У людей, которые пришли к нашему бивуаку вместе с Шеакондо, многие зубы были спилены до самого основания, а те, которые оставались нетронутыми, сверкали яркой белизной. На разных частях тела у этих туземцев была татуировка. На коже живота у них имеются небольшие вздувшиеся рубцы около полудюйма [1,2 см] в длину и четверти дюйма [немного более 0,5 см] в ширину; рубцы располагаются в виде звезды или образуют другой какой-нибудь узор. Сквозь любое красящее вещество, наложенное ими на тело, всегда просвечивает темный цвет кожи. Они очень любят смазывать всю поверхность кожи маслом, придающим ей приятный глянец. Не имея других возможностей, они пользуются для этого маслом из семян клещевины, т. е. касторовым, но чрезвычайно любят также коровье масло или сало. Старшая жена Шеакондо преподнесла мне в подарок корни маниока и сейчас же учтиво потребовала, чтобы ее смазали коровьим маслом; будучи щедро снабжен им во время своего путешествия по территории макололо, я дал ей столько, сколько требовалось, и так как на них почти нет одежды, то я охотно готов допустить, что благодаря этому она почувствовала себя более удобно. Другая любимая жена Шеакондо тоже пожелала масла. Она носила на нижней части голени много медных колец с привязанными к ним железными пластинками для того, чтобы они звенели на ходу, когда она быстро, по-африкански, семенит своими ногами.

Вследствие непрерывных дождей и пасмурного неба я в течение двух недель не мог сделать ни одного наблюдения для определения долготы и широты. Лееба все еще не обнаруживает признаков большого подъема воды. Благодаря множеству впадающих в нее ручейков, поросших мхом, вода в ней выглядит почти черной.

Здесь заметно меньше птиц и рыбы, в то время как Лиамбье кишит ими. Следует отметить, что здешние крокодилы больше боятся человека, чем на Лиамбье. Отравленные стрелы здешних туземцев, балонда, приучили крокодилов не показываться на глаза. Мы не видели здесь ни разу, чтобы хоть один крокодил грелся на солнце.

Балонда расставляют так много ловушек для птиц, что птицы редко показываются здесь. Однако на берегах Леебы я наблюдал много новых для меня мелких певчих птиц.

На востоке дождя выпало больше, чем здесь, потому что вода в Лиамбье быстро прибывала и так сильно размывала песчаные берега, что цвет ее воды принял желтоватый оттенок.

Один из наших людей был укушен неядовитой змеей и, конечно, не потерпел от укуса никакого вреда. Бароце приписали это тому, что в тот момент вокруг укушенного было много людей, которые смотрели на эту змею. Они думают, что взгляд человека обладает магическим действием и может уничтожить яд.

6 января мы достигли одной деревни, находящейся во владении другой женщины-вождя – Нямоаны, сестры Шинте, самого могущественного вождя племени балонда в этой части страны. Ее люди только недавно поселились на этом месте, построив здесь всего двенадцать хижин. Ее муж, Са-моана, был одет в короткую юбку из байки зеленого и красного цвета, носил копье и широкий старинный меч около 18 дюймов [45 см] в длину и 3 дюймов [7,5 см] в ширину.

Вождь и ее супруг сидели на шкурах, находившихся в центре круга диаметром в тридцать шагов и несколько возвышающегося над уровнем почвы. Это возвышение было окружено канавой. За пределами канавы перед возвышением сидело около тридцати человек всевозможных возрастов обоего пола. Мужчины были вооружены луками, стрелами, копьями и широкими мечами. Около мужа вождя сидела еще одна, несколько пожилая женщина, с неприятным косящим кнаружи левым глазом. Приблизительно в 40 ярдах [35 м] от них мы положили свое оружие на землю, и я, подойдя к центральному седалищу, приветствовал по-туземному, захлопав в ладоши, сначала мужа. Он показал мне на свою жену, желая сказать этим, что первенство чести принадлежит ей. Я приветствовал ее тем же способом. Принесли циновку, и я сел перед ними на корточки. Затем они позвали специально уполномоченного для переговоров человека и спросили меня, кто будет говорить от моего имени. Я указал на Колимботу, который был лучше других знаком с их диалектом, и тогда начались переговоры по всей форме. Я объяснил им свои действительные цели, без малейшей попытки окутать их таинственностью или представить в ином виде, чем они были для меня самого; я всегда был убежден в том, что когда имеешь дело с людьми нецивилизованными, то наилучшим путем в отношениях с ними является, без сомнения, искренность. Колимбота передавал уполномоченному Нямоаны то, что я говорил ему. Тот передавал все сказанное дословно ее супругу, который снова повторял все ей. Таким образом, все это пересказывалось четыре раза и так громко, чтобы все присутствующие могли слышать. Ответ возвращался ко мне таким же круговым путем, начинаясь от леди к ее супругу и так далее.

В этой части страны встречаются буйволы, южноафриканские антилопы, куду и другие виды антилоп, но нам не удалось убить ни одной из них, потому что они здесь слишком осторожны. Мы ехали таким же лесом и такими же лугами, как и прежде. Кое-где на них были разбросаны негритянские деревни. Будучи в хорошем физическом состоянии, мы могли наслаждаться прекрасным зеленым ландшафтом.

Нам встретились люди, которые шли из города вождя Матиамво (Муата Янво). Они были посланы объявить о смерти последнего вождя, носившего это имя. Название Матиамво есть титул, переходящий по наследству от отца к сыну, причем слово «муата» значит «господин», или «вождь». Последний Матиамво, по словам этих людей, был человеком сумасшедшим, потому что он по какому-то капризу отрубал иногда голову первому встречному, и у него была целая коллекция таких голов.

Объясняя такие действия, Матиамво говорил, что у него чересчур много людей, и ему необходимо уменьшить число населения. Власть его была абсолютной; он распоряжался жизнью и смертью своих подданных.

