Едва успели мы положить якорь, как приехали к нам многие господа, находящиеся здесь в службе Российско-Американской компании.[231] От них узнали мы, что вступивший на место коллежского советника Баранова в должность главного правителя над колониями флота капитан Гагенмейстер за месяц до нашего прихода сюда отправился в Калифорнию, чтобы купить там хлеба для здешних селений, и не прежде хотел возвратиться, как в октябре месяце, и что за отсутствием его управление над колониями препоручил он Яновскому и Хлебникову, из коих первый находился в компанейской службе в качестве капитана над Ново-Архангельским портом. Сии господа предложили мне все зависящие от них услуги и пособия, в чем они меня и не обманули. Во всю бытность нашу здесь они не упускали случая снабжать нас свежими съестными припасами, как то: мясом, рыбою, зеленью и пр. Они же своими рабочими людьми доставили нам деревья для запасных стенег, брамстенег и других рангоутных вещей, в коих мы имели нужду.

Лишним было бы здесь писать посуточно, что мы когда делали, будучи в порте. Довольно сказать, что главным предметом нашего прибытия сюда было исследование поступков компанейских чиновников и служителей и поверение хронометров; первое было нетрудно исполнить, и я надеюсь, что начальство не будет иметь причины обвинять меня в пристрастии к кому-либо или упущении, когда рассмотрит мое донесение, относительное к сему предмету, которое по существу дела и по многим обстоятельствам, с оным связанным, не может быть здесь помещено. Что же принадлежит до поверки хронометров, то по причине беспрестанных дождей и туманов никак мы не могли поверить их удовлетворительным для нас образом, ибо в 21-й день нашего здесь пребывания ясных дней было только два, когда солнце с утра до вечера сияло; облачных, но без дождя, три, а во все прочие или шел дождь или был мокрый туман, и потому только два раза могли взять соответствующие высоты солнца, по коим разность, хронометрами делаемую, определили довольно хорошо, но ход их верно найти случая не было, а посему мы предоставили это будущему времени, надеясь определить оный в Монтерее, куда и решили идти для свидания с Гагенмейстером.

В Ново-Архангельске оставили мы привезенный нами компанейский груз, вместо коего положили в шлюп балласт и большое количество дров, которые рубить было легко и близко на островах; налили достаточное количество воды и, исправив снасти и паруса, поспешили приготовить шлюп к походу, но противные ветры не допустили. В бытность нашу здесь мы иногда занимались охотою, ездили по островам или проводили время в обществе здешних чиновников. Нередко забавляли нас ситхинские жители, из которых два племени тогда находились поблизости от крепости и были в дружбе с компанейскими служителями. Они к нам несколько раз приезжали на своих лодках, будучи одеты в разные смешные наряды, состоящие из смеси европейской одежды и их собственной. Но так одевались одни лишь старшины и их родственники, все же прочие имели вместо платья только байковое одеяло на голом теле. Женщины их также приезжали с ними. Приближались они всегда с песнями и не прежде всходили в шлюп, как объехав кругом его раза два или три и потом у борта пропев песню, заключающую в себе предложение и обещание мира и дружбы.

В обычаях своих они не сделали никакой перемены со времени Кука и теперь точно так же живут и ведут себя, как описано в путешествиях сего славного мореплавателя, Лаперуза и Ванкувера, кроме того только, что ныне они знают употребление огнестрельного оружия.

Женщины с острова Кадьяк

Рисунок М. Тиханова

Они у нас бывали по нескольку часов сряду, и я обыкновенно их потчевал патокою с сухарями и водкою, что им весьма нравилось. Но, несмотря на такое дружеское обращение, люди сии были весьма опасные соседи, ибо они редко упускают случай воспользоваться оплошностию чужеземца и тотчас нападут и перебьют всех, кого смогут, чтоб завладеть имуществом их, а часто и без всякой цели грабежа умерщвляют они русских промышленников по одной варварской злости. Один из старшин, к нам приезжавших, по имени Котлеан, был при истреблении русских, которые сначала здесь поселились, от чего он и не отпирается, но говорит, что дядя к тому его принудил, а сам он того не желал, будучи всегда верным другом русских. За сие уверение главный здешний правитель дал ему серебряную медаль, между тем брата его родного держит в крепости заложником. Это такие люди, которых вероломство и самое лицо их показывает. Тиханов весьма удачно нарисовал их портреты, как то и вообще во всех его рисунках находится большое сходство с подлинниками.

К полудню мы поставили шлюп на два якоря и тотчас отправили гребные суда за пресною водою на берег, а одну треть команды – мыть свое белье. Открытое местоположение здешнего рейда делает оный весьма опасным при южных ветрах, и сие самое заставило меня сколько возможно скорее кончить здесь наши дела и убраться.

22 сентября мы продолжали возить воду на шлюп, а часть экипажа мыла белье свое на берегу. К вечеру мы кончили обе сии работы. Между тем из крепости доставили нам 2 быков, 10 баранов, 4 свиней, несколько кур и множество зелени. Сегодня я провел время с Кусковым. Он сообщил мне все нужные сведения касательно здешней страны. После обеда были мы вместе в селении индейцев, или, лучше сказать, в шалашах их; видели, как они живут, что едят, как лечат наговорами больных и как играют на корысть палочками: все сие будет описано впоследствии.

