Давид Ливингстон Чарльз Ливингстон

Путешествия и исследования в Южной Африке

Великий путешественник и гуманист XIX столетия

В жизни человека необходима романтика. Именно она придает человеку божественные силы для путешествия по ту сторону обыденности. Это могучая пружина в человеческой душе, толкающая его на великие свершения.

Фритьоф Нансен

Среди исследователей Африки Новейшего времени, зарубежных и отечественных, совершенно особое место занимает Давид Ливингстон – личность действительно необыкновенная. Об этом я задумался еще давно, более полувека тому назад, когда впервые попал на берег реки Замбези вблизи замбийского города, носящего имя Ливингстона.

Шли 60-е гг. XX в., завершалось освобождение стран Африки. И молодые независимые государства почти повсеместно уничтожали символы колониального прошлого – сносили статуи европейских монархов, генералов, губернаторов, переименовывали названные в их честь города, площади, улицы. Но город, возникший в начале XX в. вблизи одного из крупнейших в мире водопадов и получивший название Ливингстон, сохранил его и после того, как британская колония Северная Родезия стала в 1964 г. Республикой Замбия.

Водопад образует река Замбези, низвергающаяся здесь во всю свою почти двухкилометровую ширь по базальтовому уступу высотой более ста метров и устремляющаяся в узкую теснину. Шум от падающей воды слышен за много километров до того, как приблизишься к водопаду. А вблизи него мириады брызг образуют иногда такую туманную завесу, что и солнечные лучи с трудом пробиваются через нее. Коренные жители называли водопад Моси-оа-Тунья – «Гремящий дым».

В 1855 г. к этому водопаду вышел со своими спутниками Давид Ливингстон и назвал его в честь своей королевы – Виктория. Так и поныне он звучит по-английски – Victoria Falls. «Виктория-Фолс» стало и названием примыкающего к району водопада заповедника, в котором, почти как и во времена Ливингстона, можно видеть стада слонов, бегемотов, буйволов, многих других млекопитающих, сотни видов тропических птиц.

Имя же самого Ливингстона носят в Африке водопады в нижнем течении реки Конго, где она служит границей между бывшей французской колонией, а теперь Республикой Конго, и Республикой Заир, бывшей бельгийской колонией. Водопады Ливингстона до начала строительства здесь в 1968 г. гигантской заирской электростанции Инга представляли собой каскад из тридцати с лишним невысоких порогов и водопадов, следовавших друг за другом на протяжении более трехсот километров. ГЭС Инга сильно изменила ландшафт большой африканской территории по сравнению не только с далекой эпохой Ливингстона, но даже со временем, когда на этих порогах работал пишущий сегодня эти строки.

Очень важно то, что имя Давида Ливингстона не забыто и здесь, что его уважают в Африке даже за пределами тех земель, по которым проходили главные маршруты его миссионерских и исследовательских путешествий полтора века тому назад. Причина этого кроется в особенностях личности Ливингстона, в его поведении и деятельности, нашедшей отражение в опубликованных трудах путешественника, в многочисленных книгах на разных языках об этом замечательном человеке.

Каждый, кто впервые приезжает в Лондон, обязательно постарается посетить одну из главных достопримечательностей Соединенного Королевства – Вестминстерское аббатство. Это не только памятник средневековой готической архитектуры, но и воплощение национальной истории – место коронации и погребения английских королей, усыпальница самых знаменитых людей Англии – государственных деятелей, военных героев, писателей и поэтов, ученых и путешественников. В нескольких шагах от входа в аббатство под его величественными сводами хранится и прах Давида Ливингстона. На черной мраморной доске надпись:

Другое растение, называемое «лерошуа», является настоящим благодеянием для жителей пустыни. Оно небольшое; листья у него длинные и узкие, стебель – не толще, чем воронье перо. Раскапывая его корень, мы на глубине одно-го-полутора футов [30,5 см или 45 см] доходили до клубня величиной часто с голову маленького ребенка; сняв с него кожу, мы находили в нем массу ячеистой ткани, наполненную соком, напоминающим по вкусу сок молодой репы. Благодаря глубокому залеганию этих клубней в земле, их сок обладает приятной прохладой и свежестью.

В других частях этой страны, где длительный жар иссушает почву, можно встретить еще одно такое растение, называемое «мокури». Это ползучее травянистое растение откладывает под землей несколько клубней; некоторые из них бывают величиной с человеческую голову, клубни откладываются под землей горизонтально, на окружности в ярд [91,5 см] и больше. Туземцы ударяют камнем по земле в пределах этой окружности и по разнице звука определяют место, где под землей находится водоносный клубень. Затем они копают землю и на глубине около фута [30,5 см] находят его. Но самым удивительным растением в этой пустыне является «кенгве», или «кеме» (Cucumis caffer), кафрский арбуз. В те годы, когда дождей выпадает больше, чем обычно, пространства страны бывают буквально покрыты этими арбузами. Это случается обычно раз в 10–11 лет, и последние три раза такие годы совпадали с исключительно влажным сезоном. Тогда животные всевозможных пород и названий, в том числе и человек, вдоволь наслаждаются ими. Слон, истинный царь лесов, упивается тогда его соком, так же как и различные виды носорогов. С одинаковой жадностью поедают арбузы и разные породы антилоп, львы, гиены, шакалы и мыши; все они знают и высоко ценят этот благодетельный для всех дар. Однако не все из этих арбузов одинаково съедобны. Одни из них – сладкие, другие же – настолько горькие, что буры все их вообще называют «горькими арбузами». Туземцы отбирают их один за другим, ударяя по ним топориком и прикладываясь к разрезу кончиком языка. Таким образом они быстро отделяют сладкие от горьких. Горькие арбузы вредны, сладкие же очень полезны. Это свойство одного и того же растительного вида давать одновременно и горькие и сладкие плоды наблюдается также и у съедобного красного огурца, часто встречающегося в этой стране. Его плод имеет около 4 дюймов [10 см] в длину и около полутора дюймов [3,7 см] в толщину Зрелый плод имеет ярко-красный цвет. Многие из них – горькие, другие, наоборот, очень сладкие. Даже арбузы, посаженные в огороде, могут делаться горькими, если где-либо поблизости есть горькие «кенгве», потому что пчелы переносят пыльцу с одних на другие.