Мы спросили, совершаются ли все еще человеческие жертвоприношения, как было в Казембе во времена Перейры, и нам ответили, что эти жертвоприношения не были обычным явлением, как представлялось Перейре, но это случалось временами, когда вождю необходимо было убить человека для какого-то особенного колдовства. Человек, который давал нам эти объяснения, выразил надежду на то, что новый вождь не будет поступать подобно своему сумасшедшему предшественнику, а будет убивать только виновных в колдовстве или краже.

Посыльные были сильно удивлены той свободой, которой пользуются макололо, а когда они узнали, что у каждого из моих людей есть собственный скот, то сказали, что в их области было стадо только у одного Матиамво. Один из них, человек очень умный, задал вопрос: «Если бы я сделал челнок и отправил его вниз по реке в страну макололо, мог бы я приобрести там на него корову?» Это был очень важный вопрос; он доказывал, что люди знали о существовании водного пути из страны Матиамво в страну макололо и что река течет по плодородной стране, богатой строевым лесом. Макололо ответили на заданный вопрос утвердительно. Если племена будут иметь сношения друг с другом, то их вожди будут слышать, что думают об их поступках другие племена, и это будет производить на вождей хорошее действие. Макололо, постоянно совершавшие набеги, пользовались такой плохой репутацией, что в Лунде о них не знали ничего другого, кроме того, что они жестокие грабители. Люди в стране Матиамво покорно сносят всякий несправедливый поступок своих вождей, и ни один голос не может подняться против их жестокостей, потому что подданные Матиамво боятся бежать куда-нибудь.

Мы оставили деревню в обществе самого Кведенде и главного из послов Матиамво и после двух-трех миль пути в северо-западном направлении пришли к переправе через р. Лотембву, которая идет здесь на юг. У реки нас ожидал челнок. Переправа через Лотембву была очень утомительной, потому что хотя сама река имела всего 9 ярдов [около 8 м] в ширину, но вся долина около нее была затоплена водой, и, для того чтобы только дойти до реки, мы должны были шлепать по воде более полумили. Чтобы старик Кведенде мог согреться и посушить свой табак, мы развели костер. Туземцы срывают листья табака и высушивают у костра, держа их близко к огню, пока они не сделаются совсем сухими и ломкими; затем кладут в табакерку, которая вместе с пестиком служит своего рода мельницей для превращения листьев в тончайший порошок. Табак они нюхают. Когда мы сидели у костра, то послы Матиамво откровенно рассказывали о жестоких обычаях своего племени. Когда умирает их вождь, то убивают много слуг, чтобы они сопровождали его в другой мир. Такому же обычаю следовали и бароце. Эти обычаи доказывают, что туземцы являются настоящими неграми, хотя ни они, ни балонда не имеют близкого сходства с этим народом. Кведенде сказал, что если бы такой случай произошел при нем, то он спрятал бы своих людей так, чтобы их нельзя было найти и убить. По мере того как мы продвигались к северу, все больше и больше усиливались кровавые суеверия.

Нам сказали, что если бы покойному Матиамво сильно понравилось что-нибудь, например цепочка моих часов, которая была сделана из серебряной проволоки и была диковинной редкостью для туземцев, никогда не видевших крученого металла, то он отдал бы приказ поднять на ноги все население, чтобы купить такую вещь у иностранца.

Все пласты, залегающие под конгломератом, состоят из красного глинистого сланца различной степени твердости; самым твердым является пласт, лежащий на дне. Сланец был причиной образования очень скользкой глинистой почвы.

Здесь мы увидели бамбук толщиной в человеческую руку и много новых деревьев. Другие деревья, которых не было совсем видно с тех пор, как мы оставили Шинте, теперь появились снова. Но ничто не поражало нас здесь так сильно, как тощий и хилый их вид. Деревья, которые оставались позади нас на плато, были высокими и прямыми, здесь же они все словно остановились в своем росте и не росли так тесно друг к другу. Но так как те и другие деревья принадлежали к разным видам, то я мог объяснить это явление только предположением, что большая высота плато более соответствовала природе росших на нем деревьев, чем низменность – деревьям, росшим внизу.

Воскресенье, 2 апреля. Мы расположились на отдых около небольшого потока. После того как расстались с Ионгой Панзой, мы жили только на одном маниоке и сильно страдали от голода, поэтому теперь закололи одного из остававшихся у нас четырех быков. Местное население испытывает, по-видимому, такую же огромную нужду в животной пище, как и мы, потому что они затрачивают много сил на выкапывание больших белых личинок из тинистой почвы на берегах потоков и употребляют их в качестве приправы к растительной пище. Башиндже отказывались продавать пищу за ничтожные украшения, которые предлагали им мои люди. Мы не могли достать ни муки, ни маниока; но все это было бы ничего, если бы их вождь Сансаве не докучал обычным требованием подарка. Туземные торговцы говорили нам, что, прежде чем они могли проехать через его владения, они должны были применить силу.

Сансаве, вождь одной части племени башиндже, предъявив нам формальное требование дать ему раба, быка или бивень слона, отверг с презрением предлагаемые нами вместо этого дешевые вещи. Мы сказали его посыльным, что слоновые бивни принадлежали Секелету. Все остальное у нас уже исчезло, оставались только мои инструменты, совершенно бесполезные для них. Один из башиндже попросил у нас мяса, и когда ему было отказано в этом, то он сказал моим людям: «Все равно мы возьмем у вас завтра, когда убьем вас». Чем мягче мы с ними говорили, тем наглее они становились.