Весь день сего числа дул тихий южный ветер, при пасмурной, дождливой погоде, а ночью по временам шел проливной дождь; но поутру 23-го числа с переменою ветра к северо-западу и погода сделалась ясная. Будучи совсем готов, я располагал поутру сего числа выйти из залива и подойти к крепости Росс, где мне нужно было побывать. Но как ветер был противный и притом столь крепкий, что Кусков не мог туда отправиться, то я рассудил лучше простоять сутки здесь. Притом старшина независимых индейцев, при здешнем заливе живущих, приезжал ко мне с переводчиком, объяснил весьма важные дела касательно несправедливого притязания испанцев на сию страну и просил меня, чтоб русские приняли их в свое покровительство и поселились между ними. Все это дело обстоятельнее будет описано впоследствии.

24-го числа сделался легкий ветерок от северо-запада, с которым мы, вышедши из залива, стали лавировать к крепости, при весьма ясной погоде. Но около полудня ветер стал усиливаться и, наконец, сделался весьма крепкий.

По причине крепкого ветра мы никак не могли приблизиться к крепости, да и подходить к ней при таком волнении было бы бесполезно, ибо прибой у берега никак не позволял пристать к оному, и потому мы, не отходя далеко от берега, лавировали, держа столько парусов, сколько по нужде возможно было. Крепкий ветер, с некоторыми промежутками, продолжался до ночи с 25 на 26 сентября, тогда стал утихать и на рассвете 26-го числа был уже очень тих.

Ветер, перешедши к востоку, не прежде позволил нам подойти к крепости, как поутру 27-го числа, когда мы увидели оную сквозь мрачность. В 10-м часу утра приехали к нам на большой лодке компанейские служители; они были отправлены от Кускова, который послал их за нами, полагая, что я с некоторыми из офицеров поеду на берег. Но как погода была пасмурная и даже временно находил туман, то с моей стороны было бы неблагоразумно в такое время оставить шлюп под парусами, на якорь же стать, как я выше сказал, здесь почти невозможно.

В 5-м часу приехал к нам Кусков и привез с собою разные свежие съестные припасы и список (для которого единственно я сюда заходил во второй раз) с акта, по коему значится, что земля здешняя уступлена индейцами русским.

Кусков, пробыв у нас до половины шестого часа, отправился на берег, а мы пошли в путь и стали править к юго-западу при ветре, наступившем после нескольких часов тишины, от северо-запада. Ветер сей, прогнав пасмурность, стал вдруг усиливаться и скоро превратился в настоящую бурю: мы едва в половине осьмого часа успели убраться с парусами.

Замечания о Новом Альбионе

Часть северо-западного берега Америки, называемую Новым Альбионом, должно считать между широтами северными 38 и 48°, ибо английский мореплаватель, второй путешественник вокруг света, Дрейк, назвавший сим именем американский берег, видел протяжение оного от широты 48° до широты 38°. В сей последней нашел он открытый залив, в котором стоял на якоре и который впоследствии получил название Дрейкова залива. Селение Российско-Американской компании, названное крепостью Росс, находится на сем берегу, подле небольшой речки, в широте 38°33′ и в расстоянии от пресидии Сан-Франциско, составляющей северную границу Калифорнии, около 80 миль. Крепость сия основана в 1812 году с добровольного согласия природных жителей, которые здесь суть индейцы того же рода, что и в Калифорнии, но непримиримые враги испанцев, которых без всякой пощады умерщвляют они, где только встретят и смогут. При заведении сего селения Компания имела в виду промыслы бобров и хлебопашество, для которого земля и климат чрезвычайно удобны; бобрами же, так сказать, наполнен обширный залив Св. Франциска.

Правда, мне сказывали американские капитаны, будто Тамеамеа не всегда исполняет свои обещания и нередко отпирается от данного им слова. Но они приводили такие примеры, по которым он мог быть прав или нет, смотря по силе условия его с ними. Например: недавно общество европейцев, под управлением одного чужестранного для них медика, поселилось на острове Атуай, с позволения владетеля сего острова, который, впрочем, находится, как то я прежде сказал, в полной зависимости от Тамеамеа. Сначала сандвичане полагали, что сии европейцы хотят жить между ними для торговли, но неосторожный доктор скоро обнаружил свои виды, что он хочет завести колонию на сих островах, пособить владельцу атуайскому завладеть всеми прочими островами и не позволять американским кораблям приставать к здешним гаваням. Он был до того прост, что, не приготовив старшин к сему предприятию, начал уже строить укрепления и поднимать флаг того народа, над отрядом которого начальствовал, и даже приезжал на остров Воагу с вооруженным караулом, который несколько времени имел у дверей своего дома, и также поднимал флаг. Наконец, известный Юнг, бывший тогда начальником на острове Тамеамеа, запретил ему угрозами сие делать и велел караул отправить на свое судно. Всего забавнее, что этот проказник в политических своих тайных переговорах с владетелем Атуая употреблял для переводов американских матросов, на сем острове живущих, надеясь подарками заставить их хранить тайну. Они подарки брали, а дело все открыли своим соотечественникам – капитанам американских кораблей. Сии, видя затеи и ухищрения против их торговли, тотчас объяснили Тамеамеа опасное его положение и убедили его немедленно согнать пришельцев с Атуая. На такой конец и дано было от него повеление владельцу острова, не делая им никакого насилия, требовать, чтоб они отправились туда, откуда пришли, а в случае непослушания употребить силу. Но как доктор храбрился и грозил им скорым прибытием к нему подкрепления, то Тамеамеа и не на шутку струсил, воображая, что какое-нибудь сильное государство в сем деле участвует. Однако американцы скоро его в этом разуверили и убедили, что предприятие сей партии произошло от своевольства и необузданности старшины одного малозначащего и малосильного заселения, а один из американских капитанов вызвался остаться с своим кораблем, доколе партия пришельцев не удалится, и в случае нападения их на него защищать его; за сие Тамеамеа обещал дать ему полный груз сандального дерева. Между тем доктору который имел плохую надежду на присылку пособия, показалось, что рецепт уступить и убраться домой гораздо спасительнее и здоровее, нежели ратоборствовать и возложить на меч руку, приобыкшую к ланцету. От сего союзник Тамеамеа не имел случая оказать ему помощь, но обещанный груз сандального дерева требовал, в чем, однако ж, сандвичанин отказал, утверждая, что сию награду обещал он дать за действительную помощь, а не за простой, за который он снабдил его большим количеством съестных припасов. Определить, кто прав и кто виноват в сем деле, – зависит от содержания договора, который был словесный и без свидетелей. Впрочем, если бы иногда он в подобных сему делах и обманул американцев, то что же за беда? Ведь тут дело идет о политике и дипломатических сношениях, а при заключении и нарушении трактатов где же не кривят душою, когда благо отечества, или, лучше сказать, министерский расчет, того требует?