Население в этой области страны состоит из бушменов и бакалахари. Первые представляют собой, вероятно, аборигенов южной части континента, а последние – остатки ранее эмигрировавших бечуанов. Бушмены живут в пустыне по собственной воле, а бакалахари вынуждены к этому, но и тем и другим в огромной степени свойственна любовь к свободе. Бушмены по языку, расе, обычаям и по наружности являются исключением среди других негров; это – настоящий бродячий народ: они никогда не обрабатывают землю и не держат никаких домашних животных, за исключением никудышных собак. Бушмены так близко знакомы с особенностями и свойствами диких животных, что следуют за ними во время их передвижений и занимаются охотой на них, переходя, таким образом, с места на место и ограничивая размножение этих животных в такой же степени, как и хищные звери. Основным питанием бушменов является мясо диких животных, а собираемые женщинами коренья, бобы и плоды пустыни служат дополнением к нему. Те, кто живет на жарких, песчаных равнинах пустыни, имеют худощавое, сильное телосложение и способны выносить самые суровые лишения. Многие из них низкого роста, хотя и не карлики. Привезенные в Европу представители этого племени были подобраны все крайне отталкивающей наружности, подобно собакам уличных разносчиков; в результате у англичан сложилось такое же представление о всем племени в целом, какое произвели бы отдельные, наиболее отталкивающие типы англичан, если их показать в Африке с целью охарактеризовать всю английскую нацию. Что они похожи на бабуинов, это в известной степени верно, так как именно бабуины и другие обезьяноподобные в некоторых отношениях необыкновенно похожи на человека.

Оружие бушменов

Стрелы; колчан из коры алоэ и кожи Берлинский музей народоведения

Мы увидели ее в конце сухого сезона, в то время, когда воды в реке бывает меньше всего, и все-таки это была глубокая река от 300 до 600 ярдов [приблизительно от 270 до 550 м] в ширину. Освелл сказал, что даже в Индии он никогда не видел такой красивой реки. В период ежегодного наводнения она поднимается на 20 футов [около 6 м] и заливает всю прилегающую к ней местность на 15–20 миль [27–37 км].

Страна, по которой мы ехали от Чобе, была совершенно плоской, кроме тех мест, где встречаются большие термитники или их остатки в виде возвышений в несколько футов высотой. Они обычно покрыты финиковыми и другими пальмами. Местами имеются целые леса, состоящие из мимоз и мопане. Страна между Чобе и Замбези иногда затопляется, и поблизости к Чобе и ее берегам встречаются большие болотистые участки.

Макололо живут между этими болотами, так как такие заросшие тростником глубокие реки представляют собой естественную защиту от врагов. До этого времени макололо будто бы никогда не слыхали о том, что людей продают и покупают. Они говорят, что относятся к этому неодобрительно, но мы убедились в том, что они занимаются работорговлей. Макололо очень любят оружие, и, когда при нас проезжие мамбари предложили им восемь старых ружей, макололо взяли их в обмен на большое число мальчиков; эти мальчики не были их собственными детьми, а пленниками, принадлежащими к разным покоренным ими племенам. Я не знал ни одного случая, чтобы в Африке отец продал свое дитя. Впоследствии макололо были подучены сделать набег на племена, живущие на востоке; мамбари условились с ними пустить самим в дело ружья для того, чтобы захватить пленных, а макололо должны были овладеть скотом. В этом году они продали по меньшей мере 200 рабов. Во время этого набега макололо встретились с арабами из Занзибара, которые подарили им три английских мушкета и получили взамен около 30 пленников.

Обсуждая это дело с моим спутником, мы пришли к мысли, что если снабжать невольничий рынок изделиями европейских фабрик путем законной торговли, то торговля рабами станет невозможной. Представлялось вполне осуществимым поставлять те товары, из-за которых люди расстаются теперь со своими слугами, в обмен на слоновую кость и другие произведения страны и, таким образом, пресекать работорговлю в самом начале. Это можно было бы осуществить, создав большую дорогу от побережья к центру страны.

Женщины бушменов с кароссом, амулетом и украшениями

Рисунок Г. Фритча

Так как у меня не было надежды на то, что буры позволят мне заниматься спокойно просвещением туземцев, я решил спасти свою семью от риска, связанного с проживанием в этой нездоровой местности, где всюду свирепствовала лихорадка, отправить их в Англию и вернуться одному, с целью исследовать страну в поисках здоровой местности, которая могла бы стать центром цивилизации, и сделать внутренность страны доступной каким-нибудь путем или с восточного, или с западного берега. Это решение привело меня обратно в Кэп в апреле 1852 г., когда в первый раз за 11 лет я увидел культурную жизнь.

