Наконги тоже разделяют участь лече. Этот новый вид несколько мельче последних, но живот у него больше, чем у всех других антилоп. Бег наконга напоминает бег утомленной собаки. Шерсть у него длинная, но редкая и никогда поэтому не лоснится. Цвет шерсти серовато-коричневый. Рога у него завиваются, как у куду, но много меньше размером; вокруг каждого рога извивается двойная борозда.

Наконг живет по болотам. След его ноги имеет около фута [30 см] в длину, потому что между концом передней части его копыта и дополнительными копытами – очень большое расстояние. Пасется он ночью, а днем лежит в тростнике или камышах; когда его преследуют, он всегда бросается в заросли осоки и погружается в воду, оставляя на поверхности концы рогов и высовывая только кончик носа. Чтобы выгнать его из укрытия, охотники выжигают большие участки болотных зарослей; но когда наконг видит себя окруженным своими врагами в их челноках, то он скорее даст сгореть рогам, чем покинет свое убежище.

Когда мы подъезжали к какой-нибудь деревне, то все женщины выходили с песнями навстречу своему вождю. Их пронзительные голоса, вибрирующие благодаря быстрым движениям языка, громко трезвонили: «Великий лев!», «Великий вождь!», «Спи, мой господин!» и т. д. В таких же выражениях приветствовали его и мужчины, а Секелету принимал все приветствия с деланным равнодушием. После пятиминутного разговора и сообщения вождю текущих новостей старшина деревни, почти всегда макололо, поднимался и приносил в больших горшках пиво. В качестве бокалов раздавали тыквы, имеющие форму бутылок; их расхватывали с такой жадностью, что при этом едва не раздавливали.

Приносилось также молоко в больших горшках и чашках; некоторые из этих больших сосудов вмещают по 6 или 8 галлонов [по 25–30 л]. Каждый горшок ставится перед тем лицом, которое пользуется правом делить его с кем ему угодно. Это право принадлежит обыкновенно лицу, возглавляющему то или другое подразделение племени. Так как ложки у них не употребляются, то они подносят молоко к губам согнутой ладонью. Я часто дарил своим друзьям железные ложки, и любопытно было видеть, как сильна была у них привычка есть непосредственно рукой, несмотря на то что они восхищались ложками: они брали пищу ложкой, перекладывали в левую ладонь и ели рукой.

Горшечник на пути к рынку

Фотография

Так как у макололо много скота и вождь должен кормить всех своих спутников, то он выбирает для этого одного или двух собственных быков в ближайшем принадлежащем ему загоне, которых у него много в разных местах страны, или же старшины посещаемых ими деревень поставляют ему в качестве дани столько голов, сколько ему нужно. Быков закалывают, вонзая в сердце маленькое копье, намеренно делая небольшую ранку, чтобы не терялось много крови. Кровь и внутренности отдаются в виде вознаграждения тем, кто режет быка; поэтому все стремятся оказать свои услуги в этом отношении. После того как туши разрублены на части, их кладут перед Секелету, и он распределяет их главным лицам всей партии. Полученная каждым из последних часть делится между их спутниками, разрезается на длинные куски, которые затем бросаются прямо в огонь костров в таком множестве, что костры почти гаснут.

Полусырое, обжигающее рот мясо быстро раздается по рукам. Каждый набивает свой рот, но никто, кроме вождя, не имеет времени прожевать откушенный кусок. Они думают не о наслаждении едой, а только о том, чтобы набить как можно больше свой желудок за то короткое время, пока другие торопливо делают то же самое, потому что никто не может сделать больше ни одного глотка после того, как другие уже кончили есть. В отношении еды у них изумительно развито чувство артельности, и они с презрением относятся ко всякому, кто ест отдельно. Поэтому, когда я садился есть, то всегда наливал две чашки кофе, чтобы вождь или кто-нибудь из главных людей племени мог разделить со мной мой стол.

Всем макололо скоро начинает нравиться кофе. Некоторые племена приписывают усиление плодовитости ежедневному употреблению этого напитка. Им хорошо известен сахарный тростник, так как его возделывают в стране бароце, но они ничего не знали о приготовлении из него сахара. Они только жуют этот тростник. Секелету, с удовольствием отведав сладкого кофе с бисквитами, которые еще были у меня тогда в запасе, сказал: «Я узнал, что твое сердце любит меня, потому что мое сердце согрето твоей пищей». Когда я уезжал в Кэп, без меня у него были несколько торговцев вместе с грикуа, и «их кофе не было даже наполовину таким вкусным, как твое, потому что они любят слоновую кость, а не меня». Это, конечно, весьма оригинальный способ определять разницу между людьми.

Часто можно здесь видеть на деревьях красивого ястреба-рыболова с белой головой, белой шеей и красноватошоколадным оперением всего корпуса и тут же на берегу мертвую рыбу, ставшую жертвой его когтей. Одна рыба, чаще других попадающая ему в когти, сама является хищником, питающимся рыбами. Она 15 или 18 дюймов [38–45 см] в длину, светло-желтого цвета, испещренная яркими пятнами и полосами. Внушительное количество шипов, которыми она вооружена, и острые зубы, выступающие у нее наружу, являются для рыболовов предметом страха, потому что она умело пользуется ими. Одна из этих крупных рыб, которую мы подобрали мертвой, погубила сама себя, заглатывая другую.