По совету служащих у него европейцев, послал он в Кантон с сандальным деревом бриг[256] судно о двух мачтах, под управлением американца, но под своим флагом. Известно, что китайцы с иностранных судов, к ним приходящих, берут чрезвычайную пошлину, простирающуюся до нескольких тысяч рублей, за то только, что суда в их порте положат якорь, а продадут ли товары – до того им дела нет. По возвращении сего судна, когда Тамеамеа при отчете узнал, что такая сумма заплачена за положение якоря в китайской гавани, он заметил, что это очень дорого, и тогда же решил, что если другие державы берут за сие деньги с его судов, то и он должен то же делать, только не так много, и назначил, чтобы все приходящие в наружную гавань Гонолулу европейские суда платили ему по 60 пиастров, а во внутреннюю, где покойнее стоять, по 80.

Шлюпка наша отправилась; но скоро я увидел, что она идет не в крепость, а вдоль берега к югу. Я не знал сему причины, доколе не пристало к нам во 2-м часу пополудни бывшее в виду гребное судно, на котором, по повелению губернатора, приехали вчерашний мулат, лоцман и англичанин по имени Джонсон, служащий в испанской службе прапорщиком. От них мы узнали, что это не залив Умата, но Калдера и что течением, всегда здесь стремящимся к северо-востоку, в ночь так далеко подало нас к северу.

Узнав свою ошибку, мы тотчас пустились под всеми парусами к заливу Умата. Между тем приехавший к нам лоцман сказал, что при северо-восточном ветре в Калдеру мы никак войти не могли, не подвергнув шлюп опасности. Я весьма был рад, что не послушал испанца. В 6 часов вечера прошли мы в залив Умата и тотчас поставили шлюп на два якоря. Залив сей с западной стороны совершенно открыт; но как ветры от запада и юго-запада дуют только в течение сентября, октября и ноября месяцев, то в прочее время года, когда господствует пассат, стоять на якоре безопасно.

Подходя к заливу, я послал с Джонсоном к губернатору мичмана барона Врангеля объявить, кто мы, зачем пришли, и просить позволения запастись водою и съестными припасами.

На другой день рано поутру барон Врангель и Джонсон возвратились на шлюп. Первому губернатор объявил, что припасы будут доставлены, а воду мы сами можем брать близ селения в речке и что на салют наш будут отвечать таким же числом выстрелов.

Джонсон привез от губернатора в подарок экипажу несколько пудов масла и плодов и пригласил нас от его имени к обеду; притом сказал, что по здешнему обыкновению губернатор просит меня, как капитана военного корабля, приехать на его парадной шлюпке и что он извиняется в том, что вчера они меня обманули. Причина тому та, что уже два года они никаких известий из Манилы не получали, ни одно испанское судно сюда не приходило и что виденная нами в Калдере шхуна три месяца назад пришла из Манилы с уведомлением, что хилийских республиканцев фрегат «Аргентина», под начальством француза Бушара, имел намерение сделать нападение на сей остров, и как они приняли наш шлюп за фрегат Бушара, то и скрывали настоящее дело; но теперь, когда узнали, кто мы, обман сделался ненужен.

Вышеупомянутый Бушар за несколько времени до прихода нашего к Сандвичевым островам был там и ушел, как он объявил, в Калифорнию, с намерением, чтоб там уничтожить королевское правление и восстановить республиканское. Бушар был на службе у Наполеона, бежал из Франции и от нужды сделался мореходцем, вступя в службу Хили. Американцы на острове Воагу мне сказывали, что экипаж его якобы состоял из людей всех наций и самых распущенных, которые едва ли не взбунтуются и не убьют его. Дисциплины никакой у него нет, и надлежащим образом преступников он не наказывает, а бьет их сам плетью, имея в другой руке пистолет.

