Девушка с Сандвичевых островов

Рисунок М. Тиханова

Ванкувер покушался внушить Тамеамеа мысль о принятии христианской веры. Тамеамеа, полагая, что Ванкувер своему Богу отдает преимущество, а сандвического поносит, предложил ему идти на превысокий, подле залива Карекекуа находящийся каменный утес, куда также хотел послать своего первосвященника, с тем, чтоб они оба вместе бросились оттуда на низ: кто жив из них останется, того бог сильнее и справедливее и того он признает богом истинным. Опыт Ванкуверу не понравился, и он не только отверг его, но и в своем путешествии ничего об нем не упомянул; тем дело о религии и кончилось.

Историю сию рассказывал американским капитанам известный по многим напечатанным путешествиям англичанин Юнг, живущий более 25 лет на Сандвичевых островах, который тогда служил переводчиком между Ванкувером и королем, а мне сообщил оную Девис. Юнг рассказывал также о забавном возражении Тамеамеа, сделанном Ванкуверу, когда он, показав ему глобус, изъяснил, что земля кругла и вертится и что англичане и сандвичане ходят, обратясь одни к другим ногами. Тамеамеа долго рассматривал и повертывал глобус; смотрел, где Сандвичевы острова, где Англия, но ничего не говорил и предался глубокой задумчивости. Наконец, когда сели они обедать, то он, положив на тарелку один большой сухарь, а на него несколько маленьких кусков, сказал ему: «Ну, вот это земля (показывая на тарелку), а это (большой сухарь) Овайги; вот тут Тамеамеа (указывая на кусочки), Ванкувер и все прочие сидят хорошо и обедают; теперь смотри, что будет!» При сих словах повернул он тарелку, с которой куски полетели на пол; тогда он сказал Ванкуверу, что Тамеамеа не дурак и вздорным рассказам не поверит.

В приношении человеческих жертв постепенно сделалась у них перемена, и ныне, по уверению Элиота и капитанов американских судов, только одних преступников, достойных смерти, умерщвляют в капищах, как на лобном месте, и оставляют там как жертву.

Впрочем, если бы Тамеамеа обращал такое же внимание на права своих подданных, какое обращает он на права живущих у него европейцев, или даже и в половину только против того, то он мог бы облегчить во многом нынешнее тяжкое состояние простого народа, которого теперь жизнь и собственность находятся в полной воле старшин; а сих последних права и преимущества наследственные.

Старшины владеют всеми землями и одни только вправе употреблять мясную пищу и некоторые роды лучшей рыбы, которых простолюдинам есть не позволяется. Равным образом и женщины, какого бы состояния они ни были, свиней в пишу употреблять не смеют, но собак, кур, дичину и рыбу знатные из них могут есть. Надобно здесь заметить, что собака у них не есть презрительная пища: старшины сами едят их, и даже Тамеамеа мясо собаки предпочитает свинине; ему почти каждый день к обеду подают жирного жареного щенка. Некоторым из живущих здесь европейцев так понравилось собачье мясо, что оно сделалось обыкновенного их пищею. Они сравнивают его с самой лучшей бараниной, что весьма правдоподобно, ибо собаки здешние питаются плодами и растениями. Ванкувер, доставив к ним несколько быков, коров, баранов и овец, взял торжественное, по их обряду, в капище обещание, чтоб в продолжение 10 лет ни одного из сих животных они не убивали, а потом требовал, чтоб они уничтожили навсегда запрещение, по коему женщины не могут есть свиней, и позволили им употреблять всякое мясо наравне с мужчинами. Но на это они не согласились, сказав ему, что как свиней не он к ним доставил, то ему и дела нет до них, и женщинам они никогда не позволят их есть; а быков и овец, привезенных им, включат в число собак, тогда и женщины будут вправе ими пользоваться. Равным образом и другое требование Ванкувера – чтоб женщинам позволено было есть вместе с мужчинами – отвергнуто.

Манилу окружает с трех сторон пространная долина, по которой протекают в разных направлениях реки. Некоторые из них соединены каналами между собою и с главною рекою Пасиг, на левом берегу коей стоит крепость.

Река Пасиг способствует доставлению с берегов озера, на коих находится до ста индейских селений, произведений сего острова. Кроме сей реки, в Манильский залив впадает шесть довольно больших рек, глубина коих позволяет грузовым лодкам острова за произведениями оного и ходить на немалое расстояние внутрь для отвоза туда европейских товаров. С отдаленными же частями оного и с другими соседственными островами жители имеют сообщение посредством мореходных судов.

Манила есть один из городов, свидетельствующих о прежних подвигах испанцев. Правильная обширная крепость с замком и многими наружными укреплениями, обведенная глубокими рвами и одетая камнем снаружи и внутри, воздвигнутыми на краю света, показывает какого труда и иждивения стоило испанцам занятие сего места.[272] Но если присовокупить к сему огромные каменные[273] публичные и частные здания, каменные мосты через реку и разные каналы и каменные же на сваях молы и сравнить заведения сии с нынешними их делами, то нельзя не сказать, что прежние испанцы были совсем другой народ.

