вернуться с лекарствами к своему вождю и у нас имелись на них жалобы от туземцев с Капленда, которые, впрочем, после длительного и тщательного расследования не могли быть доказаны, мы вспомнили об их благородном поведении, когда они спасли нам жизнь в реке у Каривуа. Прибавив сюда еще это новое доказательство их готовности пожертвовать своей жизнью для спасения наших соотечественников, мы выбрали из них пять лучших гребцов. Мы решили, что для плавания по озеру, а также при всяких затруднениях, которые могут возникнуть во время нашего путешествия к северу, эти пять человек будут стоить 50 из другого племени.

Наша группа состояла из 20 туземцев, в числе которых было несколько человек с острова Иоанна. Предполагалось, что эти люди могли управлять 6 быками, везшими маленький фургон с погруженной на него лодкой. Запряжка в двенадцать капских волов с кучером и поводырем – готтентотами – легко перевезла бы фургон через местность, которую мы должны были пройти. Но как только мы сошли с готовой уже части дороги, наши возчики столкнулись с затруднениями, которые представляли собой деревья и овраги. Мы потеряли бы массу времени, если бы стали преодолевать эти трудности, срубая деревья и вытаскивая каждый раз фургон из оврагов при помощи блоков. Поэтому мы послали за аджава и манганджа, поселившимися во владении Чибисы. Они взяли лодку на плечи и в несколько дней ловко пронесли ее мимо всех водопадов, кроме одного. Так как это место реки было относительно спокойное, то они воспользовались лодкой и проехали на ней две мили дальше вверх. Лодка была полностью на попечении макололо. Так как они у себя в стране привыкли к быстрому течению, мы не могли желать для себя лучшего экипажа. Река здесь очень узкая, и даже в местах, которые считаются спокойными, течение очень сильное, что часто вынуждало вести лодку ближе к камышам у берега или же тянуть ее на бечеве вдоль берега.

Тростник полон бобами кокорника (Dolichos pruriens), стручки которого покрыты чем-то, похожим на нежный бархатный пух. В действительности же он представляет множество тонких иголочек, миллионами вонзающихся в голое тело и вызывающих зуд и сильную боль. Поэтому люди, тянувшие бечеву, корчились и вертелись, как будто их стегали целым снопом крапивы. На борту в это время должны находиться люди, умеющие хорошо орудовать веслами и шестами. Такие как раз у нас и имелись. Однако после того, как они попытались проехать у скалы, где был сильный водоворот, они решили, что будет благоразумнее вытащить лодку на берег и перенести ее мимо последнего водопада. Когда они заявили о своем решении, мы созвали носильщиков, которые вышли из-под различных тенистых деревьев, где они укрывались от солнца.

Какой бы мрачной ни казалась африканская религия христианину, по характеру своему она не является жестокой. В одном отдаленном, маленьком уголке страны, называемом Дагомеей, она выродилась в кровожадное суеверие. Там вместо растений, которые приносятся в качестве умилостивительной жертвы на 9/ю материка, употребляется человеческая кровь. Это пренебрежение к человеческой жизни, о котором упоминают Спик и Грант, представляет собой исключительное явление. Мы слышали от туземцев, что бывший владыка Матиамво был подвержен припадкам подобной кровожадности, но он был совершенно определенно сумасшедшим. Только огромное благоговение перед королевским достоинством, которым преисполнены африканцы, спасло его, и, вероятно, вождя Мтезу, о котором упоминает Спик, от обезглавливания. В двух или трех других местах части человеческого тела приносятся в жертву для того, чтобы они служили посредниками между человеком и миром духов.

Но на основании этих фактов нельзя назвать африканскую религию в целом жестокой религией, точно так же как нельзя назвать всех африканцев каннибалами только потому, что в одном или двух местах Африки едят человеческое мясо.

Понятие о колдовстве, естественно, вытекает из их религиозного миросозерцания. Злодей может навлечь несчастье своим знанием коры и корней растений. Средством предохранения от колдовского зелья иногда служит рог или грубо сделанный идол, который носят как амулет. Эти изображения, рога или другие предметы, называемые «григри» или «жеже», сразу же перестают считаться священными, как только выясняется, что зелье потеряло свою силу. Чистое идолопоклонство, на которое, по-видимому, указывают эти предметы, так же мало знакомо туземцам, как молитвы перед иконами и изображениями святых, принятые в церквах более просвещенных народов. Григри, или фетиш, выбрасывается как бесполезная вещь, как только выясняется, что священное средство недействительно для той цели, для которой оно было приобретено. Вильсон, о котором мы уже упоминали раньше, дает, основываясь, как мы это выяснили, на личных исследованиях, сделанных им в другом месте, много разъяснений по этому поводу.

