Солончаковая пустыня не столь безжизненна, какой она кажется с первого взгляда. Всюду виднеются аккуратные холмики, окружающие единственный вход в подземное жилище муравья бегунка. Иногда встречаются гнезда крупного черно-красного муравья кампонотуса. На площадках потрескавшихся такыров можно найти нору тарантула. Паук сидит в ней, обхватив ногами кокон с многочисленными яичками, и ждет выхода паучат. А вот холмики в виде полукольца с крупными комочками земли. Я не знаю, кому они принадлежат, и с интересом принимаюсь за раскопку, чтобы узнать, кто там живет под землей. Под несколькими холмиками ничего нет. Ход, оказывается, расположен в стороне от насыпи, снаружи ловко замаскирован тонким слоем присохшей земли и не виден. Этот тонкий слой — своеобразная дверка — имеет ребристую поверхность, будто, когда ее делали, настилали жидкую глину полосками с краев. Самое же замечательное в том, что цвет дверки точно такой же, как и у поверхности земли, и значительно отличается от более темной подпочвы. По-видимому, приготовив норку, строитель делал замазку из самых верхних слоев почвы ради маскировки своего убежища.

Наклонный спуск ведет книзу. Чтобы точнее проверить его направление, я засовываю в него тонкую былинку. Неожиданно из норки выскакивает… светлый, почти совсем белый, сверчок с черными глазами. Несколько секунд мы оба в замешательстве и внимательно смотрим друг на друга. Затем сверчок бросается наутек, подпрыгивая на сильных ногах. Я же, теряя на ходу очки, лопатку, записную книжку, карандаш и лупу, мчусь за беглецом, пытаясь его изловить. Вот, наконец, сверчок в руках. Судя по тонкому яйцекладу и крохотным крыльям, это — самка. Вот так загадка! Неужели немые самки пустынного сверчка сидят в замурованных норках в то время, как их голосистые друзья всю ночь напролет распевают громкие песни! Тут что-то неясное. Надо еще копать, и я тружусь в меру сил.

Солончакового сверчка можно обнаружить по пению. Он — музыкант пустыни.

Вскоре из норы извлекаю еще самку. Потом самку молодую с едва заметным яйцекладом и, наконец, только что перелинявшего с мягкими, но чудесными крыльями, самца. Эти крылья давно негодны для полета и целиком превращены в орган звучания с причудливо изогнутыми жилками, туго натянутыми между ними перепонками, разными зацепками и прочими деталями музыкального инструмента.

Теперь все становится ясным. Норки служат только для того, чтобы перелинять. Сейчас в них сидят запоздалые юнцы, торопящиеся примкнуть к веселому обществу взрослых. Видимо, линька сверчка ответственна, требует строжайшего уединения и, кроме того, повышенной влажности. Но как сверчок роет землю, каким способом выбрасывает ее наверх комочками и с помощью какого приема так искусно лепит маскировочную дверку, что ее трудно заметить?

И еще непонятно. Почему, несмотря на самые тщательные поиски, нигде нет следов старой одежки — линочной шкурки? Впрочем, бывает, что насекомые иногда съедают сброшенную шкурку: зачем пропадать даже такому добру…

Самки отпущены на волю, а самец засажен в походный инсектарий — небольшую плоскую жестяную коробку с окошечком, закрытым металлической сеткой.

Случилось так, что мы задержались в солончаковой пустыне. Следующие день и ночь были прохладными, и сверчки молчали. Лишь один какой-то особенно неугомонный несколько раз принимался петь. Но когда вновь наступил жаркий день, а за ним теплый вечер, пустыня зазвенела колокольчиками. Но мой невольник молчал. Может быть, я его слегка помял или певцу не хватало свободы, или после линьки полагалось отдохнуть, обильно насытиться. Мало ли что необходимо маленькому музыканту.

На второй день, когда стемнело, затих ветер, а песни сверчков стали особенно звонкими, из садочка раздался звук нежного колокольчика. Сердце юного музыканта не выдержало даже в неволе!

Теперь, привыкнув к неволе, наш пленник стал прилежно напевать ночами, услаждая слух своими музыкальными способностями.