В 11 часов утра приехала за мною губернаторская шлюпка. Она была самой простой работы, некрашеная и вся перемаранная, весла на мочалках, но подушки, зонтик и занавесы сделаны из богатой шелковой материи малинового цвета с золотым позументом. Гребцы были одеты в синие из бумажной материи брюки и фуфайки, на голове имели синие колпаки с красным околом, похожие на наши прежние солдатские фуражные шапки; спереди серебряный испанский герб. Когда мы поехали от шлюпа, то подняли на шлюпе шелковый испанский флаг и вымпел; таким же образом нас привезли назад.

Губернатор со всеми своими чиновниками принял нас чрезвычайно ласково, извинялся, что недостаток места не дозволяет ему сделать для нас то, чего он желал, и просил нас дом его считать нашим собственным. Между тем подали завтрак и сигары. Потом пошли смотреть здешнее селение, которое так бедно и худо населено, что и селением едва ли может назваться.

В 4-м часу мы обедали. Стол не соответствовал бедности места, ибо состоял из множества прекрасных блюд, и вино было очень хорошо. С нами обедал капитан прибывшей из Манилы шхуны. Он служил лейтенантом в экспедиции Малеспины{248}. Во время бытности его в Маниле бриг «Рюрик», принадлежащий H. П. Румянцеву, там находился. Он рассказывал нам некоторые обстоятельства, до него касающиеся. «Рюрик» и у сего острова стоял 5 дней, а после уже пошел в Манилу.

Английские военные корабли и принадлежащие Ост-Индской компании прямо идут на показанное место, потому что экипажи их обязаны присягою не только не способствовать побегу Наполеона, но даже и писем к нему не доставлять и от него не брать. Все же прочие суда должны объявить дозорному судну причину своего прибытия и дожидаться позволения губернатора, что делается посредством сигнальных постов, по всему берегу поставленных.

Иностранные корабли и английские торговые суда могут только приставать здесь в случае важных повреждений или недостатка пресной воды и съестных припасов. Если достаточная причина объявлена будет, то позволение тотчас дается идти судну на рейд, где встречает его офицер с адмиральского корабля, отводит на якорь в самое отдаленное место рейда и объявляет капитану, чтоб он отнюдь гребных судов не посылал на берег; за исполнением сего строго наблюдает стоящая в том месте военная брантвахта. Едва успеет пришедшее судно положить якорь, как тотчас начинают оное починивать, если нужно, или доставлять воду и жизненные потребности, когда имеется в них надобность, делают счет и чрез несколько часов отправляют в море.

Мне позволили простоять у острова двое суток и быть на берегу по уважению того, что там находится наш комиссар, определенный к Наполеону. Впрочем, я только один мог съехать, и вечером уже на своей шлюпке не позволили мне возвратиться, но отвезли на одном из дозорных гребных судов, мою шлюпку при самом захождении солнца отослали на шлюп, не позволив во весь день ни одному человеку из нее даже ступить на берег, кроме бывшего тогда со мною гардемарина Лутковского.

От захождения до восхождения солнца никакое гребное судно не может быть на берегу, даже и с английских военных кораблей, кроме дозорного, стоящего у берега на случай надобности. Дозорными судами командуют лейтенанты; они во всю ночь разъезжают по рейду, опрашивают каждое судно, нет ли с него на берегу шлюпок, и наблюдают, чтоб на всех кораблях гребные суда были подняты и чтоб с берега никто не ездил на рейд. Для опознания дается пароль, который они объявляют военным судам при проезде оных и при встрече друг с другом; и если шлюпка не знает пароля, то оную тотчас берут под караул.

Паролей каждый вечер отдается три: сухопутный военный, морской военный и гражданский; с первым можно идти на береговые посты и батареи; со вторым ехать на рейд и с рейда в крепость, а с третьим можно беспрепятственно ходить в городе мимо караулов. Такая осторожность поставляет великую преграду для Наполеона освободиться даже и с помощью измены; но чтоб он не отважился пуститься на лодке к необитаемому острову Вознесения, где приверженцы его могли бы его дожидаться, англичане тотчас заняли сей пустой, голый, каменный остров и держат там одно военное судно и гарнизон, которому даже пресную воду доставляют с острова Св. Елены. Сверх сего, посылали они отыскивать некоторые острова, означенные на старинных картах, недалеко от острова Св. Елены, хотя существование их крайне сомнительно.

Все сие показывает, что английское правительство хорошо знает человека, с кем дело имеет. В разговоре с одним английским морским офицером я сказал, что осторожности, принимаемые англичанами в рассуждении Наполеона, мне кажутся слишком строгими и во многих отношениях ненужными. На сие он мне отвечал, что он думает иначе, ибо Наполеон проворен на эти дела, и что даже теперь, при всех строгостях, они боятся, чтоб он их как-нибудь не обманул.

Теперь скажу о попечениях, прилагаемых на сухом пути относительно Наполеона.

От города до его дома есть одна только дорога или тропинка, лежащая на 10 ½ версты. На сем пространстве каждую ночь ставятся 3 поста унтер-офицерских и 15 часовых кроме конных патрулей. На высокостях, окружающих долину Лонгвуд, всегда находятся несколько постов и 30 часовых. Караульные офицеры, посредством зрительных трубок, видят в лицо каждого, кто входит и выходит из дома Наполеона. В сумерки часовые начинают понемногу приближаться к дому как к центру круга с обвода его; каждый из них должен видеть ближних к нему двоих по обеим сторонам. Движение сие они так производят, что при наступлении темноты все 30 часовых окружают дом, будучи в 5 шагах от окон. При рассвете они начинают отступать и с дневным светом находятся опять на возвышенностях.