Из публичных зданий более прочих огромностью своею привлекают на себя внимание путешественников: соборная церковь, дома генерал-губернатора и архиепископа, дом Филиппинской компании, три или четыре монастыря, дом кабилды, или градской думы, табачная фабрика и пр.; но самое обширное здание есть бывший коллегиум иезуитов, в котором теперь помещаются семинария и гарнизон. Все сии здания построены весьма крепко, судя по толщине стен и сводов, к чему, вероятно, подали повод случающиеся иногда здесь землетрясения,[274] кои вообще бывают слабы и даже едва чувствительны; но где они есть, там могут быть и сильнее.

Дома обывателей, кроме индейских, построены из такого же материала, как и казенные здания, и все вообще о двух этажах: в нижних находятся подвалы, кладовые, конюшни и сараи, а в верхних – жилые покои. Образ построения манильских домов весьма удачно приспособлен к климату и, по моему мнению, лучше всех тех, мною виденных, которые употребляют европейцы в жарких странах.

Жары здесь бывают несносные. Март, апрель, май и июнь месяцы составляют здешнее лето. В сие время жители, имеющие состояние, уезжают в загородные дома, и в городе производство дел прекращается; но даже и в те месяцы, которые здесь зимними назвать можно, термометр часто возвышается до 30°. В таком климате, в домах, построенных по обыкновенному европейскому расположению, было бы почти невозможно жить. Здесь комнаты второго, или жилого, этажа пространны и весьма высоки. В лучших домах имеют они до 3 сажен вышины. В стенах окон нет, а на расстоянии от 10 до 12 футов сделаны большие двери, против коих кругом всего дома идет крытый коридор, шириною в 4 и 5 футов, утвержденный на выдавшихся за стену концах матиц. Снаружи сего коридора от пола фута на 4 обнесен он легким деревянным балюстрадом, на коем поставлены мелко переплетенные задвижные рамы; вместо стекол в них вставлены выполированные плоские устричные раковины. Рамы сии можно все задвинуть и закрыть ими весь коридор или, отодвинув, открыть оный. Первое делается с той стороны, откуда дождь ветром наносится или солнце сияет, ибо раковины, хотя и пропускают свет немногим слабее того, какой сквозь стекла проходит, но солнечные лучи в них не проницают и воздух внутри покоев нагреть они не могут; а коридор, будучи открыт со стороны ветра, прохлаждает воздух.

Имя Манила принадлежит той части города, которая находится в стенах крепости и где, кроме испанцев, никому жить не позволяется; но весь город состоит из разных предместий, простирающихся на несколько верст в длину.

21-го числа в 8 часов вечера прошли мы Нидингские маяки. При сем случае должно заметить, что шведское правительство, кажется, весьма дурно поступило, приняв за правило зажигать маяки не прежде 8 часов вечера, вместо того чтоб надлежало им гореть с самого захождения солнца. От сей бездельной экономии корабли чувствуют большое неудобство и нередко претерпевают гибель. В сей раз мы и сами много потеряли оттого, что заблаговременно не видали маяков; ибо, полагая их далее, правили к ним ближе и чрез то, при боковом, почти противном ветре, пришли в такое положение, что приближались к норвежскому берегу более, нежели безопасность позволяла.

Легкий ветерок при ясном небе во весь день 23-го так тихо дул, что мы к Кронборгской крепости подошли уже после полуночи 24-го числа, где и стали на якорь.

По рассвете снялись и начали лавировать с помощью попутного течения.

Сначала успех наш был невелик. Но после, когда ветер сделался свежее, мы много выиграли и к вечеру, невзирая на совершенно противный ветер, подошли к Копенгагену на 8 миль, где, по совету лоцмана, стали на якорь.

Непредвидимый случай, повстречавшийся с нами при входе в Зунд, заставил нас пробыть на копенгагенском рейде пять дней. Когда мы поравнялись с Кронборгским замком, то салютовали датскому флагу 7 выстрелами, но получив ответ 5 выстрелами, я уже не салютовал более ни брандвахтенному военному судну, ни копенгагенским крепостям, а отнесся о сем к нашему посланнику и получил в ответ, что причиною сему упущение датчан и что я при отбытии получу два выстрела лишние. На другой день, в 9-м часу отдав паруса, я сделал крепости салют 7 выстрелами, но в ответ вместо девяти получил только равное число. Сие заставило меня лично объясниться с посланником, и он приписал упущение датчан недостатку времени для нужного сообщения по сему предмету от первого министра начальнику города и что при отбытии моем, если я стану салютовать, то непременно получу в ответ два выстрела лишних.

Августа 28-го стояла пасмурная погода с переменными легкими ветерками, а потому и невозможно было покуситься на проход сквозь пролив Драго.

Итак мы опять должны были простоять сии сутки, равно как и следующие, на месте.