Глава V

Отправление из Кэпа в июне 1852 г. в последнее и самое продолжительное путешествие. – Спутники. – Путешествие в повозках. – Физическое деление Африки. – Восточная, центральная и западная зоны. – Пустыня Калахари. – Ее растительность. – Наш путь. – Пустынный вид области. – Недостаток травы. – Виноград. – Животные. – Миграция южноафриканских газелей. – Осторожность животных. – Река Оранжевая. – Грикуа. – Одежда туземцев. – Неохота бечуанов к учению и их склонность к критике

В 1852 г., отослав свою семью на родину в Англию, я отправился из Кейптауна в последнее свое путешествие. Это путешествие продолжалось от южной оконечности материка до столицы Анголы Сан Паоло де Лоанда, находящейся на западном побережье, а оттуда – наискось, через южную часть Центральной Африки до Келимана на восточном ее побережье. Ехал я, как всегда, в неуклюжем, тяжеловесном кэпском фургоне, запряженном девятью быками; меня сопровождали баквейны, двое мужчин и две молоденькие девушки; последние приехали в Кэп в качестве нянь с нашими детьми и теперь возвращались обратно на Колобенг. Путешествие по Африке в повозке описывалось слишком часто, и мне не остается сказать ничего, кроме того, что оно представляет собой длительный пикник, полезный для здоровья и приятный для людей не слишком требовательных, довольствующихся лишь свежим воздухом.

Когда страус мирно пасется, длина его шага равняется 20–22 дюймам [около 0,5 м]; когда он просто ходит, но не щиплет траву, она равняется 26 дюймам [66 см], но когда он бывает испуган, то длина шага достигает 13–14 футов [около 4 м]. По моему наблюдению, он делает в последнем случае тридцать шагов в десять секунд. При быстром беге страуса глаз едва может различать его ноги. Если принять средний его шаг при быстром беге в 12 футов [более 3,5 м], то мы имеем скорость в 26 миль [48 км] в час.

Самка страуса начинает класть яйца раньше, чем она найдет место для гнезда. Поэтому всюду можно видеть отдельные яйца, брошенные самкой на произвол судьбы; они часто становятся добычей шакалов; бечуаны называют эти яйца «лесетла». Гнездом, в котором высиживается большая часть откладываемых яиц, является простая ямка около 1 ярда [около 0,9 м] в диаметре и в несколько дюймов глубиной. Самка не всегда склонна идти на риск, связанный с приисканием себе гнезда, и часто откладывает яйца в чужом гнезде; в одном гнезде находят до сорока пяти ее яиц. Самец и самка помогают друг другу высиживать яйца, но так как число самок несравненно больше, то, вероятно, бывают случаи, когда самки выполняют эту обязанность до конца. Я несколько раз видел новый выводок под присмотром самца, который, для того чтобы отвлечь внимание преследующих от цыплят на себя, сделал очень удачную попытку казаться хромающим, как это всегда делает зуек. Когда цыплята еще слишком малы, чтобы убежать далеко от опасности, они приседают и остаются неподвижными на месте, но когда они вырастают приблизительно до величины курицы, то достигают изумительной быстроты ног. Пойманные живыми, страусы легко делаются ручными, но в прирученном состоянии они бесполезны.

Яйцо страуса обладает очень большой жизнеспособностью. Когда одно яйцо, хранившееся более трех месяцев в комнате при температуре в 60° [22,7 °C], разбилось, то обнаружилось, что в нем был живой цыпленок, частично уже развившийся. Бушмены, найдя гнездо страуса, тщательно избегают прикасаться к яйцам или оставлять около гнезда следы своих ног. Они идут к гнезду обязательно против ветра и, чтобы унести из него несколько яиц с собой, они удаляют их из гнезда при помощи длинной палки; устраняя этим у самки всякие подозрения, они предоставляют ей возможность месяцами продолжать высиживание остальных яиц, как мы делаем с домашней птицей.

Выслеживая страусов и охотясь на них, бушмены ползут на животе несколько миль, чтобы успешно подкрасться к этой птице; от них требуется исключительная ловкость. И все-таки количество добываемых ежегодно страусовых перьев показывает, что число убитых страусов должно быть весьма значительным, поскольку на крыльях и хвосте у этой птицы перьев очень немного. Самцы страусов черного как смоль цвета, а их перья, являющиеся предметом торговли, белого цвета. Нельзя представить себе лучшего приспособления к климату Калахари, где страус водится в изобилии, чем его пушистые перья, потому что они дают ему прекрасную тень со свободной вентиляцией под ними. Самка страуса темного коричневато-серого цвета, и такую же окраску имеют подрастающие самцы.

При нападении и опасности страус всегда ищет спасения в бегстве, но когда за ним гонятся собаки, то можно видеть, как он оборачивается к ним и с огромной силой наносит одной из них такой удар ногой, что иногда переламывает ей спину.

Глава VIII

Кислый творог. – Нчокоца. – Дикие животные страдают от жажды. – Напрасная жестокость охотников. – Нтветве. – Деревья мова-на. – Чрезвычайная их жизнеспособность. – Дерево мопане. – Красота страны около Унку. – Куст могононо. – Тяжелая работа прокладывания пути. – Бегство наших быков. – Как баквейны собирают их. – Бушмены. – Как они уничтожают львов. – Яды. – Одинокая возвышенность. – Красота страны. – Прибытие на реку Саншу-рех. – Затопленные степи. – Экспедиция на понтоне. – Река Чобе. – Прибытие в деревню Мореми. – Изумление макололо при нашем неожиданном появлении

Восьмого февраля 1853 г. из Мотлацы мы поехали вниз по Мококо, которая на памяти ныне живущих людей была настоящей рекой. Мы сами видели однажды, как сильный грозовой ливень заставил ее принять прежний вид настоящей реки, несущей свои воды на север.