По пути на запад мы сначала прошли по слегка волнистой местности, с красноватой глинистой почвой, которая, как можно было заключить по тяжелым колосьям, была очень плодородна. Мы переправлялись через много маленьких речек, из которых одни текли на юг в Буа, а другие – на север, в Луангву, – реку, которую мы уже видели и которая впадает в озеро. Далее воду находили главным образом в лужах и колодцах. Еще дальше, как говорили, в том же направлении есть несколько речек, из которых некоторые впадают в ту же Луангваозеро, а другие – в Луангву, которая течет на юго-запад и сливается с Замбези у Зумбо; здесь ее называют «ЛуангваМарави».

Деревья в общем были тощими и так же, как во влажном прибрежном климате, покрыты лишаями. Кукуруза, которая любит довольно влажную почву, была посажена на грядах, чтобы излишняя влага могла стекать вниз. Все говорило о влажном климате, и люди предупреждали, что скоро начнутся дожди, которые задержат нас, так как местность будет затоплена и станет непроходимой.

Многочисленные селения, как обычно, были окружены изгородями из молочая. Вокруг них возделывалось много хлеба. Было много домашней птицы, а также птиц, похожих на египетских голубей с голубками.

Жители называют себя матумбока, но единственное различие между ними и остальными манганджа состоит в способе татуировки лица. Язык у них тот же самый. Их отличительный признак состоит из четырех татуированных линий, которые расходятся в разные стороны от того места между бровями, где при нахмуривании мускулы образуют бороздку. Другие линии татуировки, так же как и у всех манганджа, проходят длинными рубцами, которые, перекрещиваясь друг с другом под определенными углами, образуют множество треугольных промежутков на груди, спине, руках и бедрах. Верхний слой кожи разрезается ножом, и края надреза оттягиваются в стороны, пока не появляется новая кожа. Повторением этого приема образуются линии резких рубцов, о которых думают, что они придают красоту, не заботясь о том, как много боли причиняет эта мода.

Зубы здесь так же, как и у бабиза, обтачивают так, что они становятся остроконечными. Некоторые манганджа зазубривают все передние верхние зубы при помощи маленьких кварцевых камешков. У одних зазубрины угловатые, у других – округленные, последний вид зазубрин придает краям верхних передних зубов форму полулуний. Другие племена делают впереди, посередине между верхними зубами, отверстие треугольной формы. Удивительно, что в результате обтачивания и скобления, которым подвергаются зубы, согласно моде, не бывает зубной боли, которая появляется у нас, когда случайно отломится кусочек зуба.

Д-ра Рошера, ушедшего с арабской партией, население не считало европейцем, и нам было как-то неудобно расспрашивать об убитом человеке. Те, которые что-то знали об этом, естественно, подозревали нас в том, что наши вопросы связаны с кровным родством и последующей кровной местью. Поэтому, после безуспешных поисков, мы привезли подарок сюда. Считая маловероятной нашу поездку на восточную сторону озера в недалеком будущем, мы вручили подарок Катозе, предварительно подробно объяснив ему, почему возили костюм с собой. Мы уверены в том, что, если какой-нибудь путешественник в будущем обратится к нему за помощью, он с радостью сделает все возможное.

Деревня Катозы была окружена гигантскими деревьями, дающими прекрасный строевой лес. Поблизости росло несколько кустов из породы кофейных растений с плодами, очень напоминающими обычные кофейные. Здесь их никак не используют. В этой местности есть также несколько хинных деревьев. Дикие плоды некоторых растений очень вкусны, и невольно сожалеешь, что не приложил труда, чтобы довести их до той степени совершенства, которой отличаются наши.

Катоза жаловался, что это место было значительно хуже его прежнего, возле Памаломбе, так как там у него кукуруза росла круглый год. Однако нам показалось, что и здесь, выкапывая ямы и используя подпочвенную влагу, ему хорошо удавалось выращивать урожай в самое сухое время года. Макололо заметил, что «здесь на кукурузу нет сезона», имея в виду, что она могла расти и созревать в течение круглого года. При помощи искусственного орошения во всем южном тропическом районе Африки можно выращивать по нескольку урожаев в год.