Августа 31-го судьба сжалилась над нами: после полудня повеял попутный ветер с северо-западной стороны, и мы в 4-м часу, со множеством купеческих судов, пустились в путь. На салют наш датчане отвечали двумя выстрелами более и тем поправили свою ошибку.[299] На рассвете 4 сентября прошли мыс Дагерорд; стоящий же на нем маяк видели еще ночью весьма хорошо, будучи от него в 25 милях, несмотря на пасмурную и весьма облачную погоду. Войдя в Финский залив, вступили в пределы нашего отечества. Ветер благоприятствовал нам скоро плыть по заливу: в 5-м часу пополудни прошли мы Ревель близ северной стороны Ревельской губы; а на другой день в 12-м часу утра усмотрели подле мыса Стирсуддена небольшое судно без мачт, которое ветром и волнением скоро несло к берегу, где бы его неминуемо разбило. Желая избавить его от гибели, мы подошли к нему и взяли на буксир; оно сего же утра от крепкого ветра потеряло мачты. Имея такое судно на буксире, мы не прежде могли прийти на кронштадтский рейд, как в 6-м часу пополудни, совершив наше путешествие вокруг света в 2 года и 10 дней.

В продолжение всего путешествия потеряли мы из 130 человек только троих, и то двое из них сделались жертвою собственной своей безрассудности (как о том в путешествии упомянуто); случайно же мы не лишились ни одного человека, и также не было ни одного, который бы сделался неспособным к службе; равным образом не потеряли ни одного каната, ни якоря, ни мачты, ни стеньги и никогда не изорвало у нас никакого значащего паруса.

Прибавления

Статистическая таблица селений Российско-Американской компании по ведомостям, в начале 1818 года составленным

9, 10 и 11-го числа шел проливной дождь. Не зная сами, куда шли, мы бродили по лесу и по горам, стараясь только укрыться от диких, которых мы страшились встретить в такую ненастную погоду, когда ружья наши были бы бесполезны. Голод изнурил нас совершенно; мы не находили грибов, ни других диких произведений и принуждены были питаться древесными губками (наростами), подошвами от торбасов,[337] кишечными и горловыми камлеями[338] и лахтачными[339] чехлами с ружей. Наконец и этого запаса не стало. Тогда мы решились подойти опять к прежней реке, на берегу коей увидели две хижины; но как погода тогда была чрезвычайно мокрая, то мы, опасаясь встретить тут большое число диких, отошли от берега в лес верст на пять, поставили шалаш и ночевали. 12-го числа мы не имели уже ни куска пищи, а потому начальник наш послал отряд в лес сбирать по деревьям губки. Но можно ли было сим способом насытить шестнадцать человек! Мы решились заколоть постоянного нашего друга, неизменного стража, верную собаку, и мясо разделили на всех поровну.

В это злополучное время Булыгин, собрав нас, со слезами на глазах сказал: «Братцы! Мне в таких бедствиях прежде быть не случалось и теперь почти ума своего лишаюсь и управлять вами более не в силах; я теперь препоручаю Тараканову, чтоб он управлял всеми вами, и сам из послушания его выходить не буду; сверх того, если вам не угодно, выбирайте из своих товарищей кого хотите». Однако ж все единодушно изъявили свое согласие на предложение Николая Исаковича; тогда он, написав карандашом о возведении меня на степень начальника бумагу, сам первый ее скрепил своей рукой, а ему последовали и все другие, кто умел писать.

13 ноября шел сильный дождь, заставивший нас целый день пробыть на месте; мы съели остаток собачьего мяса и, не имея более пищи, согласились на другой день напасть на две виденные нами хижины.

14-го числа погода нам благоприятствовала: день был ясный. Подкравшись к хижинам и окружив оные, мы закричали, чтоб все находившиеся в них вышли вон, но нашли только одного пленного мальчишку, лет тринадцати, который знаками показал нам, что люди все, испугавшись наших следов, переправились за реку. Взяв здесь на каждого из нас по двадцати пяти рыб в связках, пошли мы на прежний свой стан. Но едва успели отойти с версту от хижины, как увидели бегущего за нами дикого, который кричал что-то для нас непонятное. Боясь, чтоб он не открыл места нашего убежища, мы прицелились в него ружьями и тем самым заставили от нас удалиться.

На пути нашем в овраге находилась речка, у которой товарищи мои с моего согласия расположились отдыхать и завтракать; а я с промышленником Овчинниковым и одним алеутом в это время вздумал подняться на близлежащую гору, чтоб осмотреть окружные места. Овчинников поднялся первый и лишь ступил на самую вершину горы, как я увидел, что он был поражен стрелой в спину. Я тотчас закричал следовавшему за ним алеуту выдернуть у него из спины стрелу, но в самую эту минуту и его ранили. Тогда я, оборотясь, увидел на горе против нас, за речкой, множество колюжей, а сверх того человек двадцать бежавших, чтоб отрезать нас троих от наших товарищей; между тем стрелы сыпались на нас, как град. Я тотчас выстрелил по ним из винтовки и ранил одного в ногу. Тогда дикие, подхватив его на плечи, ударились бежать; а мы, соединясь со своими товарищами, достигли благополучно ночлега, где, осмотрев раненых, нашли, что раны их были не опасны. На сем месте для восстановления сил своих пищей и для отдохновения раненых пробыли мы двое суток.

