Святогорский монастырь стоит в пяти кило­метрах к югу от Михайловского, на восточной окраине поселка Пушкинские Горы (при Пуш­кине— Святые Горы), называвшегося в давние времена «слободой Тоболенец».

Основанный в 1569 году псковским наместни­ком князем Юрием Токмаковым по приказу Ива­на Грозного, монастырь должен был укрепить подступы к соседнему городу Воронину — опор­ному пункту на границах русских земель. Чтобы

обосновать причину создания монастыря с рели­гиозной точки зрения, и была сочинена легенда о явлении иконы «Пресвятыя Богородицы» на Синичьей Горе, «иже ныне зовома Святая Гора». О «чудесном явлении», как сообщает псковская летопись, князь Токмаков дал знать в Москву Ивану Грозному, который и «повеле на той горе устроити церковь каменну во имя пресвятыя Бо­городицы честного и славного ее успения и повеле быти обители» (т. е. монастырю).

После разгрома Баторием Воронича Свято­горский монастырь скрыл за своими стенами уцелевших защитников города и стал благопо­лучно процветать, владея обширными угодьями и крепостными крестьянами. В конце XVII века он среди русских монастырей по старшинству числился двадцать седьмым.

Позже, по указу 1764 года, монастырские зем­ли были включены в состав дворцовых, и Свято­горский монастырь (к которому раньше были приписаны и другие монастыри), потеряв свое и административное значение, с 32 оставленными ему десятинами земли, стал быстро хиреть. В пушкинское время здесь было всего двенадцать «черных» монахов, которые постоянно вели тяж­бу с окрестными крестьянами из-за земли.

Монастырь обнесен высокой каменной стеной длиной в семьсот метров, образующей широкий монастырский двор в виде четырехугольника. Во дворе — длинное каменное здание со светел­кой наверху. Это так называемый Братский кор­пус, в котором помещались трапезная и кельи монашеской братии. Сейчас в одной половине Братского корпуса размещается музыкальная школа, другая половина служит залом, в котором Пушкинский Заповедник ежегодно устраивает выставки художников. Во дворе разбит сквер с цветником, в центре которого стоит бюст Пуш­кина работы скульптора И. Гинцбурга.

Во двор ведут двое ворот: старинные Ана — стасьевские ворота и Святые ворота, реставри­рованные в 1962 году.

Успенский собор Святогорского монастыря ^

У Анастасьевских ворот, там, где дорога сво­рачивает влево, в сторону Михайловского, стоит памятник Пушкину (в бронзе), выполненный скульптором, народным художником СССР Е. Белашовой и архитектором Л. Холмянским. Памятник сооружен в 1959 году.

Центром монастыря была «церковь камен — на» — Успенский собор, построенный псковскими мастерами в соответствии с традициями псков­ского храмового зодчества.

Собор состоит из центральной части, стены которой, полуметровой толщины, сложены из камня-плитняка, и двух приделов: северного и южного, — пристроенных к собору в 1770—1776 годах на средства «замаливавших» свои грехи окрестных помещиков.

Свод центральной части покоится на четы­рех массивных каменных столбах, потолок и верх боковых стен усеяны отверстиями; в них вставлены для лучшей акустики так называемые «голосники»: глиняные, напоминающие удлинен­ные горшки, сосуды.

В алтарной части собора, слева, лежит ка­менная плита с надписью: «Здесь положено тело младенца Платона Пушкина, родившегося 1817 го­да, ноября 14-го дня. Скончавшегося 1819-го года, июля 16-го дня. Покойся, милый прах, до радост­ного утра». Это могила брата поэта, Платона, умершего в Михайловском и погребенного в его присутствии. Во время ремонтных работ в конце XIX века могила была скрыта под толстым слоем цемента и обнаружена при реставрации собора в 1948 году.

В соборе помещены документы, фотографии, рисунки, которые рассказывают об истории со­оружения памятника на могиле Пушкина, о ре­ставрационных работах на могиле поэта в 1899—1902 годах и в 1953 году.