Когда 20 октября мы были у Мотунды, тот откровенно признался, что все продовольственные запасы туземцев спрятаны в горах хребта Кэрка, и так как его деревня являлась последним местом, где до нашего возвращения на судно могло быть закуплено зерно, нам пришлось подождать, пока он не послал людей в свои тайные склады.

Нагорная местность, находящаяся за горами справа от нас, называется Дезе; она населена морави, являющимися одним из племен манганджа. Верховный вождь Кабамбе живет в мире и довольстве, так как сюда никогда не доходила война. Козы и овцы тучнеют, несколько южнее у женщины-вождя Ньянго есть также стада рогатого скота.

Считают, что здесь холодно из-за того, что эта местность является возвышенной. Большие, покрытые травой равнины лишены деревьев. Морави храбрые и хорошие стрелки из лука; но по всей пройденной нами стране огнестрельное оружие дает возможность торгующим племенам побеждать тех, кто занимается сельским хозяйством и производством.

Когда мы поднимались по Гоа, или долине Гова, туман рассеялся, и горы стали видны совсем отчетливо. Вдоль рек тянулись густые темно-зеленые деревья; там стрекотали рои цикад; в некоторых местах их трескучий хор поднимал такой шум, как будто что-то жарилось на пятидесяти сковородах. Сильный ливень, прошедший незадолго до нашего прихода, очистил воздух и содействовал размножению насекомых.

Дойдя до конца долины, как раз напротив которого находилась гора Мваи, мы оглянулись, чтобы запечатлеть в памяти красоты огромной долины. Солнце палило невыносимо, и Мазико, видя, как оно изнуряет людей, предложил послать на судно за гамаком, чтобы нести на нем слабых. Он был действительно очень добрым и заботливым. После утомительного перехода д-р Ливингстон заснул в хижине; через отверстие в крыше лучи солнца падали ему на голову, и у доктора страшно разболелась голова, и он оглох. Пока доктор был почти без сознания, он чувствовал, как Мазико несколько раз укладывал его обратно на постель, с которой он скатывался, и укрывал его.

Двадцать четвертого октября мы снова очутились в Банда, деревне Часунду, откуда была отчетливо видна знойная долина, по которой течет Шире, и за ней к юго-востоку от нас горы Манганджа. Вместо того чтобы идти по той дороге, по которой мы пришли сюда, мы решили направиться на юг вдоль реки Лезунгве, которая берет начало у Зундже. Зундже – вершина, находящаяся в той же горной цепи, что и Мваи, составляющей часть хребта Кэрка, которая ограничивает землю морави с запада от нас. Дальше этого места португальские местные торговцы почти не заходят, да и сюда они стали доходить лишь недавно, идя по нашим следам. Маловероятно, чтобы они пошли дальше на север, так как Чесунду сообщил нам, что бабиза продают товары дешевле, чем агенты из Тете. Он пробовал завязать с ними торговлю, когда они только что появились здесь, но агенты предлагали лишь 10 морских саженей коленкора за клык, в то время как бабиза давали 20 и в придачу немного пороху. Нам постоянно предлагали купить слоновую кость. По-видимому, ожидали, что мы будем платить один ярд коленкора за фунт кости, а может быть, и больше. Как правило, продавец и покупатель, прежде чем сторговаться, тратят много времени, стараясь обмануть друг друга.

33

Культура хлопка не получила должного развития в Ньяса-ленде, несмотря на благоприятные географические условия.

34

Ливингстон имеет в виду Севастопольскую оборону в 1854–1855 гг.

35

Гриква – мулаты, происшедшие от связи европейских колонистов капской колонии с рабынями из кой-коинов («готтентоты»).

36

Кафр – арабское слово, означает «неверующий». Кафрами арабы называли все племена банту Юго-Восточной Африки.

37

Дон Педро V– португальский король.

38

Ливингстон имеет в виду вторую «опиумную» войну в Китае 1857–1860 гг.

39

Епископ Макензи умер, и его миссионерская станция прекратила существование.

40

Ливингстон часто отмечает наличие каменного угля и железной руды. На самом деле эти месторождения оказались незначительными.

41

Гомол – насекомое из отряда прямокрылых.