«Двукратное стояние на мели корабля «Ретвизан», и наипаче в этот второй раз, было столь бедственно, что весьма любопытно знать о подробностях сего несчастного происшествия.

По занятии сухопутными войсками всех на Гельдере береговых укреплений вице-адмирал Митчель накануне снятия своего с якоря, получа, как мы уже то видели, на все корабли свои лоцманов, рано поутру вступил под паруса и направил путь свой к NNO. Корабль «Ретвизан» в линии был вторым и шел за «Глатоном». Вскоре по вступлении их под паруса на корабле вице-адмирала Митчеля сделан был сигнал «приготовиться к сражению». В 6 часов утра проходили они между мелями, имея при свежем ветре довольно скорый ход. Капитан корабля «Ретвизан», все офицеры и лоцман находились тогда на шканцах. Капитан, почувствовав вдруг прикосновение корабля к мели, закричал: «Руль на борт!» Но едва успел он произнести сии слова, как уже корабль стукнулся и сел плотно на мель. Тогда было время прилива, и вода шла еще на прибыль. Тотчас начали крепить паруса, завозить верп{265} и сигналами требовать помощи.

Немедленно присланы были к ним два шлюпа, именуемые «Барбет» и «Дарт»; но как в то же время один из задних английских кораблей, а именно «Америка», стал также на мель, то шлюп «Дарт» пошел на помощь к нему, а «Барбет» неподалеку от них лег на якорь. Завезли на него два кабельтова, из коих один на шлюпе, а другой на корабле положили на шпиль{266}. Тогда уже было 8 часов; начали общими силами вертеть как сии кабельтовы, так равно и кабельтов завезенного верпа; корабль тронулся с места и стал понемногу двигаться, но вдруг на шлюпе, подумав, что он сошел уже с мели, и опасаясь сближения с ним, тем паче, что и шлюп несколько к нему дрейфовало, перестали вертеть шпиль и отдали кабельтов.

Корабль остановился.

Надлежало употребить новые силы и средства для вторичного покушения стягивать оный, но, по несчастью, это было уже поздно, ибо, во-первых, завезенный верп, частью от того, что полз по дну моря, частью же от движения к нему корабля, находился в близком от него расстоянии; во-вторых, вода, достигнув уже до высочайшего предела своего, начинала сбывать. И так должно было, оставя надежду снятия корабля с мели до будущего прилива, помышлять о том, чтоб во время малой воды не повалило его на бок».

Да позволено мне будет прервать на время сие описание, дабы сказать, сколь приключение сие при таковых обстоятельствах долженствовало быть горестно для находившихся на сем корабле офицеров: не столько опасность жизни, сколько соревнование к славе их беспокоило. Я не могу лучше и справедливее изобразить чувств их, как поместив здесь точные слова, взятые мною из писанных в сие самое время одним офицером[327] черновых записок, которые нечаянно попались мне в руки.

«Состояние наше, – пишет он, – весьма несносно: все корабли проходят мимо нас, а мы стоим на мели и служим им вместо бакена. Вся наша надежда быть в сражении и участвовать во взятии голландского флота исчезла. В крайнем огорчении своем мы все злились на лоцмана и осыпали его укоризнами, но он и так уже был как полумертвый. Английский корабль «Америка» стал на мель; это принесло нам некоторое утешение. Хотя и не должно радоваться чужой напасти, но многие причины нас к тому побуждают: по крайней мере, англичане не скажут, что один русский корабль стал на мель, и, может быть, Митчель без двух кораблей не решится дать баталии, а мы между тем снимемся и поспеем разделить с ними славу».[328]

Таковы были чувства их, и они тем более надеялись на отложение, до снятия их, атаки, что когда все прошли мимо них и передовой корабль «Глатон» подходил к голландскому флоту, вице-адмирал Митчель сделал ему сигнал «не идти далее»; и как он, невзирая на то, продолжал еще путь свой, то вице-адмирал, при поднятии вымпела его, повторил ему оный с пушечным выстрелом, после чего «Глатон» лег на якорь и весь флот сделал то же. Но обратимся к кораблю «Ретвизан».

9 февраля, по повелению его, отправились в Царьград при конвое под начальством аги{279}.

10 февраля прибыли мы в загородный дворец паши, построенный в азиатском вкусе на горе. По приказанию паши, дано нам было здесь на десять человек по барану, которых мы по-албански изготовили сами, изжарив целиком над огнем, и растерзали руками на порции. Переночевав довольно изрядно на дворе, в 4 часа утра отправились далее. Провожатые наши начинают быть с нами уже посмелее и обыскивают наши карманы; но, к несчастью, не находят в них ни гроша.

11 февраля прибыли в Албесан, где жители, по врожденной ненависти к христианам, приняли нас с большим руганием и побоями; но квартира была порядочная, и хозяин дома, грек, был к нам милостив; одни только толпы турок, желавших нас видеть, как какое-либо чудо, до самой ночи беспокоили нас мучительно.

Наутро отправились; дорога шла горами.

12 февраля прибыли в крепость Огера, коей управление зависит от паши бератского; она построена на высокой горе при озере. Строение готическое, но защищено довольно изрядно; жители большей частью болгары и греки. Обид в этом городе мы не терпели, но кормили нас весьма худо – объедками хлеба, остававшегося после провожатых. С тощими желудками горестно перешли мы расстояние, ведущее высокими горами.