Ястреб-рыболов убивает всегда больше добычи, чем может пожрать. Он обычно поедает заднюю часть рыбы, предоставляя доканчивать остальное бароце, которые, завидев на другом берегу покинутый птицей кусок, часто переезжают за ним через реку. Однако ястреб не всегда бывает таким щедрым, потому что, как я сам видел на р. Зоуге, он иногда грабит желудок пеликана. Паря в воздухе и видя, как эта большая и глупая птица ловит внизу рыбу, он выжидает, пока к пеликану не попадет в мошну порядочная рыба; тогда он снижается, не слишком быстро, но производя при этом крыльями сильный шум; пеликан поднимает голову, чтобы разглядеть, что происходит там вверху; увидя приближающегося к нему ястреба и решив, что его сейчас убьют, он разевает рот и орет во все горло: «караул!» Широко открытый рот пеликана позволяет ястребу мгновенно вытащить рыбу из его утробы, и пеликан не летит в погоню, а начинает снова ловить рыбу; от испуга он, вероятно, забывает, что у него уже было что-то в желудке.

Одна рыба величиной с пескаря часто пролетает несколько метров по поверхности воды, чтобы ускользнуть от плывущего человека. Как и все летающие рыбы, она пользуется для этого грудными плавниками, но никогда не поднимается над водой. Это скорее ряд прыжков по поверхности воды, производимых с помощью боковых плавников. Эта рыба никогда не достигает большой величины.

На ветках, свисающих с деревьев над водой, сидит много игуан, греясь на солнце, и при нашем приближении они громко бултыхаются в воду. Как предмет питания они очень ценятся, так как у них нежное студенистое мясо. Главный лодочник, помещающийся на носу челнока, всегда имеет под рукой для этого случая легкое копье, чтобы пронзить их, если они не успеют ускользнуть от него. Эти игуаны, а также крупные крокодилы, грузно сползавшие в воду, когда наши челноки внезапно появлялись в излучине реки, попадались нам на каждом шагу.

Плавание по быстринам на участке реки между Катима-Молело и Наметой облегчалось для нас тем, что там есть несколько плесов с глубокой водой от 15 до 20 миль [28–37 км] длиной каждый. В этих плесах находились большие стада гиппопотамов. Мы замечали всюду на берегах глубокие впадины, которые оставлялись на песке гиппопотамами, когда они выходили к ночи из воды, чтобы пастись на берегу. При отыскании обратного пути к реке они руководствуются обонянием, поэтому после продолжительных дождей не могут определить, в каком направлении находится река, и тогда часто подолгу стоят на одном месте, совершенно сбитые с толку. В таких случаях охотники пользуются их беспомощностью в своих целях.

О численности гиппопотамов в стаде судить невозможно, потому что днем они почти всегда держатся под водой, но так как им бывает необходимо показываться для дыхания через каждые несколько минут, то, по мере того, как их головы одна за другой высовываются, можно все же составить приблизительное представление о величине стада. Гиппопотамы предпочитают спокойные плесы, потому что в более быстрых местах течение уносит их вниз, и им нужно затратить много сил, чтобы вернуться обратно, а частое повторение таких усилий мешает им отдаваться обычной сонной дремоте. Днем они всегда остаются в сонном состоянии, и, хотя глаза у них в это время бывают открыты, животные обращают очень мало внимания на все, что далеко от них. Хрюканье их самцов бывает слышно за целую милю. Когда однажды мой челнок плыл по воде над раненым гиппопотамом, то я отчетливо слышал, как он захрюкал, хотя весь был под водой.

Уганда. Барабанщик ганда

Рисунок XIX в.

Страна, по которой мы ехали, представляла собою, как и прежде, постоянное чередование леса с открытыми полянами. Почти все деревья принадлежат к вечнозеленым и достигают порядочной, хотя и не гигантской высоты. Поляны покрыты очень густой травой. Мы проехали мимо двух деревушек, окруженных насаждениями кукурузы и маниока, и около одной из деревень я в первый раз увидел безобразного идола, постоянно встречающегося в Лунде, сделанного из глины в виде фигуры, напоминающей крокодила. Остов его был сделан из травы, облепленной сверху глиной; вместо глаз вставлены две раковины, около шеи натыкано много толстой щетины, взятой из хвоста слона. Если бы нам не сказали, что эту фигуру называют львом, то можно было подумать, что это крокодил. Он стоит под навесом, и балонда молятся ему, а если у них кто-нибудь заболеет, то они целую ночь бьют перед ним в барабан.

У некоторых из спутников Маненко были щиты прямоугольной формы около 5 футов [1,5 м] в длину и 3 футов [около метра] в ширину, очень искусно сплетенные из тростника. Эти воины, со своими щитами, короткими и широкими мечами, со связками остроконечных стрел, казались с виду, пожалуй, свирепыми. Но обычай постоянно носить с собой оружие есть, вероятно, только замена храбрости, которой они отнюдь не отличаются. Когда мы подходили, бывало, к деревне, то, прежде чем войти в нее, мы всегда клали и оставляли на земле свое огнестрельное оружие и копья, в то время как балонда, посещая нас в нашем лагере, всегда приходили к нам в полном вооружении, пока, наконец, мы не потребовали от них, чтобы они складывали свое оружие или не подходили близко к нам.

На следующий день мы ехали по такому густому лесу, что по нему невозможно было пробираться без топора. Лес затоплен, но не разливом реки, а ежедневными ливнями, и это обстоятельство сильно задерживало продвижение тех из нас, на ком промокла одежда. В этом лесу я ощутил сильный запах сероводорода, который прежде часто ощущал и в других местах.

11-го и 12-го мы были снова задержаны на месте дождем, который шел не переставая; на юге я никогда не видел таких ливней.