После утомительных переговоров в течение целого дня с разными посыльными от Сансаве он оказал нам честь, явившись к нам лично. Он – совсем молодой человек, с приятным, пожалуй, выражением лица. Между действительными португальцами и этими людьми, по-видимому, не существует общения, даже здесь, так близко к р. Кванго, потому что Сансаве попросил меня показать ему мои волосы, объясняя свою просьбу тем, что хотя он и слышал о волосах белых людей и некоторые из них даже проходили через его страну, но он никогда еще не видел прежде прямых волос. Это вполне возможно, потому что большинство работорговцев – не португальцы, а люди смешанного происхождения. Разница между их похожей на шерсть шевелюрой и нашими волосами вызвала у него приступ неудержимого смеха. После этого я показал ему свои часы и хотел добиться беседой с ним доверия к себе, но когда я собирался показать ему карманный компас, он приказал мне не делать этого, потому что испугался всех этих чудесных вещей. Я сказал ему, что если бы он узнал мои намерения так, как знали их племена Внутренней Африки, то он с радостью остался бы у меня и посмотрел картины волшебного фонаря, но так как становилось уже темно, то он простился, и когда отошел немного от нас со своими людьми, то прислал за моим уполномоченным и сказал ему, что если мы не прибавим к предложенным нами в качестве подарка медным кольцам и нескольким фунтам мяса еще красную куртку и одного раба, то мы должны уйти той же дорогой, по которой пришли. Я сказал в ответ: «Мы обязательно пойдем завтра вперед, и если он начнет враждебные действия, вина падет на него»; а мой человек добавил еще от себя: «Сколько белых людей ты убил на этой дороге?» – вопрос, который можно передать так: «Ты никогда не убил ни одного белого человека, а ухитриться убить нашего белого человека труднее, чем ты думаешь». В этом выражалось то решение, о котором мы часто твердили друг другу, – скорее умереть, чем отдать в рабство хоть одного человека. Голод сильно действует на настроение. Столкнувшись с этой новой крупной неприятностью, мы почувствовали раздражение, и я не один раз уже слышал, как мои спутники говорили относительно угрожавшего нам нападения: «Нам только этого и нужно, попробуйте, начните» или, стиснув зубы, восклицали: «Эти подлые твари никогда не путешествовали и не знают, какие бывают люди». Овладевшее моими людьми тревожное состояние, которое я описываю очень слабыми чертами, оказало свое влияние и на меня. Туземцы видели, что нам нечего им дать. На нас сыпались оскорбление за оскорблением, и это воспламенило в нас воинственный дух. Насколько мы могли судить, на следующее утро нам предстояло пробить себе путь через страну башиндже.

В прежние времена португальцы считали, что некоторые части этой местности вредны для здоровья и изгнание в область черных скал Пунго Андонго считалось судьями более суровым приговором, чем ссылка в другую часть побережья, но теперь все знают, что эта местность является самой здоровой во всей Анголе. Вода здесь замечательно чистая; вся местность мягко снижается к р. Коанзе, находящейся на расстоянии нескольких миль от скал, и имеет открытый волнообразный характер. Эта река является южной границей португальской территории; на юге и юго-западе мы видим за рекой высокие горы Либолло.

На юго-западе находится гористая страна, населенная племенем кимбонда, или амбонда; по словам полковника Пи-реса, амбонда являются отважными и независимыми и вместе с тем гостеприимными и честными людьми. У них много скота; их страна производит много воска, который тщательно собирается и привозится к португальцам; амбонда находятся в хороших отношениях с португальцами. У полковника Пиреса, в доме которого я остановился, была другая резиденция, находящаяся приблизительно в шести милях от скал, и, для разнообразия, я посещал их вместе с ним раз в неделю.

Разница в температуре, вызываемая понижением местности, сказывалась на яблонях «кешью»: в то время как поблизости к скалам на этих яблонях цветы только распускались, внизу на таких же деревьях уже созревали плоды. Какао и бананы, растущие внизу на берегах Коанзы, дают прекрасный урожай бобов и фруктов, но наверху у скал не дают ничего или очень мало. Разница в температуре составляла 7°. Около скал обычная утренняя температура была 67° [25,3 °C], в полдень 74° [27,9 °C] и вечером 72° [27,2 °C].

Один мальчик из рабов, принадлежащих полковнику Пи-ресу, наелся вечером лимонов, украденных им из сада полковника, и, чтобы не быть уличенным в краже по запаху изо рта, пошел на реку выполоскать себе рот. Его схватил крокодил и утащил на остров, находившийся на середине реки; там мальчик ухватился за тростник и одержал верх над усилиями пресмыкающегося оттащить его от тростника; товарищи мальчика, услышав его крики, поплыли к нему на челноке на выручку. Крокодил сразу оставил жертву, потому что вне своей собственной стихии он очень труслив. На животе и бедре мальчика было много знаков от зубов крокодила, а на руках и на ногах следы его когтей.

Близ этой станции находилось много древних мест погребения, в которых племя джинга хоронило умерших. Это были большие груды камней с поставленной на них грубой глиняной посудой для пищи и питья. Некоторые из них имеют круглую форму, как копны сена, с диаметром в 2 или 3 ярда [ярд = 91,44 см]. Никаких следов надписей не существует. Туземцы Анголы держатся странного обычая погребать своих покойников по сторонам дороги, по которой люди больше всего ходят, но особенно любят хоронить покойников на перекрестках дорог. На могилах и вокруг них посажены деревья из вида молочайных и другие. На самой могиле кладутся посуда для воды и для варки пищи, сломанные трубки, а иногда маленькие лук и стрела. Португальское правительство, желая искоренить этот обычай, отвело в каждой деревне специальные места под кладбища и установило штраф за погребение около дороги, но, несмотря на строгость закона, народ упорно следует своему древнему обычаю.

Местность между Коанзой и Пунго Андонго покрыта низкими деревьями, кустарником и прекрасными лугами. Мы имели удовольствие видеть на этих лугах наших старых знакомых – яркие гладиолусы, амариллисы, гимантусы и другие луковичные.