Здесь мы изобрели и утвердили новый план нашим действиям. Время года не позволяло нам уже достичь гавани, чтоб встретить там ожидаемое судно, ибо неизвестно, когда мы будем в состоянии переправиться через реку. И для того мы решились идти вверх по ней, доколе не встретим озера, из коего она вытекает, или на ней самой удобного для рыбной ловли места, где, укрепясь, зимовать, а весной уже действовать, смотря по обстоятельствам. После сего, достигнув реки, шли мы беспрестанно вверх по ней, а удалялись в горы тогда только, когда встречали непроходимую чащу или утесы, но вскоре опять выходили к ее берегам. Ненастные погоды, почти беспрерывно продолжавшиеся, много препятствовали успеху нашего путешествия; мы подавались вперед весьма медленно. К счастью, нередко попадались нам жители, ездившие по реке на лодках; некоторые из них, по приглашению нашему, приставали к берегу и продавали нам рыбу за бисер, пуговицы и другие мелочи.

Других средств экипаж не испытывал, доколе около полудня волны не стали ломать корабля на части, а вскоре, совсем сокрушив его, и поглотили. Тогда всякий ухватился, кому за что случилось, и искал своего спасения на корабельных обломках. Но бурун, или прибой, у берега был столь велик, что многие из бедствующих, приплыв благополучно к берегу, были избиты волнами об утес и каменья или ушиблены членами корабля и замертво выкинуты на берег, а некоторые от сильных ушибов и ран даже лишились жизни. В числе сих последних находились Борноволоков и Калинин; но прежний командир корабля лейтенант Подушкин спасся: он замертво был выкинут на берег и приведен в чувство попечением своих товарищей. Некоторые же, спасшись при кораблекрушении, умерли уже на берегу. Из числа служителей и пассажиров корабля «Нева» остались в живых только двадцать пять человек; около пятнадцати умерли во время пути; все остальные погибли при кораблекрушении.

Спасенным попалась небольшая лодка, на которой двое промышленников достигли Ново-Архангельской крепости; тогда Баранов отправил к ним вооруженную помощь, которая их спасла и доставила в крепость.

Спасшиеся рассказывали о многих чудесах, случившихся при сем кораблекрушении, которые, впрочем, не заслуживают большого вероятия, во-первых, потому, что самые происшествия несбыточны, а во-вторых, что не все о них рассказывали одинаково. Например, будто те, которые при разбитии корабля имели на себе платье, были выкинуты на берег совсем нагие, и что они не помнят, как лишились одежды. Между тем я знаю, что лейтенант Подушкин, когда надобно было спасаться вплавь, для легкости надел на себя китайчатую фуфайку и панталоны; его выбросило на берег, как выше сказано, замертво; но платье уцелело; странно только то, что оно хотя нигде не было изорвано, но между верхом и подкладкой набилось большое количество самого мелкого песку. Еще уверяли, что обшивная медь корабля волнением была так избита и смешана с песком и другими веществами, что превратилась в некоторый род руды, и показывали образцы оной; но я за три года до разбития корабля «Нева» имел у себя такой же точно кусок, подаренный мне Барановым; кусок сей в числе многих найден на американском берегу у мыса Св. Илии и был не что иное, как обыкновенная железная руда, округленная и сглаженная волнением.

Гибель императорского фрегата «Поллюкс»

(под начальством капитан-лейтенанта Тротскевича)

Близ острова Унас 25 октября 1809 года

Из многих кораблекрушений, при всех возможных обстоятельствах случающихся, нет ужаснее и достойнее большого сожаления тех, которые происходят от неизвестных мелей и подводных камней.

В нашем флоте экипажу фрегата «Поллюкс» определено было судьбою испытать всю жестокость такого кораблекрушения. Без ужаса и величайшего сожаления нельзя помыслить о несчастных, погибших на сем фрегате мореходцах. Военный фрегат, управляемый искусными офицерами, под руководством опытного лоцмана, при благоприятном ветре плывет у берегов своего отечества по известным водам, которые, однако ж, покрывали гибельную гряду камней, утаившуюся от поисков проворливых, сведущих, неутомимых гидрографов. На эту ужасную гряду набегает он среди дня и через несколько часов, сошедши с оной, погружается на дно морское; а вместе с ним из двухсот тридцати двух человек экипажа сто сорок утопают, в том числе все офицеры, кроме двух, делаются жертвами морских волн.

Описание сего кораблекрушения составлено мною из официальных донесений, которые даны мне были из министерского департамента.

Осенью 1809 года командиру фрегата «Поллюкс» капитан-лейтенанту Тротскевичу предписано было от высшего начальства принять под свой конвой восемнадцать транспортных и купеческих судов, нагруженных провиантом для финляндских крепостей и портов, и идти с ними в Свеаборг. Конвой, по причине противного ветра, по пути зашел в порт Роченсальм и оттуда отправился на рассвете 25 октября при свежем благополучном ветре. До острова Лехта фрегат прошел под препровождением лоцманов весьма хорошо и, оставив тут конвой, долженствовавший идти шхерами{284}, сам пошел в открытое море за маяк Лакруне большим проходом и также под руководством лоцмана. Но в 2 часа пополудни, пройдя от маяка к западу около восьми итальянских миль, стал на мель. Фрегат имел тогда марсели, фок, грот и брамсели и шел по 7 миль в час. Первый удар о каменья был столь жесток, что он лишился руля и отбило часть киля от самого стема{285} до грот-мачты.