Мы миновали несколько больших деревень. Каждая хижина в них была обнесена плотным частоколом. Сама дверь в хижину являлась просто рядом плотно вбитых в землю кольев. Дверь никогда не бывает открыта; когда хозяину нужно войти в хижину, он вынимает два-три кола, пролезает через образовавшуюся щель внутрь и затем снова втыкает колья на место так, чтобы для врага, подошедшего к хижине ночью, трудно было обнаружить, где находится вход. Эти частоколы говорят о чувстве неуверенности в своей безопасности; очевидно, здесь никто не считает себя и свое имущество гарантированным от покушений со стороны своих сограждан. Диких животных, которые могли бы беспокоить людей, здесь нет. В уничтожении хищников луки и стрелы оказались здесь столь же эффективными, как ружья на юге. Но для нас отсутствие диких животных было большим разочарованием: мы ожидали, что на севере везде полно дичи, как действительно и было, когда мы дошли до слияния Ле-ебы с Лиамбье.

В этих местах в изобилии растет один вид серебристого дерева, который есть и в Кэпе (Leucodendron argenteum). В Кэпе оно растет на Тэйбл Маунтин на высоте от 2000 до 3000 футов [от 600 до 900 м] над уровнем моря, а на северном склоне гор Кашана и здесь – значительно выше – 4000 футов [более 1200 м]. Когда-то я считал быстрое течение Лиамбье доказательством сильного поднятия поверхности страны в той местности, откуда она идет, но теперь по точке кипения воды я нашел, что это мнение было ошибочным.[11]

По мере того как мы пробирались на север, лес становился гуще. Мы ехали больше во мраке леса, чем под открытым небом. Продвигаться можно было только по очень узкому проходу, проделанному в лесной чаще с помощью топора. Вокруг стволов и ветвей гигантских деревьев обвивались, подобно боа-констрикторам, толстые ползучие растения. Эти растения действительно душат деревья, благодаря которым они растут, а задушив их, сами становятся прямыми. Кора одного очень красивого дерева, растущего здесь в изобилии и называемого «мотуя», употребляется племенем бароце на изготовление лес и сетей для ловли рыбы. В большом изобилии растет здесь также дерево «моломп», которое по своей легкости и эластичности незаменимо для изготовления весел.

Проводники, которых нам дал Катема, вернулись обратно, дойдя с нами только до первой деревни. Местные жители повели нас на северо-северо-запад, и мы впервые после Колобенга спустились в настоящую глубокую долину. На расстоянии 300 и 400 ярдов [275–365 м] от верхнего края равнины по дну долины бежал поток.

Мы перешли через этот поток по деревенскому мосту, который после дождей был весь скрыт под водой, доходившей нам до пояса. По обе стороны потока растет много высоких деревьев. Многие из них достигли 60 или 80 футов [18–24 м] в высоту; ковер из цветов украшал под ними землю. Поднявшись на противоположную сторону, мы подошли через два часа к другой, такой же красивой долине с журчащим потоком посредине. Может быть, кому-нибудь покажется, что, обращая особое внимание на такую маловажную вещь, как встречающиеся на пути долины, я занимаюсь пустяками, потому что в каждой-де стране много долин, но так как они были ветвями той, по которой течет Касаи, или Локе, и как сама эта река, так и все ее притоки берут воду со склонов этих самых долин, то мне можно извинить особое внимание к своеобразному характеру поверхности страны, изборожденной долинами.

По склонам долин то здесь, то там встречаются медленно просачивающиеся из земли источники, окруженные группами таких же вечнозеленых прямых деревьев с крупными листьями, какие мы видим по обе стороны потоков. Эти места покрыты сплошным ковром травянистой растительности и имеют характер скорее болот, чем источников. Их вода медленно стекает в поток. На берегах так много этих источников и болот, что они придают ландшафту местности особый характер.

Группы деревьев около источников имеют всегда мягко закругленную форму, и стволы у них высокие и прямые, в то время как деревья, растущие на равнинах, низкорослые и чахлые.

Едва ли можно сомневаться в том, что вода, застаивающаяся по целым месяцам на равнинах, впитывается в землю и находит себе путь к ручьям и рекам, выходя местами наружу в виде просачивающихся из земли болот; разница между деревьями, растущими в долинах и на равнинах, хотя те и другие – разных видов, может объясняться очень просто: деревья, растущие на равнинах, обязаны своим слабым развитием скорее тому, что они в продолжение года страдают больше от засухи, чем от избытка влаги.

К вечеру мы пришли в деревне Кабинжде. Утром 27-го числа старшина Кандженке охотно дал нам провожатых.

Мы бодро прошли небольшое расстояние, оставшееся до р. Касье, Касаи, или Локе. По приказу старшины нам было выделено два человека для переправы через реку. Касаи – необычайно красивая река, очень похожая на реку Клайд в Шотландии. Склон долины мягко спускается к реке на протяжении приблизительно 500 ярдов [около 460 м] и зарос прекрасным лесом. Сама река имеет около 100 ярдов [90 м] в ширину; мягко извиваясь, она протекает среди красивой узкой зеленой долины по направлению к северу и северо-востоку. И там, откуда она шла, и в той стороне, куда было направлено ее течение, всюду на ее пути растущий около нее лес чередовался с роскошными лугами, покрытыми высокой травой. Люди, переплывавшие со мной реку, указывая на ее течение, говорили: «Хотя бы вы плыли по ней месяцами, вы вернетесь назад, не увидев конца реки».

Место нашей переправы через реку находилось на 11°15 47» ю. ш., но нам не удалось определить долготу, так как погода была очень облачной.

Держа курс на запад в течение целого дня (29-го), мы дошли до одной деревни, находившейся во владениях Катенде, и убедились, что мы находимся в стране, где у нас не может быть никакой надежды на мясное питание, потому что один из наших проводников поймал себе крота, шерсть на котором была светло-голубого цвета, и двух мышей и приготовил себе из них ужин. Тщательность, с которой он завернул свою добычу в какой-то большой лист и подвесил на копье, показала нам, что здесь нам не придется рассчитывать на крупную дичь. Мы не видели никаких признаков существования здесь крупных животных. Проходя через деревни, попадавшиеся нам далее по пути, мы часто видели, как мальчики и девочки занимались откапыванием и ловлей этих крошечных четвероногих.