Удивительно, что здесь так мало сделано в отношении земледелия. Никто никогда не пытался выращивать пшеницу при помощи ирригации; плуг не употребляется, и туземная мотыга в руках рабов продолжает оставаться единственным орудием обработки земли. Главной культурой является маниок, который сам по себе не настолько питателен, чтобы поддерживать физические силы людей. Люди смешанной, наполовину португальской крови физически слабее своих отцов. Они живут главным образом маниоком; маниок никогда не приедается скоро, едят ли его корни сырыми, жареными или вареными, или сначала дадут им бродить в воде и затем обжарят, или после брожения высушат и пекут в виде мелких стружек, или сделают из них кондитерские изделия, смешивая их с маслом и сахаром. Вареные листья маниока являются превосходным овощным блюдом; когда их едят козы, то последние дают очень много молока. Древесина его представляет собой прекрасное топливо и доставляет большое количество поташа. Когда маниок бывает посажен в сухую землю, то для полного его созревания необходимо два года, и за это время он не требует никакого ухода, кроме прополки. Он хорошо переносит засуху и при отсутствии дождя никогда не засыхает, как другие растения. Когда он посажен на низменных местах в аллювиальную почву или хорошо орошаемую дождем, то для его созревания бывает достаточно года или десяти месяцев. Если корни маниока в сыром виде натереть, положить на материю и растирать руками, поливая на растираемую массу воду, то от нее отделяется клейкое крахмалистое вещество; когда это вещество осядет на дне сосуда, то воду удаляют и ставят на солнце. Высохшая масса образует тапиоку. Высушивание завершается подогреванием и помешиванием на легком огне; совершенно высушенная тапиока имеет вид маленьких шариков. Долгоносик никогда не вредит растущему маниоку.

Хотя на нашем пути попадалось очень много диких животных, но я стал плохим стрелком и постоянно делал промахи. Однажды я поехал на охоту, решив подойти к зебре так близко, чтобы не промахнуться. Мы плыли в маленьком челноке вдоль берега одного из рукавов реки, и двое людей тихо гребли, нагнувшись как можно ниже, направляя челнок к свободной от тростника площадке, около которой паслись стада зебр и покусов. Когда я выглядывал из-за борта челнока, то эта площадка походила по виду на скользкий, увлажненный клочок земли, какие встречаются по берегам рек. Только находясь уже в нескольких ярдах от него, мы по стремительному движению пресмыкающегося, нырнувшего в воду, поняли, что это был не клочок мокрой земли, а большой крокодил. Хотя я старался подплыть к животным как можно ближе, я ранил только одну зебру в заднюю ногу. Мои люди погнались за ней, но ранение задней ноги не помешало этому животному бежать во всю прыть. Когда я медленно шел за людьми по обширной равнине, густо заросшей травой, то увидел, что на меня мчался буйвол, который был потревожен остальными нашими людьми. Я оглянулся кругом: единственное дерево на всей равнине находилось в 100 ярдах [90 м] от меня; бежать мне было некуда. Намереваясь сделать выстрел прямо в лоб буйволу, когда он будет в 3 или 4 ярдах [около 3–4 м] от меня, я взвел курок своего карабина. В голове моей пронеслась мысль: «Что, если ружье даст осечку?» Когда буйвол, не уменьшая скорости, приближался ко мне, я приложил карабин к плечу. Небольшой куст и пучок травы, находившиеся в 15 ярдах [13 м] от меня, заставили буйвола немного отклониться в сторону, выставив вперед плечо. Я услышал, как моя пуля ударила ему в плечо. Боль заставила буйвола отказаться от своего намерения напасть на меня, он отскочил от меня и побежал к воде, около которой упал мертвым.

27 июля. Мы достигли города Либонты и были встречены с такой радостью, какой я нигде не видел до сих пор.

Нас вышли встречать женщины. Приплясывая на ходу, они пели в честь нас песни. Некоторые из них держали в руках рогожу и палку, изображающие щит и копье. Другие бросались вперед и восторженно целовали руки и щеки своих знакомых, поднимая при этом такую страшную пыль, что, только дойдя до котла, на котором собрались и торжественно сидели мужчины, я мог легко дышать. На нас смотрели как на людей, воскресших из мертвых, потому что их прорицатели заявили им, что мы давно погибли.

Глава XXV

Птицы линкололо. – Деревня Читлане. – Мои спутники узнают, что их жены вышли замуж за других. – Челнок едва не опрокинут гиппопотамом. – Гонье. – Вид деревьев в конце зимы. – Пасмурное небо. – Удивительное множество живых существ. – Шершни. – Пакет, присланный мистером Моффетом. – Утверждение, что Р. Мурчисон распознал действительную структуру Африканского континента. – Прибытие в Линьянти. – Большое собрание. – Секелету в своем мундире. – Сообщения о стране, находящейся на северо-востоке. – Совещание о пути к восточному побережью. – Решение спускаться по северному берегу Замбези. – Ожидание дождливого сезона. – Как туземцы проводят время в самую жаркую пору дня. – Бен Хабиб желает жениться. – Выбор одной девушки. – Ослы. – Впечатления туземцев. – «Пища, приличествующая вождю»

Мы расстались со своими друзьями, живущими в Либонте, 31 июля. У деревни Читлане наловили подраставших птенцов линкололо (Anastomus lamalligerus), длинноногой черной птицы, которая по величине немного крупнее вороны. Эта птица питается раковинами (Ampullaria) и живет большими стаями в тростниках. Места их обитания хорошо известны; эти птицы из года в год занимают одни и те же места, которые считаются принадлежащими вождям. В определенное время года вожди занимаются вылавливанием птенцов этих птиц из тростника. Результат сбора этого «урожая», как они сами называют ловлю, составлял 175 неоперившихся птиц, преподнесенных мне в подарок. Взрослые птицы появляются большими стаями по Лиамбье и выглядят тощими и хилыми. Птенцы, наоборот, очень жирные и в жареном виде составляют лакомое блюдо бароце.