42

Барон Деккен – немецкий путешественник, занимался в 1859–1861 гг. исследованиями Танганьики. О его путешествиях есть книга, составленная участником экспедиции Отто Керстеном, на русском языке: «Путешествие по Восточной Африке в 1859—61 гг. барона Карла Клауса фон Деккен» (М., 1870 г.).

43

Им принадлежит открытие высочайших гор Африки – Килиманджаро и Кении.

44

Бушмены – правильнее сааны. Точно так же готтентотов лучше называть кой-коинами. Оба названия (бушмены и готтентоты) были даны этим народам Южной Африки бурскими колонистами.

45

Орас Уэллер – один из оставшихся в живых членов миссии Макензи.

46

Эти высказывания Ливингстона основываются на сведениях, полученных от местного населения. И они близки к истине. Озеро Бемба – это озеро Бангвеоло, из которого вытекает река Луапула, образующая на своем пути озеро Мверу (здесь оно называется Моеро или Моело); озера Мофуэ (или Мофу) нет, возможно, это другое название того же озера Мверу. Информация Ливингстона о том, что река Луапула впадает в озеро Танганьика, оказалась ошибочной, так как Луапула выходит из озера Мверу под названием Луапулы (Лувуа) и далее сливается с Луалабой (Верхнее Конго). Эту водную систему Ливингстон открыл и исследовал в своем последнем путешествии.

47

Здесь Ливингстон не прав. В восточной части Африки археологические находки каменного века встречаются довольно редко, но они часты во всей остальной Африке. В бассейне Замбези до прихода банту жили сааны (бушмены), которые даже в XIX в. пользовались каменными орудиями.

48

Лонда (правильнее – Лунда) – обширная страна в верховьях Конго и Замбези, населенная племенами балунда. Ливингстон в первом своем путешествии к Атлантическому океану прошел по южной части этой страны; Моене, Катема и Шинте – вожди племен, с которыми тогда познакомился Ливингстон.

49

Спик Джон Хеннинг (1827–1864) – английский исследователь Африки. В 1854–1855 и 1856–1859 гг. вместе с Р. Ф. Бёртоном исследовал Сомали и открыл озеро Танганьика; в 1858 г. открыл озеро Виктория и установил в 1860–1863 гг. вместе с английским путешественником Грантом Джеймсом Огастесом (1827–1892), что река Виктория-Нил вытекает из озера Виктория.

50

Ливингстон ошибочно отнес к зулусам макололо и масаи; масаи – кочевое скотоводческое племя, принадлежащее не к банту, а к группе хамитских народов (живут на восток от озера Виктория). Сведений о масаях в то время было крайне мало, этим и можно объяснить ошибочное высказывание Ливингстона. Хотя то, что масаи, как и зулусы, отличаются большим свободолюбием и храбростью, верно. Что касается макололо, то Ливингстон хорошо знал, что они принадлежат к бечуанам. Здесь очевидна его описка.

Книга «Путешествия и исследования в Южной Африке с 1840 по 1855 г.» вышла в Москве в 1955 г. со вступительной статьей старейшего российского географа-африканиста, профессора Московского университета и автора учебника «География Африки» Александра Сергеевича Баркова (1873–1953). Увидеть это издание книги Ливингстона вышедшим в свет моему покойному учителю не довелось. За прошедшие с тех пор десятилетия многое в Африке, да и в оценке истории ее исследования, изменилось. Некоторые из публикуемых сегодня примечаний того времени можно было бы с позиции современных научных наблюдений уточнить (например, об «усыхании Африки», структуре макрорельефа Центральной и Южной Африки и т. п.), но для широкого круга читателей такие дополнения не существенны для понимания написанного самим Ливингстоном.

В 1956 г. русское издание книги Давида Ливингстона и его брата Чарльза «Путешествие по Замбези с 1858 по 1864 г.» готовил Иван Изосимович Потехин (1903–1964), основатель и первый директор Института Африки в Академии наук. В подготовленных им примечаниях стоит обратить особое внимание на то, как еще более полувека тому назад И. И. Потехин писал о недопустимости использования слова «негр», идет ли речь о жителях стран Африки или о потомках рабов-африканцев, вывезенных в Северную и Южную Америку. В произведениях же Ливингстона, его современников и продолжателей в деле изучения Африки, сталкиваясь со словом «негр», надо мысленно понимать его как означающее «африканец» или «абориген».