Наконги тоже разделяют участь лече. Этот новый вид несколько мельче последних, но живот у него больше, чем у всех других антилоп. Бег наконга напоминает бег утомленной собаки. Шерсть у него длинная, но редкая и никогда поэтому не лоснится. Цвет шерсти серовато-коричневый. Рога у него завиваются, как у куду, но много меньше размером; вокруг каждого рога извивается двойная борозда.

Наконг живет по болотам. След его ноги имеет около фута [30 см] в длину, потому что между концом передней части его копыта и дополнительными копытами – очень большое расстояние. Пасется он ночью, а днем лежит в тростнике или камышах; когда его преследуют, он всегда бросается в заросли осоки и погружается в воду, оставляя на поверхности концы рогов и высовывая только кончик носа. Чтобы выгнать его из укрытия, охотники выжигают большие участки болотных зарослей; но когда наконг видит себя окруженным своими врагами в их челноках, то он скорее даст сгореть рогам, чем покинет свое убежище.

Когда мы подъезжали к какой-нибудь деревне, то все женщины выходили с песнями навстречу своему вождю. Их пронзительные голоса, вибрирующие благодаря быстрым движениям языка, громко трезвонили: «Великий лев!», «Великий вождь!», «Спи, мой господин!» и т. д. В таких же выражениях приветствовали его и мужчины, а Секелету принимал все приветствия с деланным равнодушием. После пятиминутного разговора и сообщения вождю текущих новостей старшина деревни, почти всегда макололо, поднимался и приносил в больших горшках пиво. В качестве бокалов раздавали тыквы, имеющие форму бутылок; их расхватывали с такой жадностью, что при этом едва не раздавливали.

Приносилось также молоко в больших горшках и чашках; некоторые из этих больших сосудов вмещают по 6 или 8 галлонов [по 25–30 л]. Каждый горшок ставится перед тем лицом, которое пользуется правом делить его с кем ему угодно. Это право принадлежит обыкновенно лицу, возглавляющему то или другое подразделение племени. Так как ложки у них не употребляются, то они подносят молоко к губам согнутой ладонью. Я часто дарил своим друзьям железные ложки, и любопытно было видеть, как сильна была у них привычка есть непосредственно рукой, несмотря на то что они восхищались ложками: они брали пищу ложкой, перекладывали в левую ладонь и ели рукой.

Горшечник на пути к рынку

Фотография

Так как у макололо много скота и вождь должен кормить всех своих спутников, то он выбирает для этого одного или двух собственных быков в ближайшем принадлежащем ему загоне, которых у него много в разных местах страны, или же старшины посещаемых ими деревень поставляют ему в качестве дани столько голов, сколько ему нужно. Быков закалывают, вонзая в сердце маленькое копье, намеренно делая небольшую ранку, чтобы не терялось много крови. Кровь и внутренности отдаются в виде вознаграждения тем, кто режет быка; поэтому все стремятся оказать свои услуги в этом отношении. После того как туши разрублены на части, их кладут перед Секелету, и он распределяет их главным лицам всей партии. Полученная каждым из последних часть делится между их спутниками, разрезается на длинные куски, которые затем бросаются прямо в огонь костров в таком множестве, что костры почти гаснут.

Полусырое, обжигающее рот мясо быстро раздается по рукам. Каждый набивает свой рот, но никто, кроме вождя, не имеет времени прожевать откушенный кусок. Они думают не о наслаждении едой, а только о том, чтобы набить как можно больше свой желудок за то короткое время, пока другие торопливо делают то же самое, потому что никто не может сделать больше ни одного глотка после того, как другие уже кончили есть. В отношении еды у них изумительно развито чувство артельности, и они с презрением относятся ко всякому, кто ест отдельно. Поэтому, когда я садился есть, то всегда наливал две чашки кофе, чтобы вождь или кто-нибудь из главных людей племени мог разделить со мной мой стол.

Всем макололо скоро начинает нравиться кофе. Некоторые племена приписывают усиление плодовитости ежедневному употреблению этого напитка. Им хорошо известен сахарный тростник, так как его возделывают в стране бароце, но они ничего не знали о приготовлении из него сахара. Они только жуют этот тростник. Секелету, с удовольствием отведав сладкого кофе с бисквитами, которые еще были у меня тогда в запасе, сказал: «Я узнал, что твое сердце любит меня, потому что мое сердце согрето твоей пищей». Когда я уезжал в Кэп, без меня у него были несколько торговцев вместе с грикуа, и «их кофе не было даже наполовину таким вкусным, как твое, потому что они любят слоновую кость, а не меня». Это, конечно, весьма оригинальный способ определять разницу между людьми.

Часто можно здесь видеть на деревьях красивого ястреба-рыболова с белой головой, белой шеей и красноватошоколадным оперением всего корпуса и тут же на берегу мертвую рыбу, ставшую жертвой его когтей. Одна рыба, чаще других попадающая ему в когти, сама является хищником, питающимся рыбами. Она 15 или 18 дюймов [38–45 см] в длину, светло-желтого цвета, испещренная яркими пятнами и полосами. Внушительное количество шипов, которыми она вооружена, и острые зубы, выступающие у нее наружу, являются для рыболовов предметом страха, потому что она умело пользуется ими. Одна из этих крупных рыб, которую мы подобрали мертвой, погубила сама себя, заглатывая другую.