Другая африканская птица, Bufaga africana, сопровождает с такой же целью носорога. На бечуанском языке она называется «кала». Когда бечуаны хотят подчеркнуть свою независимость от другого, то они, обращаясь к нему, называют его «мой носорог», как будто они сами были птицами. Обычно так называют сателлитов вождя. Нельзя сказать, чтобы эта птица существовала исключительно насекомыми, живущими на шкуре носорога, потому что его твердая, лишенная волос шкура сама по себе является защитой от всех насекомых, кроме пятнистых клещей; но она, по-видимому, привязана к этому животному в некоторой степени так же, как домашняя собака к человеку. В то время как буйвол испытывает тревогу, когда его часовой покидает свой пост, носорог, не обладающий острым зрением, но имея острый слух, предупреждается об опасности криком своего крылатого союзника Bufaga africana.

Носорог пасется в ночное время, и утром часто слышат, как его часовой, разыскивающий своего огромного товарища, издает хорошо знакомый ему звук призыва. У одного вида этой птицы, наблюдаемого в Анголе, клюв имеет форму ложки или щипцов, которыми раскалывают орехи, как будто для того, чтобы отрывать насекомых от кожи носорога. Когти у этой птицы острые, как иглы; они позволяют ей вцепляться в ороговевший, почти нечувствительный верхний слой шкуры носорога, не раздражая чувствительных нервов настоящей кожи, совершенно так же, как колючки, попадающие в кожу человеческой руки. Но как Bufaga africana, так и Textor erythrorhynchus пользуются еще другой пищей, потому что я видел стаи этих птиц в тростниках, где не было никаких животных.

Вожаком стада диких животных является обыкновенно самое осторожное из них. Когда оно бывает убито, то другие не знают, что предпринять, и стоят, сбитые с толку. Однажды я случайно застрелил вожака, молодую зебру, которая когда-то, будучи укушена в заднюю ногу хищным животным, стала чрезвычайно осторожной и вследствие этого сделалась вожаком стада. Если дикие животные видят, что собственное стадо или даже другие животные обращаются в бегство, то они обязательно побегут. Таким образом, наиболее робкие из них ведут за собой всех остальных. Усиление чувства осторожности, которое имеет место, когда самки рождают детенышей, приводит к тому, что в это время вожаками бывают самки.

3 декабря 1855 г., проходя через красивую холмистую местность, мы перешли через р. Моцума. К югу и несколько к востоку от этой местности стоит возвышенность Таба Чью, или «белая гора». На вершине ее виднелась какая-то порода белого цвета, вероятно, доломит. Ни одна возвышенность не достигает здесь большой высоты. Когда мне описывали эту гору в Линьянти, то я думал, что ее белая вершина может быть снежным покровом; люди, рассказывавшие мне о ней, с жаром уверяли меня в том, что эта гора имеет огромные размеры. Мои осведомители были людьми, привыкшими к равнинам, и не знали ничего о настоящих высоких горах. Когда я спросил их, что за белое вещество находится на вершине, они сразу ответили, что это какой-то камень. Я думал побывать на ней, но нам необходимо было скорее идти на северо-восток.

Сообщения туземцев о том, что на вершине горы находится порода белого цвета, несомненно, правильны. Отдаленные ряды возвышенностей, окаймляющих берега Замбези на юго-востоке, и ландшафт, который позволяет глазу охватывать сразу пространство на двадцать или тридцать миль, с низкорослой травой под ногами, – все это было видом, который действовал особенно освежающе на людей, путешествующих целыми месяцами по глухим лесам.

Моцума была первой рекой, которая показывала, что мы теперь находились на склонах, направленных к восточному берегу. В ней не было воды, но я открыл на ее берегах то, что доставило мне тогда огромное удовольствие: это были куски бурого угля, или лигнита, указывающие, может быть, на существование здесь каменного угля, об отсутствии которого в центральной долине я всегда очень сожалел.

Вновь и вновь встречались нам развалины больших городов, содержавших единственные иероглифы этой страны в виде истертых жерновов с большими кварцевыми кусками, посредством которых производился размол зерен. Такие куски кварца лежали повсюду в большом количестве, показывая, что опустошение этих городов явилось результатом войны; если бы жители удалились отсюда мирно, то они, конечно, забрали бы их с собой.

Ближайшую ночь мы спали около небольшой деревни, называемой Чизамена. Она расположена у основания цепи низких возвышенностей. Страна здесь более лесиста, чем плато, которое мы оставили, но деревья невелики. Очень много их переломано слонами, большей частью на фут или два [30–60 см] от земли.

Мы перешли через ручьи Капопо и Уе; в данное время в них бежала вода, но обыкновенно они бывают сухими. В этой части страны растет много дикого винограда; на берегах Замбези его вообще много. В стране батока есть разновидность винограда, которая дает черную, довольно сладкую ягоду. Большие и шероховатые листья его способны выдерживать сильную солнечную жару; но у обычных разновидностей очень крупные семечки, которые сильно вяжут рот и поэтому делают ягоду неприятной. Туземцы, однако, едят эти ягоды.

Дожди еще не вполне кончились, но многие водоемы уже высыхали, земля заросла во многих местах небольшими зелеными бесцветковыми растениями, благодаря которым почва казалась покрытой плесенью. От них шел крепкий запах. Ручей Уе протекал среди высоких берегов, состоящих из мягкого красного песчаника с белыми прожилками и из кусков туфа. Рассыпающийся песчаник, очевидно, аллювиальный. В этой местности встречаются рытвины в 6 футов [около 2 м] глубиной с диаметром в 3 или 4 фута [около метра или немного более]. Иногда эти рытвины образуют удобные колодцы; в других случаях они бывают наполнены землей; в некоторых из них люди сделали могилы своих вождей.