Наконец корабль был готов: наступило время отправиться в Россию.

Плавание наше недолго продолжалось.

Мы пришли в Кронштадт, куда уже морской кадетский корпус, после бывшего пожара, переведен был из Петербурга».

* * *

Какой хороший офицер пожелает служить на корабле, таким образом управляемом, как управлялся корабль «Вячеслав»? Оставляя уже без внимания ежеминутную опасность, коей подвергались корабль и экипаж его от беспорядочных поступков капитана,[365] даже самая честь каждого из офицеров с благородными чувствами от них страдала. Если б собственный рапорт капитана и письменное признание[366] офицеров, тайным образом курс переменивших, не подтверждали помещенного здесь описания бедствий, с вышеупомянутым кораблем случившихся, в важнейших их происшествиях, то можно было бы даже усомниться в справедливости его. Кто бы поверил, что капитан военного корабля, идущего в темную осеннюю ночь в крепкий ветер по 8 миль в час и приближающегося к берегам, пошел в свою каюту покойно спать, и тогда, когда верность корабельного счисления подвержена была большому сомнению?[367] Что вахтенный лейтенант и штурман решились сами собою переменить курс?[368] Что когда корабль стал на мель, то капитан, вместо того чтоб употреблять все средства к спасению его и экипажа, заперся в каюту? И что, наконец, капитан решился послать на чужестранный берег с просьбою о помощи гардемарина в тулупе, не сказав ему, к кому и зачем он его посылает; а тот поехал и сам не ведая для чего? Самый призыв матросов на совет[369] унижает не только офицеров, но и самую службу. Такого рода «мирские сходки» могут быть терпимы только на купеческих судах. А притом какую пользу капитан думал из того извлечь? Если он хотел посредством их оправдать свои меры перед военным судом, сославшись на согласие матросов, какие законы давали ему право надеяться, что оно должно быть принято в уважение?

Мне кажется, одна из важнейших обязанностей начальника состоит в том, чтоб всякого из подчиненных держать в месте, предназначенном ему законами: никого без причины и формального отрешения не унижать и никого по каким-либо видам и связям не возвышать.

Примечания

1

Я не хочу пропустить здесь без замечания одного обстоятельства, которое показывает явно, что английский адмирал имел предписание быть весьма осторожным в своих поступках с русскими военными судами. Мне хорошо известно их правило не пропускать мимо флота никакого судна, не опросив его, и при опросе они обыкновенно стараются разведывать до самомалейшей безделицы; но в сем случае они даже не прислали шлюпки спросить, откуда и куда мы идем. Когда, лавируя, мы проходили близко их кораблей, они нас не спрашивали, хотя им было известно, что мы останавливались на рейде и имели сообщение с городом. А когда на ночь мы стали на якорь подле их флота, будучи у него на ветре, то один фрегат снялся с якоря и во всю ночь держался под парусами между нами и флотом; но ни шлюпки к нам не прислал и не опрашивал нас. Я уверен, что все сие было сделано по предписанию, иначе англичане не могли бы утерпеть, чтобы не приехать спросить новостей.

2

На всех берегах владений датского короля лоцманы обязаны в парусах своих лодок иметь по одному полотну, выкрашенному красным, для того чтобы суда могли их узнавать и смелее приближаться к берегу. А для ободрения лоцманов ездить на суда в большом от берега расстоянии учреждено, что если судно делает сигнал для призыва лоцманов не при входе в гавань, тогда оно обязано платить им сверх денег за ввод в гавань известную сумму за всякую милю расстояния, в каком они его встретят от берега. И потому датские и норвежские лоцманы всегда с охотой выезжают навстречу судам, коль скоро приметят сигнал, а часто и без сигнала.

3

Рубашки, мытые в морской воде, весьма вредны здоровью тех, кто их носит. Мне опытом известно, что как бы хорошо они высушены ни были, всегда удерживают в себе влажность; и коль скоро пойдет дождь или от тумана в атмосфере будет влажно, то человек, не выходя наверх, даже перед огнем сидя, тотчас почувствует, что рубашка на нем сыра, если она мыта в морской воде. Многие английские искусные мореплаватели такого мнения, что рубашки, мытые в морской воде, вреднее здоровью, нежели долговременное употребление соленой пищи.

222

Ванкувер назвал остров сим именем в честь нашего мореплавателя капитана Чирикова.

223

Они получили сие имя от капитана Беринга, открывшего их 4 августа 1741 года.

224

Строки, косыми буквами напечатанные, я не имел намерения выпустить в свет с именем Лисянского, которого весьма много уважаю как искусного мореходца, а каким образом это случилось в противность моего желания, можно видеть в прибавлении под № 4. (В прибавлении под № 4 Головнин указывает, что, направляя статьи из книги в журнал «Сын Отечества», он отметил места, где упоминалось имя Лисянского и название его корабля, красными чернилами для того, чтобы эти места не опубликовывались. Редакция журнала оставила без внимания желание Головнина, и статья была напечатана полностью. – Примеч. ред.)