На следующий день после нашего прибытия Катенде прислал за мной, и я, имея сильное желание увидеться с ним, прошел с этой целью около трех миль в сторону от нашего лагеря. Когда мы приблизились к деревне, то в это время шел дождь, и мы, не ожидая формального разрешения на право входа в деревню, вошли в одну хижину. Спустя долгое время после того, как мы через посыльных дали знать о себе главе населения, нам было передано, что за разрешение на проезд через его страну ему, в качестве уплаты, нужно было дать или раба, или бивень слона, или бусы, или медные кольца, или дорогую раковину. Нам сказали, что без такого подарка никому не разрешалось не только проезжать, но даже увидеться лично с этим вождем. Мы спокойно объяснили им свои обстоятельства и велели передать ему, чтобы он не надеялся «схватить покорную корову за рога», как гласит туземная поговорка, соответствующая нашей пословице: «из камня не добудешь молока». В ответ на это Катенде прислал сказать нам, чтобы мы шли обратно и что он возобновит переговоры с нами на следующий день.

Кассандже, крайняя восточная станция португальцев в Западной Африке, стоит на 9°37 30» ю. ш. и 17°49 в. д. Следовательно, мы должны были пройти еще 300 миль [около 560 км], прежде чем достигнуть морского берега. Оставив Кассандже 21-го числа, мы прошли через оставшуюся часть этой чрезвычайно плодородной долины до основания Тала Мунгонго. 22-го мы переправились через небольшой проток, называемый Луи, а 24-го – через другой, называемый Луаре, и ночевали у подножия одной возвышенности высотой от 1000 до 1500 футов [300–450 м]. Над долиной плыли облака и падали дождем, доходя до склонов возвышенности. Трава была очень мокрая от дождя, и если не загораживать от нее лица рукой или палкой, то она хлестала по нему, и нельзя сказать, чтобы это было очень приятно. Этот склон долины был совершенно такой же, как и противоположный. Уступы и расселины придавали красному поднимающемуся склону тот самый зубчатый вид, какой мы наблюдали, спускаясь в долину с плоскогорья Лунды.

В целом вся эта долина была стерта денудацией, потому что куски плато стоят в ней еще и до сих пор; когда-то они заполняли пустое теперь место, являясь по своей структуре такими же красными, горизонтально лежащими пластами и на той же высоте, как и пласты откоса, по которому мы хотели подняться. Одна из этих одиноко стоящих масс, называемая Касала, простиралась на восток-юго-восток от того места, где мы вышли из долины, и приблизительно на десять миль к западу-юго-западу от деревни Кассандже. Она замечательна своими отвесными сторонами. Даже туземцы находят чрезвычайно трудным, почти невозможным достигнуть ее верха, несмотря на то что существует большой соблазн, создаваемый гнездами и перьями марабу, которые очень высоко ценятся. Говорят, что на южном ее конце находится небольшое озеро и что во время дождливого сезона вокруг дна образуется род естественного рва. Какой находкой было бы такое место во времена феодализма в Англии!

Мы не получили еще ясного представления о природе Тала Мунгонго. Один джентльмен в Кассандже описывал Тала Мунгонго как цепь очень высоких гор, на которые нужно взбираться часами. Поэтому, хотя мы ужасно промокли от дождя и от путешествия в траве и к тому же от ночных исследований географического положения Кассандже со мной был жестокий приступ лихорадки, тем не менее я с жаром приступил к восхождению. Дорога была крутой и скользкой. По ту и по другую сторону от нее появились узкие ущелья, дающие возможность путешественнику пробираться только по узкой тропинке, ведущей по ряду уступов сьерры. Но мы совершили восхождение за один час и там обнаружили, что мы вышли на такое же плато, которое оставили, когда сошли в долину Кванго. Мы снова шли среди высоких деревьев. Одно дерево приносило большие плоды весом в несколько фунтов. Его называют мононга-замби.

Мы окинули взглядом долину, которая равняется по плодородию долине Миссисипи, думая о том, какое громадное количество материала было снято и унесено при ее образовании. Это естественно привело меня к мысли о бесчисленных веках, требовавшихся для предшествующего образования и отложения того же материала (глинистого сланца), а затем о породах, абразия которых образовала этот материал. В конце концов, пытаясь взойти по ступеням, ведущим от вечности до человека, я дошел просто до головокружения. Различные геологические эпохи подобны только вехам в этом безбрежном океане.

В нескольких милях от края долины мы нашли деревню Тала Мунгонго. Нам любезно предоставили дом для ночлега, что было весьма приятно, потому что мы и промокли и продрогли. Большая высота местности и приближение зимы, сильно снижая температуру, заставляли моих людей жестоко страдать от простуды. На этой, так же как и на других станциях, португальцами были предусмотрительно устроены дома для путешественников по тому же принципу, как ханы и караван-сараи на Востоке. Они обычно сделаны из обмазанного плетня; в них имеются плетеные скамьи, на которых путники могут сделать себе постели, стулья, стол и большой кувшин с водой. Эти скамьи, хоть и далеко не похожие на удобные кушетки, были лучше, чем земля под гнилыми лоскутами моей палатки, потому что иногда все еще были ливни и роса была очень густой. Так как лохмотья моей палатки все-таки служили мне некоторой защитой, то я продолжал пользоваться ими до тех пор, пока не убедился, что они служили также жилищем для некоторых неприятных сопостельников.

По одной дороге с нами шла из Кассандже партия туземных торговцев, которых называют «помбейрос». Один из них вел на цепи восемь миловидных женщин. Он шел в страну Матиамво, чтобы продать их там на слоновую кость. Когда я случайно подходил близко к этим женщинам, то из-за унизительности своего положения они чувствовали себя очень стеснительно. Я думаю, что они были захвачены в плен при подавлении восстания в Кассандже.