20-го числа мы дошли до деревни Монины (около р. Тангве, 16°13 38» ю. ш., 32°32 в. д.). Оставив эту деревню, мы пошли по руслу Тангве, которая имела четверть мили в ширину. Ходьба по песку почти так же утомляет, как ходьба в снегу. Окружающая местность, покрытая низкими деревьями, была очень ровной; в отдалении видны были высокие холмы. Несколько к югу находятся возвышенности Лоболе. В этой области так много львов, что люди никогда не ходят в лес одни. Однажды, в самый полдень, когда я случайно повернул в сторону от тропы и проехал немного пути по высокой траве, которая была несколько выше меня, какое-то животное прыгнуло в сторону от меня, но я не успел рассмотреть, был ли это лев или гиена. Мы видели здесь также много следов черных носорогов, буйволов и зебр.

Птицы поют здесь очень приятно, и мне показалось, что я слышу канарейку, как в Лунде. Был сильный ливень, и я заметил, что через час после ливня температура понизилась на 14°. Начиная с февраля, температура падала очень чувствительно. В январе на восходе солнца самая низкая температура была 75° [28,2 °C]; средняя температура в тот же самый час была 79° [29,9 °C], в три часа пополудни – 90° [34 °C], а при заходе солнца – 82° [30,9 °C]. В феврале она падала в течение ночи до 70° [26,4 °C], а средняя месячная равнялась 88° [33,1 °C]. Только один раз она поднялась до 99° [37,4 °C], и вслед за этим повышением последовала гроза с бурей; но жара здесь была мучительнее, чем в более высоких местностях и при более высокой температуре.

Делая отклонения в сторону от своего пути, мы заходили иногда в деревни. В одном месте увидели труп льва, убитого буйволом, и рога путокване (черной антилопы), самой красивой из всех антилоп. Ее умертвил, конечно, лев. Барабанный бой, производившийся в течение целой ночи в деревне, около которой мы ночевали, показывал, что кто-то из ее обитателей окончил свой жизненный путь.

У многих из баньяи кожа имеет цвет кофе с молоком; этот цвет считается самым красивым во всей стране. Белый цвет лица и у туземцев считается мерилом красоты. Когда они обматывают тонкие пряди своих волос в один фут [30 см] длиной полосками тонкой внутренней коры одного дерева, окрашенными в красноватый цвет, то многие из них напоминают мне древних египтян. Густая масса волос, причесанных таким образом, падает им до плеч. Когда они намереваются идти в путь, они стягивают все волосы в пучок и завязывают его узлом на темени. В своей повседневной жизни они очень чистоплотны.

Когда вследствие болезни одного из наших спутников мы не заходили в хижины туземцев, то я имел случай наблюдать, к каким способам прибегали иногда наши люди для того, чтобы доставать себе пищу. На термитниках они находят большие белые съедобные и очень вкусные грибы. Стуча камнями о землю, они по звуку находят клубень мокури, которого в стране Мопане очень много. Таким же способом они добывают другой клубень, величиной приблизительно с репу, который называется «бонга». Прекрасным питательным средством является также плод, называемый у макололо «ндонго», а у бамбири – «донголо»; по виду он похож на небольшую сливу; зрелая слива – черного цвета; косточки у нее очень маленькие.

Вся страна сплошь покрыта галькой и гравием из гранита, гнейса, с большим количеством талька в нем, слюдистого сланца и других пород, которые мы видели in situ между реками Кафуе и Лоангвой. Здесь имеются большие скопления мягкого, красного, слабо скрепленного песка, который легко крошится рукой. Все реки имеют песчаное русло. Мы проходили большие участки этих рек, в которых во время сухого сезона совсем не бывает воды. Близко к нам с южной стороны высоко поднимаются возвышенности Локоле, а за ними протекает р. Мазое со своими золотоносными песками.

Синьор Феррао встретил нас со своей обычной добротой и угостил прекрасным завтраком. В течение дня нас посетили наиболее видные жители городка. Все они были того мнения, что свободные туземцы возделывали бы в больших размерах хлопок, если бы могли найти покупателей. В прежние времена они вывозили много хлопка и тканей в Манику и даже Бразилию. «Туземцы готовы работать и торговать на своей собственной земле, – заявляли они, – если только это может быть для них выгодно: в своих интересах черные работают очень усердно». Позднее мы не раз замечали, что таково было мнение всех энергичных людей, а также что все поселенцы, обладающие активностью, предприимчивостью и трезвыми привычками, стали богатыми. Те же, которые больше всего любили лежать на боку и курить, неизменно жаловались на леность негров и были бедны, горды и презираемы.

Мы обедали с другим, очень видным португальцем, майором Тито Сикардом, который повторил общераспространенное мнение, что открытие д-ром Ливингстоном Конгонской отмели погубило Келимане, ибо правительство решило покинуть этот зараженный лихорадкой район и основать новый город в устье Конгоне. Тогда еще не было известно, что владельцы домов в старой деревне предпочтут лучше отказаться от всех своих должностей, чем переселиться. Майор очень хотел помочь д-ру Ливингстону в его предприятии и заявил, что, как только кончится война, он немедленно привезет наши товары в Тете на каноэ; позднее он так и сделал.

Возвращаясь в Ньярука, мы услышали в вечерней тишине нежное пение птицы, похожее на соловьиное.

На левом берегу, напротив Сены, начинается живописная цепь высоких холмов, тянущаяся в северном направлении, почти параллельно реке. Здесь мы в первый раз встретились с прекрасной породой антилоп куду (Antilope strepsiceros). В нескольких милях выше Сены находится остров Пита со значительным туземным населением, которое, по-видимому, было богато пищевыми продуктами.