Ястреб-рыболов убивает всегда больше добычи, чем может пожрать. Он обычно поедает заднюю часть рыбы, предоставляя доканчивать остальное бароце, которые, завидев на другом берегу покинутый птицей кусок, часто переезжают за ним через реку. Однако ястреб не всегда бывает таким щедрым, потому что, как я сам видел на р. Зоуге, он иногда грабит желудок пеликана. Паря в воздухе и видя, как эта большая и глупая птица ловит внизу рыбу, он выжидает, пока к пеликану не попадет в мошну порядочная рыба; тогда он снижается, не слишком быстро, но производя при этом крыльями сильный шум; пеликан поднимает голову, чтобы разглядеть, что происходит там вверху; увидя приближающегося к нему ястреба и решив, что его сейчас убьют, он разевает рот и орет во все горло: «караул!» Широко открытый рот пеликана позволяет ястребу мгновенно вытащить рыбу из его утробы, и пеликан не летит в погоню, а начинает снова ловить рыбу; от испуга он, вероятно, забывает, что у него уже было что-то в желудке.

Одна рыба величиной с пескаря часто пролетает несколько метров по поверхности воды, чтобы ускользнуть от плывущего человека. Как и все летающие рыбы, она пользуется для этого грудными плавниками, но никогда не поднимается над водой. Это скорее ряд прыжков по поверхности воды, производимых с помощью боковых плавников. Эта рыба никогда не достигает большой величины.

На ветках, свисающих с деревьев над водой, сидит много игуан, греясь на солнце, и при нашем приближении они громко бултыхаются в воду. Как предмет питания они очень ценятся, так как у них нежное студенистое мясо. Главный лодочник, помещающийся на носу челнока, всегда имеет под рукой для этого случая легкое копье, чтобы пронзить их, если они не успеют ускользнуть от него. Эти игуаны, а также крупные крокодилы, грузно сползавшие в воду, когда наши челноки внезапно появлялись в излучине реки, попадались нам на каждом шагу.

Плавание по быстринам на участке реки между Катима-Молело и Наметой облегчалось для нас тем, что там есть несколько плесов с глубокой водой от 15 до 20 миль [28–37 км] длиной каждый. В этих плесах находились большие стада гиппопотамов. Мы замечали всюду на берегах глубокие впадины, которые оставлялись на песке гиппопотамами, когда они выходили к ночи из воды, чтобы пастись на берегу. При отыскании обратного пути к реке они руководствуются обонянием, поэтому после продолжительных дождей не могут определить, в каком направлении находится река, и тогда часто подолгу стоят на одном месте, совершенно сбитые с толку. В таких случаях охотники пользуются их беспомощностью в своих целях.

О численности гиппопотамов в стаде судить невозможно, потому что днем они почти всегда держатся под водой, но так как им бывает необходимо показываться для дыхания через каждые несколько минут, то, по мере того, как их головы одна за другой высовываются, можно все же составить приблизительное представление о величине стада. Гиппопотамы предпочитают спокойные плесы, потому что в более быстрых местах течение уносит их вниз, и им нужно затратить много сил, чтобы вернуться обратно, а частое повторение таких усилий мешает им отдаваться обычной сонной дремоте. Днем они всегда остаются в сонном состоянии, и, хотя глаза у них в это время бывают открыты, животные обращают очень мало внимания на все, что далеко от них. Хрюканье их самцов бывает слышно за целую милю. Когда однажды мой челнок плыл по воде над раненым гиппопотамом, то я отчетливо слышал, как он захрюкал, хотя весь был под водой.

Уганда. Барабанщик ганда

Рисунок XIX в.

Страна, по которой мы ехали, представляла собою, как и прежде, постоянное чередование леса с открытыми полянами. Почти все деревья принадлежат к вечнозеленым и достигают порядочной, хотя и не гигантской высоты. Поляны покрыты очень густой травой. Мы проехали мимо двух деревушек, окруженных насаждениями кукурузы и маниока, и около одной из деревень я в первый раз увидел безобразного идола, постоянно встречающегося в Лунде, сделанного из глины в виде фигуры, напоминающей крокодила. Остов его был сделан из травы, облепленной сверху глиной; вместо глаз вставлены две раковины, около шеи натыкано много толстой щетины, взятой из хвоста слона. Если бы нам не сказали, что эту фигуру называют львом, то можно было подумать, что это крокодил. Он стоит под навесом, и балонда молятся ему, а если у них кто-нибудь заболеет, то они целую ночь бьют перед ним в барабан.

У некоторых из спутников Маненко были щиты прямоугольной формы около 5 футов [1,5 м] в длину и 3 футов [около метра] в ширину, очень искусно сплетенные из тростника. Эти воины, со своими щитами, короткими и широкими мечами, со связками остроконечных стрел, казались с виду, пожалуй, свирепыми. Но обычай постоянно носить с собой оружие есть, вероятно, только замена храбрости, которой они отнюдь не отличаются. Когда мы подходили, бывало, к деревне, то, прежде чем войти в нее, мы всегда клали и оставляли на земле свое огнестрельное оружие и копья, в то время как балонда, посещая нас в нашем лагере, всегда приходили к нам в полном вооружении, пока, наконец, мы не потребовали от них, чтобы они складывали свое оружие или не подходили близко к нам.