225

Алеутские кожаные лодки, о коих много уже было говорено в разных путешествиях.

226

Мещанин Потарочин.

227

Cape Edgecumbe, так названный Куком, но русские компанейские служители называют его мысом Трубицына, потому что у Чирикова боцман сего имени умер, когда он находился подле здешних берегов.

228

Шикша – камчатское название.

229

Флота капитан Леонтий Андреянович Гагенмейстер; он долго служил в английском флоте и имел случай видеть разные колонии сего народа.

230

Так называемый англичанами, испанцы же именуют его мысом Обмана – Capo d’Engano, а бывший правитель компанейских колоний коллежский советник Баранов, усердный почитатель славы русского имени, нарек сей мыс именем капитана Чирикова.

231

В том числе флота лейтенанты Яновский и Подушкин и правитель здешней конторы купец Хлебников.

232

В 1810 году на шлюпе «Диана».

233

Строки сии были напечатаны в журнале «Сын Отечества» в апреле 1820 года, а в сентябре 1821 года, по представлению Компании, последовал высочайший указ об охранении ее владений, посредством вооруженных крейсеров, от поисков и покушений контрабандистов.

234

Во второй части «Путешествия» Головнин пишет о крепости Росс: «Крепость Росс стоит на открытом прямом берегу, при котором нет ни гавани, ни рейда, ниже обыкновенного якорного места. Странно покажется, что людям, которых все здешние предприятия, то есть торговля и промышленность, сопряжены с мореплаванием, вошла в голову мысль избрать неприступный берег для основания крепости и в то время, когда в 30 верстах был порт, несравненно для сего удобнейший! Но как все люди для своих действий имеют свои причины, так и г. Баранов при сем выборе руководствовался своими соображениями: он хотел затруднить взятие его крепости, если б кто из европейцев вздумал на сие покуситься, и в намерении своем имел совершенный успех: сверх трудности сделать здесь высадку (При небольшой мрачности, когда крепость ею покрыта, даже невозможно узнать с моря, где стоит она. Единственным путеводителем к ней, сверх астрономических наблюдений, может служить камень не слишком большой, но весь побелевший от птичьего кала. Камень сей лежит подле самого берега и находится милях в двух к северу от крепости. По белизне своей он открывается в нарочном расстоянии сквозь пасмурность, когда ни гор, ни берегов ниже прибоя или бурунов не видно, и потому один только он может быть приметою для желающих подойти к крепости.), можно уверительно поручиться, что до разрушения мира клочок земли, занимаемый крепостью Росс, никому не понадобится.

235

Верховный глава всех здешних миссий ныне (в 1818 году) епископ провинции Соноры, лежащей к востоку от Верхней Калифорнии. Он же епископ обеих Калифорний.

236

Испанцы для строения употребляют здесь камень, из земли доставаемый; слои его лежат неглубоко, цвета он светло-желтого и сначала немного тверже глины, но на воздухе скоро твердеет и делается крепок.

Город так был пуст, и печаль, или, лучше сказать, отчаяние жителей столь велико, что я не имел никакой надежды купить что-либо из нужных для шлюпа вещей. Однако же помянутый господин Туксон сам добровольно взялся мне помогать.

Свежую провизию мы также получили с помощью Туксона. Все мясные лавки и рынки были заперты; с окружными деревнями сообщение пресечено, – итак, мясо и зелень надлежало искать в частных домах. Но для сего нужно было иметь знакомых между жителями и знать их язык, иначе ни в чем нельзя было успеть. Но Туксон своим старанием вывел меня из таких замешательств; мы имели довольно свежего мяса и зелени как для офицерского стола, так и для команды и платили, я думаю, не дороже обыкновенных цен, по коим оные продавались в мирное время.

Поутру прошли в Копенгаген около 30 английских судов под конвоем двух линейных кораблей. Они держали ближе к шведскому берегу, вне выстрелов Кронборгского замка.

10-го числа после полудня, в 5-м часу, приехал к нам лоцман, которого я нанял для Северного моря; имя его Досет, родом англичанин, но, поселившись давно в Эльсиноре, сделался гражданином сего места.

Снявшись с якоря, мы пошли в путь при умеренном ветре. Скагенский маяк{32} открылся нам в 10 часов вечера. Все сутки 12-го числа мы лавировали между ютландским и норвежским берегами.

14-го числа в полдень мы были по обсервации в широте 57°47′. Скагенский маяк от нас находился на WtS в расстоянии 12 или 15 миль; а каменья, называемые Патер-Ностер, по новой карте Каттегата на NOtO в расстоянии 18 миль.

Утвердя таким образом пункт свой, мы шли на NtW по компасу; до 6 часов мы прошли 16¼ мили. Тогда каменья самого ближайшего к нам подветренного берега должны были от нас находиться в 14 милях. Однако ж по глазомеру мы гораздо ближе к берегу были, и приметно было, что мы к нему весьма скоро приближались. Ветер дул, и волнение неслось прямо на каменья, называемые Лангеброд. По совету лоцмана, в 6 часов поворотили мы на другой галс{33}, а через полчаса ветер стал заходить; тогда нас начало валить к каменьям Патер-Ностера, и для того в 7 часов мы опять поворотили на левый галс и легли на NW по компасу. Между тем от берега были не далее 6 миль.