К нам на борт явился метис, назвавшийся старшиной, и вручил нам несколько початков зеленой кукурузы в качестве подарка – «сегати». Это не является обыкновенным подарком: предполагается, что взамен дарящий должен получить что-либо, по меньшей мере ценнее вдвое. Если у скупого туземца есть маленькая жесткая курица или несколько початков кукурузы, – почти не имеющие цены, так как дюжина лучших кур стоит только два ярда ситца (когда-то по 3 пенса за ярд), а корзина кукурузы – только пол-ярда, – он преподносит это как «сегати». Его сердце переполняется при этом благодарностью, которую однажды определили как предвкушение грядущих милостей, и он бывает очень разочарован, если не получает взамен чего-либо, стоящего хотя бы вдвое больше. Мы вскоре научились не любить «сегати», преподносимых простым народом; но было бы напрасно говорить хитрому африканцу: «Продайте это нам, мы заплатим». – «О нет, сэр; это сегати, это не продается», – таков был неизменный ответ. Поскольку на это смотрят как на любезность, мы всегда подчинялись этому обычаю вежливости, когда имели дело со старшинами. Поступить иначе казалось нам равносильным плохим манерам в обращении богатого и занимающего высокое положение с бедным и униженным. Когда к этому приему пытались прибегнуть частные лица, мы уклонялись.

За Пита находится маленький остров Ньямотобси, где мы встретили небольшое племя охотников на бегемотов; они бежали со своего родного острова, лежащего напротив, вытесненные оттуда войной. Все были заняты работой; некоторые делали гигантские корзины для зерна, причем мужчины плели их изнутри. С обычной для них любезностью вождь приказал расстелить для нас под навесом циновку, а затем показал оружие, которым они пользуются для того, чтобы убивать бегемотов. Это – короткий железный гарпун, вставленный в отверстие длинного шеста, однако так, чтобы он мог от него отделиться, и прикрепленный к крепкой веревке из коры милолы или гибиска; эта веревка обкручивает шест во всю его длину и закреплена на другом конце. Двое мужчин подкрадываются бесшумно в быстроходном каноэ к спящему животному. Ближайший к носу гребец вонзает гарпун в ничего не подозревающую жертву. Проворный кормовой, действуя своим широким веслом, отталкивает легкое суденышко назад; сила внезапного толчка отделяет гарпун от его обмотанной веревкой рукоятки, которая, появившись на поверхности воды (иногда к ней прикрепляют надутый пузырь), указывает охотникам, где скрывается раненый зверь, пока они с ним не покончат.

Упорство экспедиции было в конце концов увенчано успехом: 18 апреля было открыто озеро Ширва, значительных размеров водоем с горькой водой, в котором водились пиявки, рыбы, крокодилы и бегемоты. Вода слегка солоновата, – вероятно потому, что не имеет выхода, – и производит впечатление глубокой. Над ее поверхностью, как холмы, поднимаются острова. Мы наблюдали озеро, находясь у подножия горы Пиримити, или Мопеупеу, на юго-юго-западной стороне. На севере перспектива заканчивалась морским горизонтом. Вдалеке виднелись два маленьких острова. Третий, побольше, похожий на вершину горы, покрытую деревьями, поднимался ближе, на переднем плане. На востоке виднелись горные цепи; а на западе стоит гора Чикала, которая, кажется, связана с большим горным массивом, называемым Зомба.

Берег, где мы провели две ночи, был покрыт зарослями камыша и папируса. Желая установить широту по естественному горизонту, мы прошли некоторое расстояние по воде, направляясь к тому, что предполагалось мелью. Но пиявки произвели на нас такое нападение, что мы еле смогли вернуться; одна женщина сказала, что мужчины заманили и нас в воду, чтобы убить.

Согласно собранным сведениям, это озеро не могло сравниться по своим размерам с другим, находящимся дальше к северу и отделенным от этого только узкой полосой земли. Северный конец озера Ширва увидеть не удалось, хотя мимо него и прошли. Это озеро имеет, вероятно, в длину от 60 до 80 миль и около 20 в ширину. Высота над уровнем моря 1800 футов. Вода напоминает по вкусу слабый раствор английской соли. Местность вокруг очень красивая, покрыта богатой растительностью; разбивающиеся и пенящиеся на скалах волны на юго-восточной стороне, – когда они были, – еще более увеличивали красоту картины. Недалеко от восточного берега вздымаются чрезвычайно высокие горы – до 8000 футов над уровнем моря. Они представляют величественный вид, когда их высокие и крутые вершины виднеются частью над облаками, частью под ними. Этот хребет называется Миландже; на западе находится гора Зомба, 7000 футов высоты и около двадцати миль длины.

Поскольку задачей экспедиции было больше постепенное завоевание доверия народа, чем исследование страны, было решено, что она на этот раз проникла достаточно далеко внутрь страны. Считая, что можно будет достигнуть поставленных целей, повторив посещение этой местности, как это было сделано с Шире, решили вернуться на судно, находившееся у острова Даканамойо. Но вместо того, чтобы возвращаться той же дорогой, прошли к югу у самой горы Чирадзу-ру, побывали у родственников Чибисы и оттуда спустились через перевал Зеди к Шире. И было хорошо, что мы вернулись на пароход именно в этот момент, так как наш превосходный каптенармус, Джон Уокер, на попечении которого было оставлено судно, тяжело болел лихорадкой в течение всего нашего отсутствия. Между тем те, которые карабкались 22 дня по горам и спали все ночи, кроме одной, под открытым небом, вернулись живыми и здоровыми. Товарищ Уокера Pay, которому была поручена аптечка, не давал ему никакого лекарства, так как не знал, чем он болен. Едва ли можно спутать лихорадку с чем-либо другим, если обратить внимание на вышеперечисленные симптомы или припомнить, что всякое заболевание в этой стране или является формой лихорадки, или осложнено малярией. Так как положение Уокера было очень серьезным, ему сейчас же дали большую дозу каломели.