На следующий день мы ехали по такому густому лесу, что по нему невозможно было пробираться без топора. Лес затоплен, но не разливом реки, а ежедневными ливнями, и это обстоятельство сильно задерживало продвижение тех из нас, на ком промокла одежда. В этом лесу я ощутил сильный запах сероводорода, который прежде часто ощущал и в других местах.

11-го и 12-го мы были снова задержаны на месте дождем, который шел не переставая; на юге я никогда не видел таких ливней.

Мы миновали несколько больших деревень. Каждая хижина в них была обнесена плотным частоколом. Сама дверь в хижину являлась просто рядом плотно вбитых в землю кольев. Дверь никогда не бывает открыта; когда хозяину нужно войти в хижину, он вынимает два-три кола, пролезает через образовавшуюся щель внутрь и затем снова втыкает колья на место так, чтобы для врага, подошедшего к хижине ночью, трудно было обнаружить, где находится вход. Эти частоколы говорят о чувстве неуверенности в своей безопасности; очевидно, здесь никто не считает себя и свое имущество гарантированным от покушений со стороны своих сограждан. Диких животных, которые могли бы беспокоить людей, здесь нет. В уничтожении хищников луки и стрелы оказались здесь столь же эффективными, как ружья на юге. Но для нас отсутствие диких животных было большим разочарованием: мы ожидали, что на севере везде полно дичи, как действительно и было, когда мы дошли до слияния Ле-ебы с Лиамбье.

В этих местах в изобилии растет один вид серебристого дерева, который есть и в Кэпе (Leucodendron argenteum). В Кэпе оно растет на Тэйбл Маунтин на высоте от 2000 до 3000 футов [от 600 до 900 м] над уровнем моря, а на северном склоне гор Кашана и здесь – значительно выше – 4000 футов [более 1200 м]. Когда-то я считал быстрое течение Лиамбье доказательством сильного поднятия поверхности страны в той местности, откуда она идет, но теперь по точке кипения воды я нашел, что это мнение было ошибочным.[11]

По мере того как мы пробирались на север, лес становился гуще. Мы ехали больше во мраке леса, чем под открытым небом. Продвигаться можно было только по очень узкому проходу, проделанному в лесной чаще с помощью топора. Вокруг стволов и ветвей гигантских деревьев обвивались, подобно боа-констрикторам, толстые ползучие растения. Эти растения действительно душат деревья, благодаря которым они растут, а задушив их, сами становятся прямыми. Кора одного очень красивого дерева, растущего здесь в изобилии и называемого «мотуя», употребляется племенем бароце на изготовление лес и сетей для ловли рыбы. В большом изобилии растет здесь также дерево «моломп», которое по своей легкости и эластичности незаменимо для изготовления весел.

Проводники, которых нам дал Катема, вернулись обратно, дойдя с нами только до первой деревни. Местные жители повели нас на северо-северо-запад, и мы впервые после Колобенга спустились в настоящую глубокую долину. На расстоянии 300 и 400 ярдов [275–365 м] от верхнего края равнины по дну долины бежал поток.

Мы перешли через этот поток по деревенскому мосту, который после дождей был весь скрыт под водой, доходившей нам до пояса. По обе стороны потока растет много высоких деревьев. Многие из них достигли 60 или 80 футов [18–24 м] в высоту; ковер из цветов украшал под ними землю. Поднявшись на противоположную сторону, мы подошли через два часа к другой, такой же красивой долине с журчащим потоком посредине. Может быть, кому-нибудь покажется, что, обращая особое внимание на такую маловажную вещь, как встречающиеся на пути долины, я занимаюсь пустяками, потому что в каждой-де стране много долин, но так как они были ветвями той, по которой течет Касаи, или Локе, и как сама эта река, так и все ее притоки берут воду со склонов этих самых долин, то мне можно извинить особое внимание к своеобразному характеру поверхности страны, изборожденной долинами.

По склонам долин то здесь, то там встречаются медленно просачивающиеся из земли источники, окруженные группами таких же вечнозеленых прямых деревьев с крупными листьями, какие мы видим по обе стороны потоков. Эти места покрыты сплошным ковром травянистой растительности и имеют характер скорее болот, чем источников. Их вода медленно стекает в поток. На берегах так много этих источников и болот, что они придают ландшафту местности особый характер.

Группы деревьев около источников имеют всегда мягко закругленную форму, и стволы у них высокие и прямые, в то время как деревья, растущие на равнинах, низкорослые и чахлые.

Едва ли можно сомневаться в том, что вода, застаивающаяся по целым месяцам на равнинах, впитывается в землю и находит себе путь к ручьям и рекам, выходя местами наружу в виде просачивающихся из земли болот; разница между деревьями, растущими в долинах и на равнинах, хотя те и другие – разных видов, может объясняться очень просто: деревья, растущие на равнинах, обязаны своим слабым развитием скорее тому, что они в продолжение года страдают больше от засухи, чем от избытка влаги.

К вечеру мы пришли в деревне Кабинжде. Утром 27-го числа старшина Кандженке охотно дал нам провожатых.

Мы бодро прошли небольшое расстояние, оставшееся до р. Касье, Касаи, или Локе. По приказу старшины нам было выделено два человека для переправы через реку. Касаи – необычайно красивая река, очень похожая на реку Клайд в Шотландии. Склон долины мягко спускается к реке на протяжении приблизительно 500 ярдов [около 460 м] и зарос прекрасным лесом. Сама река имеет около 100 ярдов [90 м] в ширину; мягко извиваясь, она протекает среди красивой узкой зеленой долины по направлению к северу и северо-востоку. И там, откуда она шла, и в той стороне, куда было направлено ее течение, всюду на ее пути растущий около нее лес чередовался с роскошными лугами, покрытыми высокой травой. Люди, переплывавшие со мной реку, указывая на ее течение, говорили: «Хотя бы вы плыли по ней месяцами, вы вернетесь назад, не увидев конца реки».