С рабами говорят всегда очень грубо. В Анголе обычным обращением к ним является «о дьябло» (черт) или «бруту» (скотина). Вполне обычно слышать, как какой-нибудь джентльмен требует: «Эй, ты, черт, принеси огня». В Восточной Африке, говоря о рабах, употребляют слово «бичо» (животное). Там вы можете услышать фразу: «Скажи этому животному, чтобы он сделал то или это». Рабовладельцы не видят в рабах людей и говорят о них как о «собачьей» породе.

Мы перешли через глубокий поток Лоандже по перекинутому через него мосту. Ниже этого места поток становится шире, и в нем водятся гиппопотамы. Лоандже является западной границей Лунды. Нам пришлось заночевать на берегах потока Пэзо, в то время наполненного водой, и мы не могли не восхищаться богатыми возможностями, которые этот поток представлял для ирригации. 25 марта мы достигли р. Чикапа [10°10’ю. ш, 19°42’в. д. ], которая имеет от 50 до 60 ярдов [45–50 м] в ширину и идет на восток-северо-восток к р. Касаи. Прилегающая к ней местность имеет такой же ровный характер, как уже описанная часть Лунды, но, зайдя на восток дальше, чем мы шли здесь в первый раз, мы обнаружили, что все реки промыли для себя более глубокие долины, чем в тех местах, где мы переходили через них прежде.

Окруженные со всех сторон обширными дремучими лесами, жители этих мест имеют более туманное представление о географии своей страны, чем жители гористых местностей. Только после долгих и терпеливых расспросов я мог вполне убедиться в том, что р. Квило впадает в Чикапу. Так как мы переправились через них значительно ниже и находились гораздо восточнее нашей первой дороги, нельзя было сомневаться в том, что эти и другие реки – все идут в Касаи. Когда мне говорили, будто та или другая из них идет на запад, меня вводили в заблуждение. Только теперь я начал замечать, что все западные притоки Касаи, за исключением Кванго, идут сначала с запада к центру страны, а затем постепенно поворачивают вместе с самой Касаи на север, а после слияния Касаи с Кванго огромная масса воды, собравшаяся со всех этих разветвлений, находит себе путь через р. Конго, или Заире, на западный берег океана. После Чикапы мы переправились через небольшой, но глубокий поток Камауе, несущий воду с юго-юго-запада и впадающий в Чикапу. 30 апреля мы достигли Лоаджимы и, чтобы перебраться через нее, должны были сделать мост. Это оказалось не таким трудным делом, как можно думать, потому что поперек потока росло в горизонтальном положении дерево, а так как не было недостатка в крепких ползучих растениях, из которых можно плести канаты, то мост был сооружен очень скоро. Лоаджима была здесь около 25 ярдов [22 м] шириной, но гораздо глубже, чем в том месте, где я перебирался через нее на плечах Машауаны.

28 июня выпал последний дождь этого сезона, и за ним последовало резкое снижение температуры.

Люди в этих местах были более слабого телосложения, и их кожа имела слегка оливковый оттенок. Способ прически пышной массы курчавых волос, доходящих до плеч, вместе с общими характерными их чертами снова напомнил мне древних египтян. У некоторых из туземцев наружный угол глаза направлен вверх, но это не было их общей чертой. Некоторые из женщин следовали любопытному обычаю прикреплять волосы к обручу, окружающему голову в виде ореола, а некоторые делают из волос настоящий орнамент и носят кожаные кокошники, украшенные бусами. Иногда они прибавляют к прическе волосы из хвоста буйвола. Иные из них укладывают свои заплетенные волосы на куски кожи, сделанные в форме рогов буйвола, или делают один такой рог на лбу.

Многие из обитателей Лунды татуируют свое тело, вводя под кожу красящее вещество, отчего на коже остаются приподнятые рубцы длиной около полудюйма [1,3 см]. Эти рубцы располагаются на коже в форме звезд или других фигур, не представляющих особой красоты.

При заключении подобных браков редко спрашивают согласия самих молодых женщин. Как раз в это самое время пять молодых людей домогались руки одной девушки, служанки Секелету, которая, по мнению всех макололо, была красавицей. Когда один из этих молодых людей обратился с просьбой к Секелету дать согласие на его предложение, Секелету приказал всем пяти соискателям руки девушки выстроиться перед ней в ряд, чтобы она могла сделать выбор сама. Двое молодых людей не решились встать в ряд, – мысль об отказе была для них, по-видимому, невыносимой. Трое других щеголеватых парней выступили вперед, и девушка без колебаний решила выйти замуж за одного из них, который действительно был красивее всех. Забавно было видеть разочарование, отразившееся на черных лицах неудачливых кандидатов, когда зрители встретили их дружеским смехом.

Всех макололо приводили в восхищение ослы, которых мы привезли из Лоанды. Мы убедились в том, что укус цеце был для ослов безвредным, и, таким образом, имелась полная надежда на разведение здесь этой породы. Было очень приятно, что попытка привести их в эту страну оказалась удачной. Ослы резво бежали всю дорогу от Лоанды до начала спуска по Лиамбье. Здесь было так много переплетающихся между собой рукавов реки, и нам пришлось тащить ослов через такие густые заросли водяных растений, что мы едва не утопили их и должны были оставить их в Нальеле в состоянии крайнего истощения. Ослы вызвали бесконечный восторг моих людей проявляемым ими знанием различных растений, которых эти животные никогда прежде не видели в своей стране. Когда ослы позволяли себе услаждаться музыкой своих голосов, то туземцы пугались их больше, чем львов.