Скоро каптенармус поправился; однако из-за продолжительности лихорадки его организм был потрясен гораздо больше, чем если бы лекарство ему дали сразу.

Кру нарубили во время нашего отсутствия много дров для парохода, и мы скоро отправились вниз по реке.

Пароход пришел в Тете 23 июня и после ремонта отправился в Конгоне, чтобы получить припасы с крейсеров ее величества. Нас очень обильно снабдили первосортными запасами, но нам не повезло, – мы потеряли значительную их часть и теперь должны были переносить лишения. На пути вниз по реке мы купили несколько гигантских кочнов капусты и тыкв в туземной деревне ниже Мазаро. Наши обеды состояли обычно из одного блюда; но на следующий день мы были поражены, когда наш черный повар из Сьерра-Леоне внес и второе. «Что это у тебя?» – спросили его с удивлением. «Торт, сэры». – «Торт! Из чего же он сделан?» – «Из капусты, сэры». Так как у нас не было сахара и мы не могли дополнить воображением недостающее, как в детстве, праздник, который устроил нам гениальный Том, нас не порадовал. Бриг ее величества «Персиэн», под командой лейтенанта Сомерза, зашел сюда по пути на мыс Доброй Надежды; хотя он сам терпел некоторый недостаток в продуктах, все же щедро уделил нам все, что мог. Тут мы расстались с нашими кру, так как из-за их неспособности к ходьбе мы не могли пользоваться ими во время сухопутных путешествий. Была набрана команда из макололо, которые, кроме того что являются хорошими ходоками, могут рубить дрова, работать на корабле и нуждаются только в туземной пище.

Это один из главных путей работорговцев изнутри страны. Другие пересекают Шире немного ниже, а некоторые – самое озеро. Мы могли освободить этих рабов, но не знали, что делать с ними дальше. Когда мы встречали людей, которых вели привязанными к палкам, доктору приходилось выслушивать упреки макололо, которые никогда не становятся рабами: «Да, ты называешь нас плохими, но у нас нет желтого сердца, как у этих людей, почему ты не позволяешь нам их передушить».

Веер из перьев

Фотография

Освободить их и оставить принесло бы мало пользы, так как жители окрестных деревень быстро поймали бы их и продали бы опять в рабство. Вожди племени ман-ганджа продают своих собственных подданных: мы встречали аджава и работорговцев в нескольких высокогорных деревнях; несомненно, их пригласили сюда за рабами. Вожди всегда старались создавать впечатление, что они стыдятся этой торговли, и старались оправдаться: «Мы не продаем много народу: мы продаем только тех, кто совершил преступление».

Как правило, товар для этой торговли составляют низшие слои населения и преступники; поэтому невольники так безобразны. Кроме преступников, продаются, вероятно, и другие, например обвиняемые в колдовстве. Внезапно исчезают иногда сироты, не имеющие друзей, и никто не интересуется, что с ними случилось. Искушение продавать своих подданных особенно велико потому, что в горных районах мало слоновой кости, и часто вождь может купить заграничные товары только на человеческое мясо. Аджава предлагают взамен ткань, медные кольца, посуду и иногда красивых молодых женщин и согласны подвергнуться неприятностям, связанным с тем, чтобы увести ночью тех, кого указал им вождь. Они дают четыре ярда хлопчатобумажной ткани за мужчину, три за женщину и два за мальчика или девочку. Они увозят их к португальцам в Мозамбик, Ибо и Келимане.

Другой источник поставки рабов, – жертвами становятся представители всех слоев населения, но преимущественно простой народ, – часто открывается тогда, когда одна часть племени, побуждаемая жаждой наживы, начинает красть и продавать своих соплеменников. Этим зло не ограничивается. Начинается междоусобная борьба. Более слабая часть племени изгоняется, делается бродячей и так разлагается, что живет грабежом и продажей своих пленников и даже друг друга без зазрения совести. Именно в таком положении находилась часть племени аджава, которую мы встретили первой.

Манганджа оказались более подозрительными и менее гостеприимными, чем племена на Замбези. Им не верилось, что мы действительно пришли в их страну с теми целями, о которых мы им говорили. Они, естественно, судили нас, исходя из тех мотивов, которыми руководствуются сами. Один вождь в долине верхней Шире, испуганный вид которого побудил наших людей окрестить его Китлабовала («меня убьют»), сказал, что и раньше к ним приходили отряды с не менее правдоподобными историями, чем наша, а потом, через несколько дней, набрасывались на них и уводили много людей в рабство. В некоторые деревни в долине нас не впускали, и население не хотело даже продавать нам пищевые продукты. Например, люди вождя Зимики стояли у входа в изгороди из молочая и заявили, что мы не войдем в их пределы. Молодой парень произнес гневную речь, танцуя со своим луком и отравленными стрелами и свирепо жестикулируя перед нашими лицами. Посредине речи его остановил старик, который приказал ему сесть и не говорить таким образом с чужестранцами. Он неохотно повиновался, недоверчиво ворча и весьма многозначительно выставлял вперед свои толстые губы. Мы видели, что женщины покидают деревню. Опасаясь недоразумений, мы, к великому неудовольствию наших людей, решили продолжать наш путь. Макололо были очень злы на туземцев за их негостеприимный прием, а также и на нас, так как мы не позволяли им «задать этим негодяям перцу». «Вот что получается из-за того, что идешь с белыми, – ворчали они. – Если бы мы были с нашим вождем, то ели бы сегодня их коз, а завтра кое-кто из них нес бы наш багаж».