Справа от главного входа маленькая дверца ведет на лестницу, поднимающуюся к деревян­ным хорам, сделанным под потолком в виде балкона. Рядом еще одна дверь, которая ведет к монашеской келье. В ней сейчас воссоздана обстановка, типичная для монастырской кельи в пушкинское время. Строго и сурово убранство этой каморки: у стены стоит деревянный топчан с сундучком-подголовником, у щелевидного, как бойница, окна стоит деревянная парта, на ней старинные рукописные книги, перо с чернильни­цей, скамья, мерцающая лампадка.

Все это невольно воскрешает в памяти сцену «Ночь. Келья в Чудовом монастыре» в пушкин­ском «Борисе Годунове» и величественно-мудрый образ летописца Пимена.

Работая в Михайловском над «Борисом Году­новым», Пушкин, по собственному признанию, широко пользовался, кроме других материалов, старинными русскими летописями, стараясь в них

|| Пушкинский Заповедник /£/

«угадать образ мыслей и язык тогдашних времен».

Близость овеянного историей Святогорского монастыря еще более усилила интерес Пушкина к русским историческим древностям, и не случай­но здесь существовало предание, сообщенное игу­меном Иоанном, что «Пушкин живо интересовал­ся монастырскими книгами и древностями, для чего ему, Пушкину, отводили в монастыре келию, которую он испещрил своими надписями по сте­нам, так что приходилось ее белить после его ухода.

Он был хорошо знаком с иеромонахом Васи­лием, который тогда ведал монастырскою библио­текою».

Наблюдения над жизнью монастырской бра­тии тоже нашли место в творчестве поэта. В эпо­ху Пушкина Святогорский монастырь был своего рода «исправительной колонией», куда за прелю­бодеяния, пьянство, богохульство, непослушание церковным властям и т. д. ссылали на «покаяние» монахов из многих монастырей. О том, какие здесь можно было встретить колоритные типы монахов, говорят хотя бы такие записи игумена Ионы в монастырском диариуше (книге записей происшествий): «1820 мая дня. Иеромонах Васи­лий отлучился самовольно в слободку Тоболенец и напившись в питейном доме допьяна за неделю праздника девятой пятницы и продолжал даже до возвращения из Пскова крестного хода со Святыми иконами и в Ярманку девятой пятницы при многолюдном собрании, находясь в пьяном виде в неприличных монашескому званию и край­не соблазнительных и постыдных поступках, и в должности своей неисправным таскаясь в сло­бодке безобразно в одном подряснике и ходя в ярмарочное время около лавок требовал от куп­цов на пьянство денег»…

Другая запись: «1824 сентября 16 дня в во­скресенье приходил сиделец Иван и жаловался на монаха Агафона, что он 15 дня в субботу был в кабаке и просил вина в долг у жены сидельце-

вой, а как она ему в долг не давала, то он вскоча в застойку бил ее, изодрав ее рубаху и руку об­кусав.

В которые дни монах Агафон самовольно от­лучался в слободку и дрался близ кабака с му­жиками, а не быв в монастыре сутки двое сказы­вался больным и привезен был в телеге на за­втра не был в заутрене в обедню пришел пьяной и настоятель приказал Кирилы вывести за что и был посажен после обедни при всей братии в цепь большую».

Все это, безусловно, было хорошо знакомо Пушкину, когда он создавал образы пьяниц- забулдыг Мисаила и Варлаама. «Отец Варлаам» так и сыплет прибаутками да поговорками, не забывая о вине: «…Отец Мисаил, да я, грешный, как утекли из монастыря, так ни о чем уж и не думаем. Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли: все нам равно, было бы вино… да вот и оно!»; «выпьем же чарочку за шинкарочку», «иное дело пьянство, а иное чванство», «эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать не нужна тебе вод­ка, а нужна молодка, дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна за — ботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим». По свидетельству А. Н. Вульфа, надзиравший за ссыльным Пушки­ным игумен Иона, большой любитель выпить, часто повторял: «Наш Фома пьет до дна, выпьет, поворотит, да в донышко поколотит».

В «Борисе Годунове» Варлаам говорит о Гри­гории: «Да что он за постник? Сам же к нам на­вязался в товарищи, неведомо кто, неведомо от­куда, да еще и спесивится; может быть, кобылу нюхал…»

Пушкин, имея в виду такой «площадной» стиль речи в трагедии, писал: «Стиль трагедии смешанный. Он площадной и низкий там, где мне приходилось выводить людей простых и грубых, что касается грубых непристойностей… это писа­лось наскоро…» Так и представляешь себе, как Пушкин, вернувшись из Святогорского монасты-

ря, по горячим следам, «наскоро» писал в речи Варлаама эти грубости, в обилии слышанные только что от монастырской братии.