27 октября 1855 г. начался первый затяжной дождь сезона, продолжавшийся всю ночь. Ветер дул с северо-востока, как было всегда в подобных случаях на Колобенге. Таким образом, дождливый сезон начался, и я приготовился к отъезду. Мать Секелету приготовила мне в дорогу мешок земляных орехов, изжаренных в сливках с небольшим количеством соли. Это считается у туземцев пищей, приличествующей вождю. Другие истолкли кукурузу, собранную с моего поля.

Секелету выделил двух людей, Секвебу и Каньянту, которые должны были возглавлять партию моих спутников. Секвебу, будучи мальчиком, был в плену у матабеле; племя, в котором он был пленником, переселилось в страну, лежащую близко к Тете. Он несколько раз совершал путешествия по обоим берегам Замбези и хорошо знал наречия, на которых там говорили. Я убедился в том, что это очень разумный человек, обладающий здравым смыслом. Он сразу посоветовал мне держаться подальше от реки из-за цеце и каменистой местности, приводя в качестве довода также и то, что Лиамбье за водопадом поворачивает кругом на северо-северо-восток.

Глава XXVI

Отъезд из Линьянти. – Гроза. – Проявление искренней доброты. – Второй раз снаряжены в путь племенем макололо. – Вниз по Лиамбье в челноках. – Котла вождя Секоте и человеческие черепа. – Его могила украшена бивнями слонов. – Водопад Виктория. – Туземные названия – Столбы пара. – Гигантская трещина. – Разрушения пород. – Второе посещение водопада. – Сад на острове. – Прощание с Секелету – Путешествие ночью. – Река Леконе. – Древние пресноводные озера. – Образование озера Нгами. – Водосток великой долины. – Карты. – Деревня Мояры. – «Колодец радости». – Вышибание зубов. – Шуточное объяснение. – Низкое развитие батока. – Состав нашей партии. – Переправа через Унгвеси. – Геологическое строение. – Развалины старого города. – Обилие фруктов

Мы простились со своими друзьями в Линьянти 3 ноября и уехали в сопровождении Секелету и около 200 спутников. Все мы питались за счет вождя Секелету, и он брал для этой цели скот на каждой остановке. Среди наших спутников были также главные люди макололо.

Через участок, изобилующий цеце, мы проходили ночью. Большинство людей продолжали путь днем, чтобы приготовить нам ночлег. Мы с Секелету и с нами около сорока молодых людей ожидали в стороне от цеце наступления темноты и затем двигались вперед. Около 10 часов стало так темно, что и лошади и люди в темноте ничего не разбирали. Часто вспыхивала молния, образуя одновременно восемь или десять ослепительных разветвлений и напоминая своими очертаниями настоящее дерево. Вспышки молнии позволяли по временам видеть всю окружающую нас местность, но в промежутках между вспышками делалось так темно, что это наводило на мысль о действительной слепоте. Лошади дрожали, в темноте раздавалось их тревожное ржание, они повертывались кругом, как будто ища друг друга. С каждой новой вспышкой обнаруживалось, что люди принимали разные направления, наталкиваясь со смехом друг на друга. Гром гремел с такой оглушительной силой, с какой его можно слышать только в тропических странах. По словам моих друзей, побывавших в Индии, в Африке гром бывает сильнее, чем где бы то ни было. Затем полил проливной дождь, который еще больше увеличил сумятицу.

На следующий день, когда мои люди резали слона, из деревень пришло много жителей, чтобы принять участие в готовившемся пиршестве. Мы стояли лагерем на одной стороне зеленой долины, в которой то здесь, то там росли деревья и которая была прорезана многочисленными ручьями.

Я ушел от шума, чтобы произвести наблюдения среди скал, состоявших из тонко напластованного грубого песчаника, как вдруг увидел в конце долины в двух милях от себя самку слона с детенышем. Слоненок катался в грязи, а матка стояла, обвевая себя своими большими ушами. Пока я смотрел на них в свою подзорную трубу, сзади них появилась длинная цепь моих людей. Ко мне подошел Секвебу и сказал мне, что наши люди ушли со словами: «Наш отец сегодня увидит, какого сорта людей он взял с собой». Для того чтобы отчетливо видеть, как они будут охотиться, я вышел из долины на более высокое место.

Пока слоненок сосал матку, это благородное животное, не зная о приближении опасности, некоторое время стояло спокойно. Слоненку было, по-видимому, около двух лет. Затем оба они сошли во впадину, в которой была грязь, и вымазали себя ею; слоненок все время весело резвился около матки, хлопал ушами, беспрерывно качаясь всем корпусом, как делают все слоны. Она продолжала хлопать ушами и махать хвостом, находясь как будто на вершине блаженства. Вдруг раздался оглушительный свист: это свистели ее враги. Одни дули в трубки, другие – в сложенные руки; третьи кричали: «О вождь, вождь! Мы пришли убить тебя. О вождь, вождь! Много еще погибнет, кроме тебя» и т. д.

Оба животных вытянули уши и прислушались, а затем оставили свою ванну, так как толпа бросилась к ним. Слоненок побежал вперед по направлению к концу долины, но, увидев там людей, вернулся к матери. Она загородила его собой и все время проводила своим хоботом по его спине, словно успокаивая его. При этом она часто оглядывалась на людей, которые непрерывно поддерживали крик, пение и свист; затем она взглянула на детеныша и побежала за ним, иногда поворачиваясь боком, как будто она боролась между чувством тревоги за своего отпрыска и желанием отомстить своим преследователям. Люди держались в 100 ярдах [90 м] позади нее, а некоторые на таком же расстоянии с боков и гнали ее до ручья, через который она должна была перебраться. Пока она спускалась вниз и поднималась на противоположный берег, люди подбежали к краю берега и бросили в нее свои копья с дистанции приблизительно в 20 ярдов [18 м]. Она появилась на другом берегу с залитыми кровью боками и начала бежать, спасая свою жизнь и уже не думая, по-видимому, о слоненке. Еще раньше я послал к охотникам Секвебу с приказом пощадить слоненка. И слоненок, и его мать бежали очень быстро, но ни молодые, ни старые слоны никогда не переходят при беге в галоп; самый быстрый их бег есть не что иное, как скорый шаг. Но прежде чем Секвебу догнал охотников, слоненок был убит.