Ветер стих и едва мог наполнять верхние паруса, а зыбью нас приближало к берегу. Небо покрыто было облаками, дождь шел сильный, и страшные черные тучи поднимались от запада. Мы ожидали каждую минуту жестокого шквала, и если бы это случилось, то, по моему мнению, в ту же бы ночь и кончилось плавание «Дианы», а может быть, и мы все окончили бы наше путешествие в здешнем мире. Офицеры и вся команда были наверху по своим местам. Якоря были готовы; но я на них немного надеялся: у самых каменьев на чрезвычайной глубине, в крепкий ветер и при большом волнении они не могли долго держать. В таком опасном положении мы находились до полуночи, а тогда прежний ветер настал и пошел далее к N, для чего мы поворотили на правый галс.

По рассвете увидели берег в окружностях Стромстата{34}.

Поутру увидели мы лодку в некотором от нас расстоянии. Полагая, что на ней рыбаки возвращаются с промысла, сделали мы ей лоцманский сигнал, но они, знавши, я думаю, копенгагенские новости, сочли нас англичанами и тотчас пустились к берегу.

В 10 часов ночи мы поворотили от берега, а в час пополуночи (16-го числа) опять к берегу, который и увидели прямо перед собой. В 7-м часу утра, подойдя к нему, мы увидели, что лоцманские лодки[2] подле оного разъезжали, и сделали им сигнал. Но они к нам не подходили ближе двух или трех пушечных выстрелов.

Намерение мое было войти в порт и дождаться благополучного ветра. Мы находились перед входом в гавань Мардо, где мне случилось быть в 1796 году на фрегате «Нарва». Мы тогда зашли в нее с английским конвоем за противными ветрами, и при входе командорский фрегат «Андромаха» стал на камень, хотя он и имел лоцмана.

18 января мы перевезли с берега астрономические инструменты, палатку и все свои вещи и были в настоящей готовности идти в море.

Продолжение повествования о нашем плавании по выходе из Бразилии я отношу к следующей главе, а здесь помешу сделанные нами замечания о гавани острова Св. Екатерины.[7]

Местное положение, гидрография и укрепление гавани

Остров Св. Екатерины лежит между 27°19′ и 27°50′ южной широты; самая же большая ширина его около 6 миль. Два мыса, выдавшиеся от сего острова и материка Бразилии прямо по направлению О и W, сближаются на расстоянии один к другому около четверти мили. Сей канал составляет южный вход в гавань, годный только для малых судов. Самая северная оконечность острова находится от материкового берега в расстоянии 6¼ мили по параллели.

От сей черты, можно сказать, начинается вход в гавань. Северный ее предел заключается между крепостью Св. Антония, находящейся на острове Св. Екатерины, и другой крепостью, называемой Санта-Крус, построенной на небольшом островке, отделенном от материкового берега каналом, в ширину не более 150 сажен. Расстояние между сими двумя крепостями 3 ¾ мили. Оные составляют всю оборону северного входа в гавань, главного и обыкновенного для всех судов.

Длина гавани от северного входа до южного 9 ¾ мили, и самая большая ее ширина около 6 ½ мили; но не все пространство оной способно для принятия больших судов.

Сей порт есть один из самых безопаснейших в целом свете; он способен вместить величайший военный или торговый флот. По всему пространству оного дно состоит из ила; нет никаких подводных каменьев или скрытых мелей, и глубина к берегам уменьшается постепенно. Гавань закрыта от всех ветров, кроме NO, но из сей четверти горизонта крепких ветров здесь никогда не бывает. В зимние же месяцы южного полушария южные ветры нередко дуют с большой жестокостью, но продолжаются недолго и опасны быть не могут, потому что гавань от S совершенно закрыта и глубина в ней мала, следовательно, и большого волнения ветер в ней развести не в состоянии.

Рек в гавань никаких не впадает, а с гор текут многие ручьи, как на материке, так и на острове. В некоторых из них вода отменно прозрачна и приятна для вкуса.

Город Nostra Senora del Desterro лежит на самом берегу южной стороны выдавшегося мыса от острова Св. Екатерины, на оконечности коего стоит крепость С.-Жуан; расстояние между городом и крепостью около полумили. Небольшой залив, перед городом находящийся, слишком мелководен для больших судов; но на рейде против него при нас стояли на якоре два или три португальских судна, производящие прибрежный торг. Впрочем, это только летом бывает, а зимой тут опасно стоять судам, потому что рейд совсем открыт южным ветрам.