13 февраля пришли в город Монастырь{280}, населенный большей частию турками; болгар и греков весьма мало. Варварский народ встретил нас еще за триста шагов от ворот и провожал до самой квартиры ругательствами и бросанием в нас каменьями и грязью. Вдобавок к сему мучению дали нам предурную квартиру: на голом полу принуждены были за худой погодой пролежать двое суток. Во все это время турки не переставали нас беспокоить, так что один из старших турок принял в нас участие и отгонял сих злодеев несколько раз от окошек. К счастью нашему, мы рано вышли из сего проклятого места, а то досталось бы нам еще; дорога была грязная.

18 февраля прибыли в Прилеп. Он окружен лесами и населен болгарами, кои встретили нас с неописанной радостью, чего никак мы не ожидали. Хотя квартирой нашей был сарай, но, впрочем, мы очень были довольны. Добрые жители принесли нам мяса, вина (не красна изба углами, а красна пирогами), и, к нашему счастью, пробыли мы здесь двое суток. Добрые болгары брали столь живое участие в горестном нашем положении, что наши стражи, приметив это, отгоняли их от нас палками.

Слава богу! Ноги отдохнули; погода была прекрасная. Кажется, все нам благоприятствовало, как один проклятый провожатый подъезжает ко мне и требует у меня платок с шеи. Я прошу оставить его требование, но вижу – он вынимает ятаган, и я, не дожидаясь комплиментов, отдал ему требуемое. До сего считал я себя счастливым против товарищей моих, у которых было уже все отобрано: видно, дошла очередь и до меня. Однако ж я взял свои меры: выучил наизусть их песню и по приказанию солдат и аги пел, когда им было скучно; таким образом, угождая им, не платил пошлины.

Таким образом, продолжая напевать, да подпевать, да выдумывать разные проказы, кои отчасти были мне знакомы с детства и весьма теперь пригодились, продолжал я путь с большой выгодой против моих товарищей.

19 февраля пришли в город Крюперли, при подошве горы, населенный турками; греков и болгар немного. Он зависит от Али-паши. Город большой и многолюдный; нас порядочно покормили и… поколотили.

20 февраля прошли крепость Иштип, построенную на горе.

21 февраля находились в небольшом городе Родовиште, заселенном на равнине, простирающейся верст на семь вокруг и кончающейся высокими горами. Природа обогатила местоположение это всеми прелестями и украсила обработанными полями и виноградниками; жители – болгары. Мы отгостили у них, по врожденному их состраданию к несчастным, довольно хорошо. Здесь заслуживает внимание кладбище: каждая могила обсажена кипарисом и тополем, что вместе составляет прелестнейшую рощу, испещренную мавзолеями. Такие кладбища должны быть во всей Турции по закону алкорана{281}; деревья сажаются у головы, которая всегда кладется обращенной к Мекке, и у ног. Мнение народа таково, что ежели деревья эти не примутся, покойника считают недостойным быть в раю с Магометом. Христиане также следуют сему обычаю: насаждают деревья при могилах своих, но только не кипарисы, ибо они исключительно принадлежат туркам.

22 февраля ночевали в городе Стромице. Достойно похвалы устройство и повиновение народа к начальникам. Ни один турок не осмелился пройти к нам без дозволения. Кормили нас довольно изрядно, и квартира была порядочная. Время нам к пути благоприятствовало; только наша одежда едва уже прикрывала наготу, и что было покрепче, то отнято нашими сторожами. Вчера бедные мои пуговицы были оторваны сторожем, который уверял меня, что они золотые, и никак не верил, что медные: этого зверя, одного из провожатых, не мог я сделать к себе великодушным и сострадательным.

Состояние наше после срубления мачт сделалось бездейственное, но тем более ужасное. Сильные удары потрясали все члены корабля. Каждый час угрожал гибелью. Люди, приготовляясь к смерти, надевали на себя белые рубашки. Между тем шум моря, скрип членов корабля, унылый свист ветра вокруг обломков мачт и пушечные, для призвания помощи ежеминутно производимые выстрелы напоминали беспрестанно, что мы гибнем и нет спасения.

Посреди сей общей горести и плача всех бодрее, всех веселее был между нами констапель N, человек молодой, статный собою и хороший мне приятель. Он с распущенными волосами бегал по кораблю и поминутно кричал: «Пали!» Часто подходил ко мне, шутил, смеялся и, утешая меня, говорил: «Не бойся, я сделаю, что нас услышат и подадут нам помощь».

Наконец, после ужасных часов бесконечной ночи рассветает день. Мы видим себя в двух или менее верстах подле шведского берега. Мнимый остров Борнгольм был мыс сего берега. Погрешность в счислении действительно оказалась, но только с той еще ошибкою, что штурман полагал настоящее место корабля далее от берегов, нежели счисляемый на карте пункт, а оно, напротив того, было ближе, а потому для избежания опасности надлежало бы не от Борнгольма к ним, но от них к Борнгольму придержаться, то есть сделать противное тому, что мы, по несчастью, сделали.[360]

Настало утро. Мы узнали место пребывания своего, но положение наше нимало не сделалось от этого лучше. Ветер дул тот же и столь же крепкий. Сила ударов не уменьшалась. Корабль наш приходил в худшее состояние, и сокрушение оного становилось через несколько часов неминуемым. Внутри оного царствовали смятение и страх. Капитан заперся в каюте и не выходил из нее. Лейтенант W был почти в исступлении ума. Он лежал в постели своей и беспрестанно повторял: «Я виноват. Я погубил».

