В компаративистских исследованиях также пытались использо­вать фольклор вкупе со всем тем, что могло в нем сохраниться от предшествующих эпох. Основной принцип этого метода бесспорен, хотя в большинстве случаев фольклор является материей столь же обширной, сколь и трудно определимой. Это равным образом каса­ется этнографии и «народных преданий», сущность и время возник­новения которых часто остаются неясными. Термин «фольклор» с одинаковой легкостью описывает как масштабные исследования Фрэзера о народах, называемых «первобытными», так и моду на во­лынку на летних туристических праздниках в Бретани в XX веке, а, может быть, даже французские легенды о Гаргантюа и Мелузине. Все эти феномены, разумеется, должны быть изучены, но требуют разных подходов.

Надо ли уточнять, что народная память в любом случае не мо­жет восходить к кельтскому периоду? Когда один бретонский gwerz (жалобная песнь — Г. Б.) сообщает о событиях времени Людовика XV, это почти крайняя хронологическая граница фольклора. Попыт­ки интерпретации галльских или галло-римских религиозных фактов посредством фольклорных аналогий или современных предрассуд­ков представляют собой чистую утопию. Под такими заголовками, как «французская мифология» или «мифология Швейцарии», если они означают что-то другое помимо области исследования, не может скрываться ничего, кроме поспешных обобщений или рискованных сопоставлений, так как очевидно, что ни Франция, ни Швейцария не обладают национальной мифологией за исключением нескольких общих мифологем во всем фольклоре. Плохо верится, что кальви­низм мог позволить существовать галльской мифологии в фольклоре Севенн или кантона Женева. Однако с методологией и терминологи­ей обращаются весьма бесцеремонно.

Мифологические темы могли сохраниться в народных легендах в виде весьма точных, но случайных реминисценций, и найдется лишь несколько ирландских и считаное число бретонских сказок (некоторые из них были одновременно спасены и разорены Эмилем Сувестром в «Бретонском очаге» (Le Foyer Breton)), которые могли бы послужить отчетливой иллюстрацией этих тем. Наиболее порази­тельный пример связан с бретонской «ночной прачкой», которая функционально наследует Морриган, ирландской богине войны. Но эти мифологические темы уже непонятны самим рассказчикам. Бо­лее того, они мигрируют вместе со сказками, в которые включены, так что их национальная принадлежность представляется подчас не­определенной.

Речь отнюдь не идет о том, что мы утверждаем или подразуме­ваем превосходство или ничтожность той или иной дисциплины. Необходимо констатировать и напомнить в этом случае, что у каж­дой дисциплины есть свои методы и свои собственные цели. Невоз­можно и не должно рассматривать ирландский миф как настоящую литературу — он, конечно, ею не является — между тем как мифоло­гические схемы четырех ветвей валлийских «Мабиноги» уже под­верглись средневековой литературной обработке, и фольклор всех кельтских (и бывших кельтских!) стран представляет собой долгую и глубокую деградацию предшествующей мифологии, вызванную христианством. Если можно без особой трудности, зная темы и мо­тивы, спуститься от мифологии к фольклору, то обратное действие, даже с богатой фольклорной документацией, абсолютно невозмож­но, когда предшествующая мифология неизвестна: фольклористы должны определять в своем материале древнее и новое, оригиналь­ное и недавние наслоения.