Через пару дней я уезжаю на два с половиной месяца и должен был попрощаться со столькими пациентами, со столькими людьми, что все это наложило свой отпечаток на мое прощание с Джинни. Например, сегодня я попрощался с двумя группами. Одна — группа психиатрических больных по месту проживания, которая снова соберется примерно месяца через три, но в этой группе есть две женщины, которые дальше заниматься не будут, так как их курс заканчивается. Я с ними попрощался, они обе были очень тронуты, как и я, хотя и не в такой степени, как с Джинни. В любом случае эта неделя была неделей прощаний, неделей столкновения со спектром завершения курса лечения, о котором я читал в литературе, и говорю моим пациентам, что они не слишком хорошо с этим справляются. А как вы можете справляться с чем-то, что вам мешает?

Что я должен был делать сегодня с Джинни? Вспомнить все сначала и сказать, как все было хорошо или как я ей помог навести контакт с Карлом? Попытаться дать ей рекомендации на будущее, или проанализировать ее успехи, или что? Мы оба мучились, я не меньше ее. Мы оба поглядывали на часы. Я закончил фактически на минуту или две раньше, потому что чувствовал, что больше мы не выдержим, и я просто не хотел выдерживать ритуал и оставаться вместе все пятьдесят минут. Я спросил ее, о чем она думает. А она спросила, о чем думаю я. Она вынуждена была напрягаться, чтобы генерировать идеи. Первое, что она сказала, — после предыдущего занятия она заболела гриппом, и что так всегда случается после особенно плохого занятия. Для меня это было неожиданностью, и я был вынужден мысленно проанализировать последнее занятие. Она сказала, что вела себя как эгоистка, и фактически постепенно прекращала работать. Я сказал, что удивлен, услышав это, так как считаю, что она немало сделала. Разговор о прошлой неделе был хорошим — небольшая крепкая ступенька «терапевтической работы», на которой мы могли стоять в течение этого часа.

Я спросил, чем она хочет заниматься через пять-де — сять лет. Мы поговорили о детях. Она спросила, сколько мне было лет, когда у меня появился первый ребенок. Я ответил, что двадцать четыре. Я робко попытался выяснить, повлияет ли нежелание Карла иметь детей на ее выбор их совместного будущего — старый вопрос, только ли Карл имеет право на выбор в их отношениях. Тема была настолько древней и заскорузлой, что мне даже было немного стыдно поднимать ее. Влияния она никогда не имела и, бог знает, поможет ли сейчас. Она не собирается становиться активным выборщиком. Тем не менее она настолько очаровательна, что ее всегда выберут, и это тоже важно, я думаю.

Я чувствовал себя сегодня дезорганизованным. В кабинете царил обычный беспорядок, фактически он выглядел, как типичная лавка старьевщика: весь пол бы усеян газетами, книгами, портфелями. Через несколько дней я уезжаю, и мне еще нужно закончить пару статей. Она спросила, о чем они, а затем в шутку предложила прибрать в кабинете. Потом сказала, что сегодня мы можем заниматься не полный сеанс. Я попытался скорректировать любое чувство, которое могло у нее возникнуть в силу моего скрытого намека на собственную занятость, но она понимала, что я этого не говорю. Потом я почти вполне всерьез стал рассматривать возможность того, что она сделает уборку в кабинете. Эта идея показалась мне заманчивой. Мне интересно, почему. Полагаю, это был бы способ позволить сделать для меня хоть что-то. А также способ сделать совместно что-нибудь, кроме рутинных занятий психотерапией, так как это то, что мы называем «быть вместе».

Она пожаловалась на свой обычный стиль плавного скольжения по жизни. Я предположил, что отсутствие терапевта может ей помочь. Ей нужно пожить самостоятельно, без импульса еженедельного часа, который позволяет ей спокойно прожить остальную часть недели. Когда я спросил, планирует ли она снова вернуться к терапии, она упомянула биоэнергетику. Я заметно вздрогнул, на что она сказала: «Ну вот вы туда же, опять за сплетни». Она действительно простила меня за то, что я установил окончание срока терапии? В конечном счете, если бы она действительно была мне дорога, то я продолжал бы видеться с ней всегда. Джинни не ответила мне на это напрямую, но сказала, что она понимает — есть другие люди, которым я нужен больше, хотя иногда она пыталась скрыть свой прогресс от меня. Возможно, как наказание за завершение мною терапии. Она очень долго говорила о следующей осени, что будет мне писать, что я знаю ее адрес, о том, где я буду, о своем желании продолжить общение со мной персонально. Я сказал, что она может писать мне во Францию, что мне хотелось бы продолжить наше знакомство.

Но я также хочу, чтобы она точно знала — мы действительно завершаем курс терапии. Обмен письмами и один визит, планируемый на осень, не меняют этого факта. Она ответила, что действительно все поняла.

Когда я закончил занятие и сказал: «Ну, что ж, настало время прощаться», мы оба как бы на несколько секунд замерли. Она заплакала и ответила: «Вы так много сделали для меня». Я даже не знал, что сказать, но из моих уст вырвались следующие слова: «Я тоже от этого получил очень много, Джинни». И это действительно так. Я подошел к ней, пока она еще сидела, чтобы взять ее за руку. Она обняла меня и на минуту прильнула ко мне. Я положил руку ей на волосы и погладил ее по голове. Пожалуй, я впервые так обнимаю пациентку. У меня от этого слезы на глаза навернулись. А потом она вышла из кабинета — и не в пограничном, хаотичном состоянии, не как психопат, не как человек, страдающий неврозом навязчивых со-стояний, не как латентная шизофреничка или человек других ужасов, с которыми мы сталкиваемся каждый день. Она ушла как Джинни. И мне будет ее не хватать.

2 июня

Джинни

Вы принимаете мои незначительные перемены, успокаиваете меня и преуменьшаете все отклонения от нормы, к которым я прибегаю, чтобы попасть сюда. Признаюсь, сейчас я способна вести нормальную жизнь. В вашем кабинете все выглядело так, как будто я выдумывала проблемы. Но иногда моя жизнь выглядит очень ограниченной, лишенной корней настоящего питания. Я как комнат-ное растение, плотно посаженное в горшок. Если меня не полить, не поставить на солнышко и потом не убрать в тень, я долго не протяну. Но даже если часть моих корней выглядывает из цветочного горшка наружу, а горшок слишком мал, я чувствую себя прекрасно. Есть шанс, что я смогу продолжать жить даже без пересадки.