Место нашей переправы через реку находилось на 11°15 47» ю. ш., но нам не удалось определить долготу, так как погода была очень облачной.

Держа курс на запад в течение целого дня (29-го), мы дошли до одной деревни, находившейся во владениях Катенде, и убедились, что мы находимся в стране, где у нас не может быть никакой надежды на мясное питание, потому что один из наших проводников поймал себе крота, шерсть на котором была светло-голубого цвета, и двух мышей и приготовил себе из них ужин. Тщательность, с которой он завернул свою добычу в какой-то большой лист и подвесил на копье, показала нам, что здесь нам не придется рассчитывать на крупную дичь. Мы не видели никаких признаков существования здесь крупных животных. Проходя через деревни, попадавшиеся нам далее по пути, мы часто видели, как мальчики и девочки занимались откапыванием и ловлей этих крошечных четвероногих.

На следующий день после нашего прибытия Катенде прислал за мной, и я, имея сильное желание увидеться с ним, прошел с этой целью около трех миль в сторону от нашего лагеря. Когда мы приблизились к деревне, то в это время шел дождь, и мы, не ожидая формального разрешения на право входа в деревню, вошли в одну хижину. Спустя долгое время после того, как мы через посыльных дали знать о себе главе населения, нам было передано, что за разрешение на проезд через его страну ему, в качестве уплаты, нужно было дать или раба, или бивень слона, или бусы, или медные кольца, или дорогую раковину. Нам сказали, что без такого подарка никому не разрешалось не только проезжать, но даже увидеться лично с этим вождем. Мы спокойно объяснили им свои обстоятельства и велели передать ему, чтобы он не надеялся «схватить покорную корову за рога», как гласит туземная поговорка, соответствующая нашей пословице: «из камня не добудешь молока». В ответ на это Катенде прислал сказать нам, чтобы мы шли обратно и что он возобновит переговоры с нами на следующий день.

Кассандже, крайняя восточная станция португальцев в Западной Африке, стоит на 9°37 30» ю. ш. и 17°49 в. д. Следовательно, мы должны были пройти еще 300 миль [около 560 км], прежде чем достигнуть морского берега. Оставив Кассандже 21-го числа, мы прошли через оставшуюся часть этой чрезвычайно плодородной долины до основания Тала Мунгонго. 22-го мы переправились через небольшой проток, называемый Луи, а 24-го – через другой, называемый Луаре, и ночевали у подножия одной возвышенности высотой от 1000 до 1500 футов [300–450 м]. Над долиной плыли облака и падали дождем, доходя до склонов возвышенности. Трава была очень мокрая от дождя, и если не загораживать от нее лица рукой или палкой, то она хлестала по нему, и нельзя сказать, чтобы это было очень приятно. Этот склон долины был совершенно такой же, как и противоположный. Уступы и расселины придавали красному поднимающемуся склону тот самый зубчатый вид, какой мы наблюдали, спускаясь в долину с плоскогорья Лунды.

В целом вся эта долина была стерта денудацией, потому что куски плато стоят в ней еще и до сих пор; когда-то они заполняли пустое теперь место, являясь по своей структуре такими же красными, горизонтально лежащими пластами и на той же высоте, как и пласты откоса, по которому мы хотели подняться. Одна из этих одиноко стоящих масс, называемая Касала, простиралась на восток-юго-восток от того места, где мы вышли из долины, и приблизительно на десять миль к западу-юго-западу от деревни Кассандже. Она замечательна своими отвесными сторонами. Даже туземцы находят чрезвычайно трудным, почти невозможным достигнуть ее верха, несмотря на то что существует большой соблазн, создаваемый гнездами и перьями марабу, которые очень высоко ценятся. Говорят, что на южном ее конце находится небольшое озеро и что во время дождливого сезона вокруг дна образуется род естественного рва. Какой находкой было бы такое место во времена феодализма в Англии!

Мы не получили еще ясного представления о природе Тала Мунгонго. Один джентльмен в Кассандже описывал Тала Мунгонго как цепь очень высоких гор, на которые нужно взбираться часами. Поэтому, хотя мы ужасно промокли от дождя и от путешествия в траве и к тому же от ночных исследований географического положения Кассандже со мной был жестокий приступ лихорадки, тем не менее я с жаром приступил к восхождению. Дорога была крутой и скользкой. По ту и по другую сторону от нее появились узкие ущелья, дающие возможность путешественнику пробираться только по узкой тропинке, ведущей по ряду уступов сьерры. Но мы совершили восхождение за один час и там обнаружили, что мы вышли на такое же плато, которое оставили, когда сошли в долину Кванго. Мы снова шли среди высоких деревьев. Одно дерево приносило большие плоды весом в несколько фунтов. Его называют мононга-замби.

Мы окинули взглядом долину, которая равняется по плодородию долине Миссисипи, думая о том, какое громадное количество материала было снято и унесено при ее образовании. Это естественно привело меня к мысли о бесчисленных веках, требовавшихся для предшествующего образования и отложения того же материала (глинистого сланца), а затем о породах, абразия которых образовала этот материал. В конце концов, пытаясь взойти по ступеням, ведущим от вечности до человека, я дошел просто до головокружения. Различные геологические эпохи подобны только вехам в этом безбрежном океане.