«Угадывать язык» действующих лиц «Бориса Годунова» помогло Пушкину и живое, тесное об­щение его с народом на монастырских ярмарках, которые устраивались трижды в год. Особенно многолюдной бывала ярмарка «в девятую пятни­цу после пасхи» — «девятник», — когда «в оный монастырь несколько тысяч простого народа со­бирается но со своим изделием, оное продают, а от других покупают что им нужное».

Гостиные ряды располагались в монастыр­ском дворе и за ним, торговля шла по многу дней, в течение которых здесь не умолкал шум многолюдной ярмарочной толпы, беспрерывно входившей и выходившей через двое ворот мона­стыря — Анастасьевские и Святые.

В такие дни Пушкин в крестьянском наряде и наведывался в монастырь, «любил ходить на (монастырское) кладбище, когда там «голосили» над могилками бабы, и прислушиваться к бабье­му «причитанию», сидя на какой-нибудь могилке.

На ярмарках в Святых Горах Пушкин любил разгуливать среди народа и останавливаться у групп, где нищие тянули «Лазаря» и где пар­ни и девушки водили хоровод, плясали, или где крестьяне перебранивались и спорили. «Пушкин простаивал с народом подолгу», — свидетельст­вовали современники.

Кучер Пушкина П. Парфенов рассказывал: «Ярмарка тут в монастыре бывает в девятую пят­ницу, ну, народу много собирается, и он туда ха­живал, как есть, бывало, как дома: рубаха крас­ная, не брит, не стрижен, чудно так, палка желез­ная в руках; придет в народ, тут гулянье, а он сядет наземь, соберет к себе нищих, слепцов, они ему песни поют, стихи сказывают!»

Вот этот народ — нищие, «плакальщицы», кре­стьяне, артельные люди — и давал Пушкину яр­кие и богатые впечатления и для «Бориса Году-

нова» и для многих других его творений, прони­занных народным духом.

Об этом рассказывает экспозиция северного придела монастыря.

Среди других материалов здесь помещены записи Пушкиным народных песен, гравюры на дереве В. Фаворского «Борис Годунов» (иллю­страции к пушкинскому произведению), редкий портрет (парусина) Бориса Годунова работы неизвестного художника конца XVII века, народ­ный лубок «Убийство царевича Дмитрия» (такие лубки продавались на монастырских ярмарках), рисунок Н. Ульянова «Пушкин среди крестьян на ярмарке» (1936 год), литографии XIX века А. Ор­ловского и А. Скино «Пляшущие крестьяне» и «Слепцы», картина Б. Щербакова «Святогорский монастырь» (1936 год) и другие.

Отдельно рассказывается об истории созда­ния монастыря как опорного пункта на подступах к Вороничу. Здесь интерес представляет старин­ный план Пскова и его пригородов, составленный Стефаном Баторием в 1581 году (с оригинала, хранящегося в архиве Ватикана), рисунок (ре­конструкция) Воронича в XVI веке.

В этом же приделе стоят макеты (из гипса) Успенского собора и Святых ворот, выполненные архитектором В. П. Смирновым.

В Южном приделе собора размещена по­стоянная выставка «Дуэль, смерть и похороны Пушкина».

Различные документы (в репродукциях), вы­сказывания современников, литографии, рисунки, картины, в том числе художников А. Пирашкова «Умирающий Пушкин» и В. Федорова «Увоз тела Пушкина из Петербурга» и «Похороны Пушки­на» (обе написаны в 1937 году), портрет Пушки­на работы художника А. Линева (1836 год, ко­пия) и другие материалы рассказывают о послед­них годах жизни поэта, о дуэли с Дантесом, о по­хоронах в Святогорском монастыре.

Почти в центре придела специальной оградой означено место, надпись на котором гласит:

«Здесь в Ночь с пятого на шестое февраля 1837 го­да стоял гроб с телом Пушкина». Поэту не было еще тридцати восьми лет, он погиб в пору небы­валого расцвета своего поэтического гения.