В 1968 г. в предисловии к русскому переводу последних дневников Ливингстона, написанном мною при участии двух моих учеников, которых судьбой мне суждено пережить, говорится: ««Последнее путешествие…» лучше и полнее, чем другие книги Ливингстона, раскрывает перед нами личность великого путешественника, его смелость и самоотверженность, скромность и простоту, его большую и благородную душу».

Глядя на Африку времен Ливингстона и его глазами, наш современный читатель, конечно, не со всеми суждениями и оценками шотландца согласится. Но время меняет многое и нас вместе с ним. И если, например, в изданиях трудов Ливингстона в советское время никак нельзя было избежать в предисловиях, примечаниях, комментариях хоть малой хулы на его деятельность как христианского миссионера, то сегодня мы с чистой совестью можем наконец высоко оценить и его пастырский подвиг. А в общечеловеческом отношении вся его жизнь и особенно конец ее – героизм.

«Последнее путешествие…» – сухая, отрывистая повесть о героических буднях, повседневных лишениях тяжело больного человека, умирающего от тропической малярии, бесконечно усталого, без лекарств, в лохмотьях, постоянно голодного. И в этих условиях Ливингстон продолжает идти к намеченной им цели, полностью связанной уже только с наукой, с созданием полноценной карты незнаемой пока цивилизованным человечеством части нашей общей Земли. Даже умирая, он продолжал думать только о волновавшей его в конце жизни географической проблеме – великих водоразделах Экваториальной Африки. Последние слова его, обращенные к слуге и другу африканцу Суси, были об этом: «Сколько осталось дней пути до реки Луапулы?»

Полное название последней книги Давида Ливингстона в русском ее издании в 1968 г. не переведено. Мы можем лишь прочитать его по-английски на иллюстрации оригинальной обложки книги. Оно звучит так: «Последние дневники Давида Ливингстона в Центральной Африке с 1865 до его смерти, продолженные рассказом о его последних днях и страданиях, полученным от его преданных слуг Чума и Суси Горацием Уоллером». Трудно не испытать волнения, когда читаешь этот рассказ о пути тела великого путешественника, которое из глубины Африки несли на своих плечах африканцы к берегу океана, откуда оно могло быть отвезено на родину Ливингстона.

Последняя запись его слабеющей рукой датирована 27 апреля 1873 г. В ночь на 1 мая путешественник скончался. Исхудавшее донельзя тело миссионера с вынутыми внутренностями, которые захоронили на месте его смерти, 14 дней держали под палящими лучами солнца. Затем высушенное тело завернули в плотную ткань, обложили древесной корой и обшили парусиной. Позже эту оболочку залили еще смолой.

Только в конце октября 1873 г. караван с останками Ливингстона достиг района, где встретил британский отряд под командой 29-летнего флотского лейтенанта Верни Ловетта Камерона. Этот шотландец, сородич путешественника, был послан на помощь Ливингстону. Камерон опоздал. Лейтенант сначала был против движения каравана с телом путешественника по опасному пути к океану. Он предлагал перенести тело покойного в Шупанге на берегу Замбези, где была похоронена жена Ливингстона. Но африканцы твердо стояли на том, что Ливингстон хотел быть похороненным на родине.

Когда в колодцы, выкопанные нами, набежало наконец столько воды, что мы могли напоить весь наш скот, то во второй половине дня мы выехали из Серотли. Но так как солнце даже зимой всегда сильно жжет днем, – а в это время была зима, – то повозки наши весьма медленно тащились по глубокому вязкому песку, и до захода солнца мы продвинулись всего на 6 миль. Мы могли ехать только или вечером или утром, потому что даже один день езды под раскаленным солнцем по вязкому песку свалил бы с ног наших быков. На следующий день мы проехали мимо Пепачью (известковый туф); так называлась впадина, окаймленная туфом, в которой иногда бывает вода, но которая теперь высохла. Наш циклометр[5] показал, что мы отъехали от Серотли только на 25 миль.