Оставались действующими лицами кадетский капитан и лейтенант М., которые оба, а особенно первый из них, сохранили в себе отличное присутствие духа и не переставали обо всем пещись. Капитан созвал к себе офицеров, урядников и несколько человек из старших матросов для совета (консилиума), на котором положено было следующее: «Как нет никакой надежды к спасению корабля (ибо он при столь сильных ударах через несколько часов должен сокрушиться), то остается только помышлять о спасении людей; для сего приступить немедленно к выпусканию каната, дабы сила ветра могла беспрепятственно двигать корабль ближе к берегу. Но как, вероятно, глубина станет по мере того уменьшаться и корабль остановится, в таком случае стараться всеми средствами облегчать его, а именно: сталкивать и выбрасывать пушки и все большие тяжести в воду, рубить помосты, пояса, доски, связывая их веревками вместе, дабы в то время, когда корабль погибать начнет, люди на сих плотах могли спасаться».

Тотчас приступают к исполнению того, что положено в совете. Сперва хотят столкнуть за борт несколько пушек, но лейтенант М. возражает против сего, представляя опасность, что корабль о самые сии пушки, когда они упадут подле него на дно моря, может быть проломлен. И так отступают от сего намерения и велят только выпускать канат. Корабль, не удерживаемый более якорем и после всякого удара подъемлемый волной, сходит с места своего и силою ветра двигается по земле. Едва перешел он 40 или 50 сажен, как меряющий на корме глубину подштурман закричал: «Воды под кораблем три с половиной сажени!» Слова сии произвели неописанную радость. «Полсажени прибавилось!» – повторили все. Вскоре потом закричал он опять: «Четыре сажени!» и вслед затем опять: «Четыре с половиной сажени!» Каждое восклицание было как бы некий благодатный глас, отсрочивающий нашу погибель. Все закричали тотчас: «Положить якорь! Положить якорь!»

Действительно, якорь в ту же минуту был брошен, и корабль, став на вольной воде, перестал ударяться о землю. Восторг наш в первые минуты был чрезвычайный: мы обнимались, целовались, плакали от радости, поздравляли друг друга, но вскоре оный весьма уменьшился. Размышление, что мы без мачт, без руля, что корабль наш течет, что, вероятно, глубина эта есть небольшая, окруженная мелью яма, из которой нам нельзя будет выйти, что, может быть, якорь нас не удержит или что ветер, сделавшись с другой стороны, поворотит корабль и кинет опять на ту мель, с которой он сошел, – все сии размышления снова погрузили нас в уныние, и наступающая ночь казалась нам столь же страшной, как и прошедшая.

116

Город Мацмай стоит при большом открытом заливе и не имеет никакой гавани; но японские суда затягиваются к самому берегу и стоят за грядами каменьев, которые, останавливая волны, служат им защитой; в некоторых местах, по уверению японцев, глубина в малую воду простирается до четырех сажен, следовательно, очень достаточна для больших европейских коммерческих судов.

117

Во всех японских областях, не принадлежащих владетельным князьям, а зависящих от самого императора, бывает по два губернатора: один из них живет в своей провинции, другой в столице. Они сменяются погодно.

118

Отец Мура был немец в нашей службе, но мать русская, а потому он и крещен в нашей вере. Воспитание получил он в Морском кадетском корпусе.

119

Японцы чрезвычайно любят заниматься чтением; даже простые солдаты, стоя в карауле, почти беспрестанно читают, что нам крайне не нравилось, ибо они всегда читают вслух и нараспев, несколько похоже на голос, которым у нас читается псалтырь над усопшими.

120

Карточная игра и шашки в большом употреблении между японцами; они любят играть в деньги и часто проигрывают до нитки. С картами познакомили их голландские матросы, ибо прежде они могли свободно обращаться с жителями, посещая в Нагасаки питейные дома и непотребных женщин. Карты в Японии были известны под европейским их именем и состояли из пятидесяти двух листов; но как они были запрещены по причине случившейся в карточной игре ссоры и смертоубийства, то японцы выдумали, для отклонения закона, сделать колоду из сорока восьми карт: они величиною вчетверо менее наших и употребляются всюду. В шашки игра их премудреная, которой мы никак не могли дать толку: они употребляют пребольшую шашечницу и около четырехсот шашек, которыми ходят и берут в разных направлениях и разным образом. Матросы наши играли в обыкновенные шашки. Японцы тотчас переняли эту игру, и она вдруг распространилась по всему городу, причем они выучились употреблять русские названия, в этой игре обыкновенные. Эти названия со временем, может быть, подадут какому-нибудь ученому мужу повод к заключению, что русский и японский языки происходят от одного корня.

121

Кладбищем мы могли идти как угодно скоро, ибо японцы, точно так как и европейцы, неохотно по ночам приближаются к таким местам; если б случилось кому-нибудь из них быть тут близко, то, увидев несколько теней такого роста, как мы, мелькающих между памятниками, он и сам бы не скоро опомнился.