В нескольких милях от края долины мы нашли деревню Тала Мунгонго. Нам любезно предоставили дом для ночлега, что было весьма приятно, потому что мы и промокли и продрогли. Большая высота местности и приближение зимы, сильно снижая температуру, заставляли моих людей жестоко страдать от простуды. На этой, так же как и на других станциях, португальцами были предусмотрительно устроены дома для путешественников по тому же принципу, как ханы и караван-сараи на Востоке. Они обычно сделаны из обмазанного плетня; в них имеются плетеные скамьи, на которых путники могут сделать себе постели, стулья, стол и большой кувшин с водой. Эти скамьи, хоть и далеко не похожие на удобные кушетки, были лучше, чем земля под гнилыми лоскутами моей палатки, потому что иногда все еще были ливни и роса была очень густой. Так как лохмотья моей палатки все-таки служили мне некоторой защитой, то я продолжал пользоваться ими до тех пор, пока не убедился, что они служили также жилищем для некоторых неприятных сопостельников.

По одной дороге с нами шла из Кассандже партия туземных торговцев, которых называют «помбейрос». Один из них вел на цепи восемь миловидных женщин. Он шел в страну Матиамво, чтобы продать их там на слоновую кость. Когда я случайно подходил близко к этим женщинам, то из-за унизительности своего положения они чувствовали себя очень стеснительно. Я думаю, что они были захвачены в плен при подавлении восстания в Кассандже.

С рабами говорят всегда очень грубо. В Анголе обычным обращением к ним является «о дьябло» (черт) или «бруту» (скотина). Вполне обычно слышать, как какой-нибудь джентльмен требует: «Эй, ты, черт, принеси огня». В Восточной Африке, говоря о рабах, употребляют слово «бичо» (животное). Там вы можете услышать фразу: «Скажи этому животному, чтобы он сделал то или это». Рабовладельцы не видят в рабах людей и говорят о них как о «собачьей» породе.

Мы перешли через глубокий поток Лоандже по перекинутому через него мосту. Ниже этого места поток становится шире, и в нем водятся гиппопотамы. Лоандже является западной границей Лунды. Нам пришлось заночевать на берегах потока Пэзо, в то время наполненного водой, и мы не могли не восхищаться богатыми возможностями, которые этот поток представлял для ирригации. 25 марта мы достигли р. Чикапа [10°10’ю. ш, 19°42’в. д. ], которая имеет от 50 до 60 ярдов [45–50 м] в ширину и идет на восток-северо-восток к р. Касаи. Прилегающая к ней местность имеет такой же ровный характер, как уже описанная часть Лунды, но, зайдя на восток дальше, чем мы шли здесь в первый раз, мы обнаружили, что все реки промыли для себя более глубокие долины, чем в тех местах, где мы переходили через них прежде.

Окруженные со всех сторон обширными дремучими лесами, жители этих мест имеют более туманное представление о географии своей страны, чем жители гористых местностей. Только после долгих и терпеливых расспросов я мог вполне убедиться в том, что р. Квило впадает в Чикапу. Так как мы переправились через них значительно ниже и находились гораздо восточнее нашей первой дороги, нельзя было сомневаться в том, что эти и другие реки – все идут в Касаи. Когда мне говорили, будто та или другая из них идет на запад, меня вводили в заблуждение. Только теперь я начал замечать, что все западные притоки Касаи, за исключением Кванго, идут сначала с запада к центру страны, а затем постепенно поворачивают вместе с самой Касаи на север, а после слияния Касаи с Кванго огромная масса воды, собравшаяся со всех этих разветвлений, находит себе путь через р. Конго, или Заире, на западный берег океана. После Чикапы мы переправились через небольшой, но глубокий поток Камауе, несущий воду с юго-юго-запада и впадающий в Чикапу. 30 апреля мы достигли Лоаджимы и, чтобы перебраться через нее, должны были сделать мост. Это оказалось не таким трудным делом, как можно думать, потому что поперек потока росло в горизонтальном положении дерево, а так как не было недостатка в крепких ползучих растениях, из которых можно плести канаты, то мост был сооружен очень скоро. Лоаджима была здесь около 25 ярдов [22 м] шириной, но гораздо глубже, чем в том месте, где я перебирался через нее на плечах Машауаны.

28 июня выпал последний дождь этого сезона, и за ним последовало резкое снижение температуры.

Люди в этих местах были более слабого телосложения, и их кожа имела слегка оливковый оттенок. Способ прически пышной массы курчавых волос, доходящих до плеч, вместе с общими характерными их чертами снова напомнил мне древних египтян. У некоторых из туземцев наружный угол глаза направлен вверх, но это не было их общей чертой. Некоторые из женщин следовали любопытному обычаю прикреплять волосы к обручу, окружающему голову в виде ореола, а некоторые делают из волос настоящий орнамент и носят кожаные кокошники, украшенные бусами. Иногда они прибавляют к прическе волосы из хвоста буйвола. Иные из них укладывают свои заплетенные волосы на куски кожи, сделанные в форме рогов буйвола, или делают один такой рог на лбу.

Многие из обитателей Лунды татуируют свое тело, вводя под кожу красящее вещество, отчего на коже остаются приподнятые рубцы длиной около полудюйма [1,3 см]. Эти рубцы располагаются на коже в форме звезд или других фигур, не представляющих особой красоты.