Рамотоби был недоволен медленностью нашего передвижения и сказал нам, что, так как следующий запас воды находится впереди в трех днях пути, то, если мы будем ехать так медленно, мы никогда не доедем туда. Крайние усилия нашей прислуги, щелканье бичей, пронзительные крики и удары плетью выудили у несчастных животных только 19 миль. Так мы продвинулись от Серотли на 45 миль, и наши быки были изнурены ездой по мягкому грунту гораздо больше, чем если бы они проехали вдвое большее расстояние по твердой дороге и при наличии воды; а нам предстояло, насколько мы могли судить, еще 30 миль такого же изнурительного пути. В это время года трава так высыхает, что растирается руками в порошок; поэтому несчастные животные едва жевали ее, не проявляя никакого желания прикоснуться к такому корму, и жалобно мычали, чуя воду, которая была у нас в повозках. Но мы все решили достигнуть своей цели; поэтому попытались спасти лошадей, послав их с проводником вперед, чтобы прибегнуть к последнему средству, если бы у быков не хватило сил. Меррей поехал вперед с ними, а мы с Освеллом остались, чтобы ехать по их следам, пока быки были в состоянии тащить повозки, намереваясь затем послать вперед также и быков.

Лошади быстро уехали от нас; но на третий день утром, когда мы думали, что они, наверное, уже недалеко от воды, мы вдруг увидели их опять у самых наших повозок. Проводник, наехав на свежие следы нескольких бушменов, которые шли в направлении, противоположном тому, в каком мы должны были ехать, повернул следом за ними. Дело в том, что в ловушку, устроенную одним бушменом, попала антилопа. А Меррей весьма доверчиво последовал за Рамотоби по следу бушменов, хотя этот след уводил их от воды, которую все мы разыскивали. Он присутствовал при убиении антилопы, снятии шкуры, разделе мяса и затем, после целодневного блуждания, очутился у самых наших повозок!

В это утро мы шли вместе с Рамотоби, и он сказал мне: «Когда мы дойдем до ложбины, то нападем на большую дорогу Секоми, за которой находится река Мококо». После завтрака некоторые из людей, которые ушли вперед по узкой тропинке, ввиду того что на ней были обнаружены следы животных, особенно любящих воду, вернулись обратно с радостным известием о «меце», т. е. о воде, показывая в подтверждение достоверности этого известия грязь на своих коленях. Трогательно было видеть, как быки бросились в болото, полное превосходной дождевой воды. Глубже и глубже входили они в воду, пока не погрузились по самое горло, и тогда остановились, медленными глотками вбирая в рот освежающую влагу. Пили они так много, что их спавшиеся перед этим бока раздались, готовые лопнуть. Когда они вышли на берег, то по телу у них пробегала внезапная судорога, и вода часто извергалась у них обратно через рот; так как они по целым дням ничего не ели, то скоро они принялись щипать траву, а травы там всегда чрезвычайно много. Это болото называлось Мазулуани.

Дав скоту отдохнуть на этом месте, мы отправились по сухому руслу р. Мококо вниз. Название реки относится к водоносному пласту, о котором говорилось выше; в этом древнем русле он содержит достаточно воды, чтобы поддерживать в некоторых местах невысыхающие колодцы. Теперь Рамо-тоби заверил нас, что мы не будем больше страдать от жажды. В русле Мококо нам два раза попадалась дождевая вода, прежде чем мы достигли Мокаконияни, где вода, находящаяся в других местах под землей, выходит на поверхность туфа.

Не входя в подробности этой черты здешнего климата, можно заметить, что район Курумана является примером усыхания южной местности, которая сравнительно была так же богата водой, как богаты ею в настоящее время места, лежащие к северу от оз. Нгами. Всюду встречаются русла старых рек и следы потоков, и везде можно видеть устья давно высохших источников; вода, которая целыми столетиями била из этих источников, придала овальную форму их узким выходным щелям.[10] По сторонам источников из этих древних вод в изобилии отложился туф. Многие из опустевших источников перестали давать воду потому, что край отверстия, поверх которого била вода, стал теперь слишком высоким, или оттого, что поднятие западной стороны этой области слишком повышает уровень поверхности над скоплениями воды, находящимися внизу; стоит только сделать скважину на более низком уровне, как вода потечет не переставая. Некоторые из древних источников около Курумана восстановлены бечуанами, которые иногда проявляют чувство самолюбия, работая по целым месяцам над глубоким бурением; однажды взявшись за дело, они считают уже долгом чести упорно добиваться своего, невзирая на слова одного миссионера, который сказал, что они никогда не могут заставить воду подняться на возвышенность.