122

Когда мы ходили гулять, японцы часто показывали нам свои храмы и часовни и даже позволяли в них входить и там все рассматривать. В этом отношении они менее суеверны, нежели многие европейские народы. Японцы сами нас приглашали входить в их храмы и все показывали, а после тут же в дверях храма сажали нас, потчевали чаем, сагою и давали курить табак, да и сами то же делали. Внутренность их храмов с первого взгляда весьма походит на католические церкви: таким же образом стоит иконостас, множество резных или вылитых фигур и пр.

123

Уходя от японцев, мы не позабыли взять с собою медный чайник, который, к счастью нашему, в ту ночь работники оставили на очаге в каморке, где спали матросы.

124

Мацмайские леса наполнены медведями, волками, лисицами, зайцами, оленями, дикими козами; также водятся в них и соболи, только шерстью они красноваты, почему и не имеют почти никакой цены; здешние медведи чрезвычайно люты и нападают как на людей, так и на скотину.

125

По непривычке носить японскую обувь мы просили, чтобы нам дали кожи, а один из матросов, быв сапожником, мог сшить нам сапоги. Японцы дали нам тюленьи кожи на голенища, а кожу с медвежьих голов на подошвы. Из этого материала Симонов сшил нам сапоги, или, лучше сказать, бахилы, называемые по-сибирски торбасами. Они были чрезвычайно велики, а след ног матросов наших, обутых в такие сапоги, конечно, был более нежели вдвое против японских следов; итак, нельзя, чтоб они, увидев наши следы, не догадались, чьи они.

75

Санта-Крус – распространенное название крепостей и населенных пунктов в бывших португальских и испанских колониях.

76

Гард-кот – судно, предназначенное для береговой обороны.

77

Форстеньга – стеньга передней мачты.

78

Баргоут – утолщенная часть наружной обивки судна, расположенная у грузовой ватерлинии (т. е. у линии воды при максимальной загрузке судна).

79

Епанча – просторный плащ без рукавов.

80

Nosstra Senora del Desterro – прежнее официальное название города Дестерро.

81

Вицерой – вице-король. Такой титул имел генерал-губернатор Бразилии во времена, когда она была португальской колонией.

82

Рио-Гранде – «великая река» – типичное название рек в бывших португальских и испанских колониях.

83

Сарачинское пшено – рис.

84

Бразильское дерево – дерево, произрастающее в Вест-Индии и Южной Америке; применяется при производстве красителей для ткани и бумаги.

85

Мыс Горн – южная оконечность одноименного острова архипелага Огненная Земля.

86

Маршанд Этьен – французский путешественник XVIII века, исследовал группу Маркизских островов.

87

Фалкландские острова (правильно: Фолклендские) – архипелаг в юго-западной части Атлантического океана. В конце XVIII века острова были предметом спора между Англией и Испанией. Сейчас Фолклендские острова также являются спорной территорией между Великобританией и Аргентиной.

88

Патагонский берег – Патагония – регион Аргентины, расположенный южнее 40° ю. ш. Эта область получила свое название благодаря утверждениям участников экспедиции Магеллана о том, что здесь они встречали великанов-индейцев (от испанского patagon – большеногий).

89

Острова Маркиза Мендозы – сейчас Маркизские острова; архипелаг вулканического происхождения в Океании. Были открыты испанским мореплавателем Менданья в 1595 году, названы в честь перуанского вице-короля маркиза Мендосы, оплатившего эту экспедицию. До XIX века архипелаг никому не принадлежал. Во времена экспедиции В. М. Головнина на островах действовали миссионеры из Франции, Англии и США. С середины XIX века архипелаг находится во владении Франции.

90

Река Плата – дала название «серебристой» стране – Аргентине (т. к. по-испански la plata – серебро).

91

Статенландия – остров в архипелаге Огненная Земля, открытый голландским мореплавателем Схоутеном. Название произошло от голландского Statenland – Земля Генеральных Штатов, т. е. Нидерландов. В настоящее время принадлежит Аргентине.

92

Касатки – вид зубатых китов; хищники, питающиеся рыбой. Держатся стаями.

93

Стаксели – косые паруса треугольной формы.

94

Мыс Пилляр – северо-западная оконечность острова Десоласьон (Чили), расположенного у выхода из Магелланова пролива в Тихий океан.

95

Ансонова эскадра – Ансон Джордж (1697–1762) – британский мореплаватель, руководивший несколькими каперскими экспедициями (т. е. теми, которым было разрешено грабить суда «недружественных» стран). В 1740–1744 годах эскадра под его командованием захватила испанский корабль с секретными морскими картами об испанских открытиях в Северной Полинезии. За эту экспедицию Ансон получил звание адмирала.

96

Галион – галера – гребное судно, приспособленное к плаванию под парусами.

97

Лима – во времена экспедиции В. М. Головнина Лима – главный город испанской колонии Перу.

98

«Bounty» – английское судно, прославившееся мятежом экипажа. Матросы высадили капитана и несколько верных ему людей в шлюпку, на которой они и совершили вынужденное плавание, о чем и упоминает В. М. Головнин. Мятежники позднее основали колонию на острове Питкерн.

99

Новая Голландия – прежнее название Австралии, данное материку в честь голландских мореплавателей, открывших его северные, западные и южные части.

100

Остров Тристан-да-Кунья – группа вулканических островов, расположенных в южной части Атлантического океана. Названы в честь португальского мореплавателя Тристана да Кунья, открывшего их в 1506 году.