Шаг матки делался все медленнее и медленнее. Она повернулась и с криком ярости бросилась на людей. Они разбежались под прямым углом к взятому ею направлению, и так как она бежала прямо, то прошла мимо всех и напала только на одного человека, у которого на плечах был кусок яркой ткани. Яркие материи подвергают человека в таких случаях большой опасности. Она нападала на людей три или четыре раза и ни разу не пробегала больше 100 ярдов [90 м]. После того как она перешла через ручей и повернулась лицом к врагам, она часто останавливалась, несмотря на то что в нее летели все новые копья. Она была убита благодаря сыпавшемуся на нее граду копий и вызванной ими огромной потере крови. Сделав еще одну попытку напасть на врагов, она зашаталась и тяжело рухнула на колени. Меня отвлекло от них то обстоятельство, что облака разошлись, и на ясном, безоблачном небе одновременно были и солнце и луна, поэтому я не видел охоты до конца.

Самка слона, преследуемая охотниками, защищает детеныша

Рисунок Д. Ливингстона

Я отвернулся от зрелища гибели благородного животного с тяжелым чувством, и мне было не легче от мысли, что его бивни теперь принадлежат мне, но факт совершился. Я очень жалел, что они были убиты, особенно жаль мне было слоненка, тем более что мы в это время совсем не нуждались в мясе.

При вычислении количества пищи, необходимого для этого и для других крупных животных, не обращалось достаточного внимания на предпочтение, оказываемое животными различным родам пищи. У слона, например, самый изысканный вкус, он особенно любит некоторые сладкие на вкус деревья и плоды. Он отдает предпочтение могононо, мимозе и другим деревьям, которые содержат много сахаристых веществ, слизи и клейковины. Мы часто видели, как слон, упершись головой в высокую пальмиру, раскачивал ее, чтобы стряхнуть с нее плоды, а затем подбирал их и ел. Видели также, как он стоял около других фруктовых деревьев и срывал с них один за другим их сладкие плоды. Он раскапывает также луковицы и корнеплоды. Предпочтение, отдаваемое слонами тем родам пищи, которые содержат большое количество клейковины, хорошо объясняет тот факт, что стада слонов мало портят растительность страны. Они предпочитают качество количеству. Жители Африки высоко ценят слоновое мясо вследствие большого количества жира в его внутренностях; они употребляют этот жир и в пищу, и для смазывания своего тела.

Мы уехали из Тете 22-го. 24-го числа достигли небольшого острова, находящегося у западного входа в ущелье Лупата, где, как говорят, доктор Ласерда производил астрономические наблюдения и дал этому острову название Мозамбик, потому что он, по его мнению, находился на широте одноименного города, т. е. на 15°1. Я хотел проверить действительное положение острова и остался на нем на ночь; сведения, которыми я располагал, были, наверное, ошибочными; я нашел, что о. Мозамбик стоит на 16°34 46 ю. ш. и 33°51 в. д.

Некоторые португальские писатели утверждали, будто бы горная цепь, получившая свое название от ущелья, настолько высока, что на ней круглый год лежит снег и что она состоит из мрамора. Но она не столь высока, как кажется. Западный ее край имеет крутой обрыв и действительно вызывает представление об огромной высоте, потому что он поднимается из воды отвесно на 600 или 700 футов [180–200 м]. Породой, из которой он состоит, является кремнистый тонкослойный сланец слегка красноватого цвета; остров, на котором мы ночевали, выглядит так, как будто он оторван от противоположной стороны ущелья, потому что пласты пород разорваны и изогнуты во всех направлениях. Восточная сторона цепи более отлога, чем западная; она покрыта деревьями и не вызывает впечатления такой высоты, как западная. Она простирается на значительное расстояние в страну Маганджа на севере и затем снова изгибается кругом по направлению к реке, заканчиваясь против Сены высокой горой Морумбала.

Проезд через ущелье занял у нас два часа. Оно очень извилистое. Ширина его равна 200–300 ярдов [180–275 м]. Говорят, что река здесь всегда чрезвычайно глубокая. У восточного входа в пролив стоят две возвышенности конической формы; они состоят из порфира, в массах которого находятся большие кристаллы кубической формы. Эти возвышенности называются Моенда ен Гома, что значит «след дикого животного». На противоположном берегу находится другая возвышенность тоже конической формы, с оголенной вершиной, называемая Касиси.

Мы быстро плыли вниз по течению. Река раскинулась здесь более чем на две мили в ширину, но на ней много островов, заросших густым тростником. До войны между португальцами и туземцами эти острова были довольно сильно заселены и давали большие урожаи зерновых культур.

Мы высадились на берегу только для того, чтобы приготовить себе завтрак, и затем быстро продолжали путь. В данное время пространство между островами было вполне достаточным для того, чтобы парусные суда могли разворачиваться и принимать другой галс. Но я жалел, что приехал сюда, когда вода в реке достигла самого высокого уровня, а не тогда, когда она была низкой. Португальцы утверждают, что высокая вода в реке бывает в течение пяти месяцев в году и что после ее спада всегда остается канал с очень глубокой водой. Но этот канал очень извилист, а так как река сносит одни острова и образует другие, то направление его часто меняется. Я полагаю, что точная карта канала, сделанная в настоящем году, была бы неверной в следующем году. Недавно, когда вода была низкая, португальцы измеряли ширину реки. Она оказалась равной 1050 ярдам [около 950 м]. Весь правый берег за Лупатой очень низменный и ровный. На севере видны цепи возвышенностей с темной линией под ними. Я только предполагаю, что сейчас река имеет в ширину две мили, она, вероятно, даже шире.