Интересно отметить трудолюбие буров, живущих в этой области. Они проводят длинные и глубокие каналы, идущие с низкого места и поднимающиеся вверх к месту, лишенному малейшего намека на существование под ним воды, если не считать реденького камыша и особого вида жесткой травы красноватого цвета, растущей во впадине, которая в старину была, наверное, устьем источника, но теперь заполнена мягким туфом. В других случаях указанием на подземную воду является камыш, который растет не во впадине, а на длинном песчаном гребне в 1–2 фута [30–60 см] высотой. Глубокий поперечный разрез, сделанный через верхнюю часть такого гребня, вознаграждает затраченные на него усилия потоком бегущей из него воды. Причина, по которой поверхность почвы, скрывающая под собой воду, возвышается над общим уровнем местности, заключается в том, что по поверхности ветер всегда несет много пыли и мелкого песка, а изгороди, кустарники и деревья, естественно, задерживают их и заставляют отлагаться. Камыш в данном случае выполняет роль живой изгороди, а влага, оседающая в виде росы по ночам, прочно скрепляет песок между его корнями, и в результате вместо впадины образуется бугор. Говоря об этом, можно добавить, что в этой части страны нет других непересыхающих источников, кроме тех, которые выходят из подземного траппа, образующего наполнение древней долины. И поскольку основной фонд воды находится, по-видимому, над древними силурийскими сланцами, выстилающими дно котловины, то представляется в высшей степени вероятным, что в некоторых местах артезианские колодцы выполняли бы ту же роль, которую выполняют теперь эти глубинные прорезы.

Ландшафт этой части страны в продолжение большей части года имеет светло-желтую окраску, а в месяцы дождливого сезона – приятный для глаз зеленовато-желтый цвет. На западе виднеются возвышенности, а к востоку от них находятся сотни миль покрытых травой равнин. Большие участки на этих совершенно плоских равнинах покрыты известковым туфом, лежащим на совершенно горизонтальном слое траппа. Растительность здесь состоит из прекрасной травы; эта трава растет на туфе среди низкорослых кустов терновника, называемого «подожди немножко» (Acacia detinens), с его цепкими колючками, похожими на рыболовные крючки. Там, где эти породы не показываются наружу, поверхность состоит из желтого песка, на котором между ягодными кустами, называемыми моретлоа (Crewia flava) и мохатла (Tarchonanthus), всюду растет высокая жесткая трава. Древесина мохатлы, по виду совершенно зеленая, горит ярким огнем благодаря содержащемуся в ней ароматическому смолистому веществу. В менее открытых местах попадается отдельными группами мимоза (Acacia horrida и A. atom-phylla), а также много дикого шалфея (Salvia africana), различные стручковые (Ixia), а луковичные с большими цветками: Amaryllis toxicaria и A. brunsvigia multiflora (первая луковица – ядовитая) доставляют хороший материал в виде высохших мягких шелковистых чешуек для набивки матрацев.

По мере нашего продвижения к северу страна становилась все более и более красивой. Появилось много новых деревьев; трава была зеленая и часто выше наших повозок; виноградные лозы украшали деревья своими гирляндами. Среди деревьев появились: настоящий баньян (Ficus indica), дикий финик, пальмира и несколько других, неизвестных мне. В водоемах было много воды. Далее появились речные русла, в данное время похожие на настоящие небольшие реки в 20 ярдов [около 18 м] шириной и 4 фута [около 1,25 м] глубиной. Чем дальше мы ехали, тем шире и глубже становились эти реки. На дне их находилось много глубоких ям, вдавленных ногами слонов, когда они переходили эти реки вброд. Наши быки так отчаянно барахтались в этих ямах, что у нас сломалась оглобля, и нам пришлось три с половиной часа работать по грудь в воде; это, однако, обошлось для меня без последствий.

Наконец, мы подъехали к р. Саншурех, которая представляла собой непроходимую преграду на нашем пути. Поэтому мы сделали стоянку под великолепным баобабом (18°04 27 ю. ш. 24°06 20 в. д.) и решили исследовать реку в поисках брода. Огромная масса воды, через которую мы проходили, была частью ежегодного разлива р. Чобе, а эта река, казавшаяся большой и глубокой и заросшая во многих местах тростником, с гиппопотамами в ней, является только одним из рукавов, через который р. Чобе посылает на юго-восток излишки своей воды. От возвышенности Н’гва на северо-восток тянется край нагорья и ограничивает в этом направлении течение указанной реки. Совершенно не зная об этом, мы находились в долине, единственном месте во всей стране, которое было свободно от мухи цеце. Сопровождаемый бушменами, я исследовал берега Саншуреха к западу, пока нам не встретилась на той стороне цеце. Мы долго бродили среди тростника, идя по грудь в воде, и убедились, что перейти вброд эту широкую и глубокую реку невозможно.