Кроме города, на берегах гавани есть два других селения: одно лежит на материковом берегу, а другое на берегу острова. Впрочем, по всем берегам рассеяны маленькие домики в некотором расстоянии один от другого; внутри же земли, по словам жителей, нет вблизи никаких селений. Горы и обширные непроходимые леса, наполненные ядовитыми змеями и хищными животными, препятствуют иметь сообщение с внутренними местами, и для того жители строятся при берегах морских заливов или при устьях и на берегах судоходных рек и всякое сообщение между селениями, близко или далеко, производится водой. Даже соседи, на берегах сей гавани живущие, может быть, не далее полуверсты, ездят друг к другу в своих кану (так называются маленькие лодки, из одного дерева выдолбленные). Такого рода езду они почитают не столь затруднительной, как идти сквозь лес или кустарник, где едва ли и тропинка есть; даже почты отправляются морем.

Сия провинция принадлежит вицеройству Рио-Жанейрскому и имеет лишь сухопутное сообщение с Рио-Гранде{82}-рекой, которая лежит южнее Св. Екатерины, в расстоянии около 240 миль. Долины в соседстве оной усеяны рогатым скотом, который сюда пригоняют дорогой, идущей подле самого морского берега. В городе я видел, однако ж, много лошадей; мне сказывали, что их держат жители более для верховой езды, нежели для путешествий и работы. Из селения Св. Антония дорога хороша, и есть повозки для езды.

Что принадлежит до писем, то все оные я запечатал в один конверт с письмом к командору Роулею и положил в ящик его хронометра, хранившегося в нашей обсерватории, и так как ключи от хронометров всегда были у меня, то мы и не имели причины опасаться, чтобы письма открылись прежде нашего ухода. Командор Роулей, человек весьма добрый и строгой честности, притом ко мне был весьма ласков и ко всем нам лучше расположен, нежели другие англичане, почему я мог быть совершенно уверен, что от него все мои письма будут непременно доставлены по надписям.

Долго не было случая, благоприятствовавшего моему намерению: когда ветер способствовал, то на рейде стояли фрегаты, совсем готовые идти в море, а когда с сей стороны было безопасно, то ветер нас удерживал. Несколько раз днем свежий ветер, нам попутный, от NW или от W начал дуть, и мы всегда приготовлялись в таких случаях к походу, но к ночи ветер или утихал, или совсем переменялся и делался противный.

Я знал, что во всех гаванях и рейдах, лежащих при высоких гористых берегах, ветры очень часто дуют не те, какие в то же время бывают в открытом море, а потому я хотел точно узнать, какое здесь имеют отношение прибрежные ветры к морским. На сей конец я часто на шлюпке езжал в Фалс-Бай, брал с собой компас и замечал силу и направление ветра; на шлюпе то же в те же часы делалось. После многих опытов я удостоверился, что когда в Симанском заливе ветер дует NW или W при ясной или при облачной, но сухой погоде, то в море он дует от SW или S, а иногда и от SO. Всегда, когда в такие погоды я езжал в Фалс-Бай, свежий порывистый ветер от NW или W мигом пронесет шлюпку заливом, а на пределах Симанского залива и Фалс-Бая шлюпка входила в штилевую полосу сажен на 50 или на 100, которую пройти надобно на веслах. Потом лишь откроется море, то тишина минуется и подхватит южный ветер, более или менее уклонившийся к О или к W, между тем как в Симанском заливе, у шлюпа, по-прежнему продолжает дуть свежо и беспрестанно до самой ночи тот же NW и W ветер. Но когда сии ветры начнут дуть крепкими шквалами, принесут облачную мокрую погоду и дождливые тучи, быстро по воздуху несущиеся к SO, тогда можно смело быть уверенным, что и в открытом море тот же ветер дует.

NW ветры господствуют здесь в зимние месяцы, а летом они бывают чрезвычайно редки; а потому-то мы их очень, очень долго ожидали. Напоследок, 19 мая, сделался крепкий ветер от NW. На вице-адмиральском корабле паруса не были привязаны, а другие военные суда, превосходившие силой «Диану», не были готовы идти в море, и хотя по сигналам с гор мы знали, что к SO видны были два судна, лавирующие в залив, которые могли быть военные и, может быть, фрегаты, но им невозможно было приблизиться к входу прежде ночи. Так как положение наше оправдывало всякий риск, то, приготовясь к походу и в сумерках привязав штормовые стаксели, в половине седьмого часа вечера, при нашедшем сильном шквале с дождем и пасмурностью, я велел отрубить канаты и пошел под штормовыми стакселями в путь.

Едва успели мы переменить место, как со стоявшего от нас недалеко судна тотчас в рупор дали знать на вице-адмиральский корабль о нашем вступлении под паруса. Какие меры ими были приняты нас остановить, мне неизвестно. На шлюпе во все время была сохраняема глубокая тишина.

Коль скоро мы миновали все суда, тогда, спустясь в проход, в ту же минуту начали поднимать брам-стеньги и привязывать паруса. Офицеры, гардемарины, унтер-офицеры и рядовые – все работали до одного на марсах и реях. Я с величайшим удовольствием вспоминаю, что в два часа они успели, невзирая на крепкий ветер, дождь и на темноту ночи, привязать фок-, грот-марсели и поставить их, выстрелить брам-стеньги на места, поднять брам-реи и брамсели поставить; поднять на свои места лисель-спирты, продеть все лисельные снасти и изготовить лисели так, что если бы ветер позволил, то мы могли бы вдруг поставить все паруса.