На следующий день, проехав от Лупаты восемь с половиной часов, мы высаживались для завтрака в Ширамбе. Когда мы завтракали, туземцы начали бить в большой барабан. С нами был лейтенант Миранде с небольшим отрядом, хорошо знавший обычаи страны. Как только туземцы забили тревогу, он вскочил и поставил под ружье своих солдат. Затем он спросил туземцев, почему они забили в барабан в то время, когда мы находились здесь. Они дали уклончивый ответ. Так как они пользуются барабанным боем тогда, когда хотят созвать своих соседей для ограбления проезжих, то наша бдительность воспрепятствовала, вероятно, их дальнейшим действиям.

Ночь 26-го числа мы провели на о. Нкуеси, находящемся против замечательной горы, которая имеет форму седла. Остров находится на 17-й параллели южной широты. Плыть по реке было очень хорошо. Температура стала низкой, и это приятно было чувствовать, но так как берега были плоские и находились далеко от нас, то вид был неинтересный.

У португальцев в Тете много рабов, которые страдают обычными пороками своего класса – среди них процветает воровство, ложь и разврат. Как правило, настоящие португальцы являются достаточно человечными хозяевами и редко обращаются с рабами жестоко; это может объясняться как природной добротой, так и страхом потерять своих рабов, если они сбегут. Покупая взрослого невольника, они одновременно, если это возможно, покупают и всех его родственников. Таким образом они стремятся привязать его к новому дому семейными узами. При таких обстоятельствах побег был бы предательством по отношению ко всем тем, для кого есть место в его сердце, ради того только, чтобы обрести свободу, которую он должен, по всей вероятности, снова потерять, попав в первую же туземную деревню, так как вождь может безнаказанно продать его снова в рабство.

До нашего сведения дошел один необыкновенный случай добровольного рабства: свободный чернокожий, умный и энергичный молодой парень по имени Чибанти, который был нашим лоцманом на реке, сказал нам, что он продался в рабство. Мы спросили его, почему он это сделал. Он ответил, что он совсем один на свете, у него нет ни отца, ни матери и никого другого, кто бы дал ему напиться, если бы он заболел, или накормил бы, когда он голоден. Поэтому он продался майору Сикарду, который был известен как исключительно добрый хозяин, невольникам у него не приходилось много работать и для них было всегда достаточно еды. «Сколько же ты получил?» – спросили мы. «Три 30-ярдовых отреза бумажной ткани, – ответил он, – и я сейчас же купил мужчину, женщину и ребенка, которые стоили мне два отреза, а один остался мне». Во всяком случае, это свидетельствовало о его холодном и расчетливом уме; позднее он купил еще несколько рабов, и через два года у него их было достаточно для того, чтобы составить команду большого каноэ. Через некоторое время хозяин стал поручать ему перевозку слоновой кости в Келимане и давал ему ткань для найма матросов в этих путешествиях. Он брал, конечно, своих собственных рабов, и дела его шли блестяще. Он был совершенно уверен, что совершил выгодную сделку, продав себя, так как, если бы ему случилось заболеть, его хозяин должен был бы его содержать.

Иногда некоторые свободные чернокожие добровольно становятся рабами, для чего совершают простую, но многозначительную церемонию, состоящую в том, что они ломают копье в присутствии будущего хозяина. Один португальский офицер, который теперь уже умер, убедил одного из макололо остаться в Тете, вместо того чтобы возвратиться на родину. Он пытался также заставить того переломить копье в своем присутствии в знак признания своим хозяином. Но макололо был слишком умен для этого. Он был великим «слоновым доктором», сопровождал охотников, указывал им, когда можно напасть на громадных зверей, и давал им снадобья, которые обеспечивали успех.

В противоположность настоящим португальцам многие полукровки являются беспощадными рабовладельцами; они прославились жестоким обращением со своими несчастными невольниками. Один человечный уроженец Португалии высказал по этому поводу следующее мнение: «Бог сотворил белых людей, и бог сотворил черных людей; но метисов сотворил дьявол».

Офицеры и купцы посылают отряды невольников, возглавляемые преданными им людьми, на охоту за слонами и для покупки слоновой кости. Им дается определенное количество мануфактуры, бусы и т. д., за что они должны сдать определенное же количество слоновой кости. Эти невольники считают большой удачей, если им удается убить слона около какой-либо деревни, так как ее обитатели дают им в обмен на некоторую часть слонового мяса муки и пива. На покупку каждого клыка затрачивается масса времени, разговоров и пива. Большинство африканцев – прирожденные торговцы; они любят торговлю больше из-за самого ее процесса, чем ради выгод, которые она им приносит. Один умный обитатель Тете рассказывал нам, что туземные торговцы часто приходят к нему, предлагая купить слоновый клык. Они обдумывают предложенную им цену, запрашивают больше, обсуждают ее, отходят, чтобы посоветоваться, и, наконец, уходят, не продав клыка; на другой день они отправляются к другому купцу, так же разговаривают, обдумывают предложенную цену, впадают в нерешительность и уходят, как и накануне. Они повторяют это ежедневно, пока не обойдут всех купцов в деревне, и, наконец, продают драгоценный клык даже за меньшую цену, чем им предлагал первый купец. Их любовь тянуть с заключением сделки порождается чувством сознания собственного достоинства, которое развивается благодаря тому, что они являются объектом лести и уговоров со стороны жадных купцов. Это чувство подавляет в них даже стремление к выгоде.