Надеясь добраться до макололо, живущих на р. Чобе, мы сделали столько попыток переправиться через Саншурех и в восточном и в западном направлении от места нашей стоянки, что мои друзья бушмены совершенно обессилели. Посредством подарков я уговорил их остаться еще несколько дней, но в конце концов однажды ночью они просто удрали от меня, и я был вынужден взять с собой самого сильного из всех остальных моих все еще слабых спутников и переехать через реку на понтоне, подаренном мне капитаном Годрингтоном и Уэббом. Каждый из нас принес с собой к понтону провизию и одеяло и, в надежде добраться до р. Чобе, мы проплыли около двадцати миль к западу Река Чобе была гораздо ближе к нам в северном направлении, но мы тогда не знали этого. Равнина, поверх которой мы бултыхались весь первый день, была покрыта водой всего по щиколотку и заросла густой травой, которая доходила нам до колен. К вечеру этого дня мы доплыли до бесконечной стены из тростника высотой в 6 или 8 футов [приблизительно от 2 до 2,5 м], без всяких прогалин, по которым можно было бы пройти через тростник. Когда мы пытались войти в тростник, то вода всюду оказывалась такой глубокой, что все должны были отступать назад. Мы пришли к заключению, что находимся на берегу той самой реки, которую искали, и, увидев к югу от себя деревья, направились к ним, чтобы там заночевать и утром осмотреть все окрестности. Застрелив лече и разложив костер на славу, мы вскипятили себе чай и спокойно провели ночь. В этот вечер, во время поисков для костра сушняка, я нашел гнездо какой-то птицы, сделанное из свежих зеленых листьев, которые были сшиты вместе нитью из паутины. Ничто не могло превзойти тонкости этой прелестной и искусной выдумки. Нити были продеты сквозь маленькие проколы и утолщены в тех местах, где должен быть узел. К несчастью, я потерял его. Это было второе по счету гнездо, которое я сам видел. Оба они напоминают гнезда птицы-ткача в Индии.

На следующее утро, взобравшись на самое высокое дерево, мы увидели красивую чистую гладь воды, окруженную со всех сторон тем же самым непроходимым поясом из тростника. Это – широкая часть р. Чобе, называемая Забесой. Два покрытых деревьями острова, казалось, были гораздо ближе к ее воде, чем берег, на котором мы находились, поэтому сначала я сделал попытку доехать до них. Мы должны были пробираться не только через тростник; особая трава зубчатой формы, резавшая руку, как бритва, вместе с тростником и ползучим вьюнком, стебли которого были крепки, как бечева, образовывали одну сплошную массу. Мы чувствовали себя в ней пигмеями; единственный способ, которым могли продолжать путь, заключался в том, что мы оба упирались руками в эту массу и сгибали ее толчками вниз до тех пор, пока могли встать на нее. Пот катился с нас градом, и мы задыхались от жары. Солнце поднялось уже высоко, а среди тростника не было никакого движения воздуха. Вода, которая доходила нам до колен, была чувствительно прохладной. После нескольких часов мучительного труда мы добрались наконец до одного из островов. Здесь нашли старую знакомую – кусты куманики. Мои крепкие молескиновые брюки совершенно порвались на коленках, кожаные штаны моего спутника были разодраны, и ноги были все в крови. Разорвав пополам свой платок, я обвязал себе колени. Затем встретилось новое затруднение. Мы были все еще в 40 или 50 ярдах [в 36–45 м] от чистой воды, а теперь перед нами выросло еще новое препятствие в виде огромной массы папирусов, похожих на миниатюрные пальмы. Они имели 8—10 футов [2,3–3 м] в вышину и 1,5 дюйма [более 3,5 см] в диаметре. Крепко переплетенные вместе с обвивающим их вьюнком, они выдерживали тяжесть нас обоих, не прогибаясь до воды. Наконец все-таки нашли проход, сделанный гиппопотамом. Как только мы достигли острова, я, горя желанием рассмотреть реку, ступил на него и вдруг почувствовал, что очутился по горло в воде.