Ты называешь себя вождем, не так ли? Что это за вождь, который подкрадывается в темноте, пытаясь стащить наше буйволовое мясо! Неужели тебе не стыдно? Ничего себе, хорошенький вождь: ты похож на навозного жука и думаешь только о себе. Разве у тебя сердце вождя? Почему ты не убиваешь себе быков сам? На самом деле у тебя, наверное, в груди камень и нет вовсе никакого сердца!» Увещивания Туба Мокоро не произвели никакого впечатления на превращенного вождя. Тогда за дело взялся другой, самый уравновешенный из наших людей, который почти никогда не говорил. Он попробовал другой прием – стал увещевать льва в свойственном ему спокойном тоне и не торопясь, указывая на неприличие такого поведения по отношению к чужеземцам, которые никогда не сделали ему ничего плохого. «Мы мирно путешествуем по этой стране, возвращаясь к своему вождю. Мы никого не убили и ничего не украли. Буйволовое мясо – наше, и не подобает такому великому вождю, как он, бродить вокруг в темноте, стараясь, подобно гиене, украсть мясо у чужестранцев. Ты можешь пойти на охоту сам, ведь в лесу очень много дичи». Однако пондоро оставался глух к убеждениям и рычал только все громче. Тогда люди рассердились и стали угрожать, что будут стрелять в него, если он не уйдет. Они схватились за ружья, чтобы застрелить его, но лев осторожно держался в темноте, вне светлого круга, который образовали наши лагерные огни. Выйти же в темноту они не отваживались. Мы положили немного стрихнину в кусок мяса и бросили его льву. После этого он скоро ушел, и мы больше ничего не слышали о величественном воришке.

Население Кебрабасы было теперь более упитанным и вообще находилось в лучшем состоянии, чем во время нашего первого посещения: урожай был обильный, у них было достаточно и еды, и питья, и они наслаждались жизнью в меру своих возможностей. Все мужчины разрисовывают себе лицо, делая поперек носа и посередине лба короткие горизонтальные полоски или шрамы; они также носят, подобно древним египтянам, одну медную серьгу трех дюймов в диаметре. Некоторые носят длинные волосы, как древние ассирийцы и египтяне; у небольшого числа глаза с косым разрезом, как у китайцев.

Перейдя вброд быструю Луию, мы покинули нашу тропу, которая шла по берегу Замбези, и двинулись в северо-западном направлении за один из горных хребтов. Южная оконечность этого хребта называется Монгуа – в честь встречающейся здесь акации с чрезвычайно сильным и неприятным запахом. Наша тропа извивалась по долине вдоль небольшой почти высохшей горной речки, а потом пересекала скалистые отроги больших гор. В данное время здесь было очень сухо, воды почти не было, – только иногда встречались ручейки и небольшое количество колодцев, вырытых в руслах водных потоков. Население было бедно и старалось убедить в этом путешественников. Мужчины, в противоположность жителям долин, проводили много времени на охоте, может быть, вследствие того, что на склонах гор очень мало земли, пригодной для огородов, а если они сеют что-нибудь в долинах, то очень мало шансов, что их посевы успеют созреть.

В селении к востоку от Чиперизивы, где мы остановились на ночь, вовсе не оказалось женщин. Недалеко от деревни, в долине, мы два раза стреляли в дичь; из-за этих выстрелов женщины убежали в лес, а мужчины явились узнать, не означают ли они войну. После того как они услышали, что намерения у нас мирные, кое-кто из стариков вернулся. Местный начальник Камбира извинился, что у него не приготовлен для нас подарок. Позднее он принес немного муки, жареного кролика (Нугах capensis) и кувшин пива: он хотел, чтобы мы сочли его бедным. Пиво он будто бы получил издалека, – собственного у него нет. Как и манганджа, эти люди здороваются, хлопая в ладоши. Если мужчина приходит в какое-нибудь место, где сидят другие, он хлопает последовательно в ладоши перед каждым, и они отвечают ему тем же. Если он что-нибудь говорит, то и говорящий и слушающий хлопают в ладоши после каждого абзаца и потом более сильно в заключение, – когда речь окончена. Проводник, которого дал нам вождь, приветствовал таким образом каждого из своих товарищей, прежде чем отправиться с нами. Разница в языках здесь так незначительна, что можно считать все здешние племена принадлежащими к одному семейству.

Мы пошли дальше в том же направлении и за весь день миновали только два маленьких селения. За исключением шума, который производили наши люди при ходьбе, кругом было совсем тихо; птиц мы видели мало. Мы видели «райскую вдовушку» и убедились, что она еще не потеряла своих длинных перьев. На пути мы видели громадное количество черного дерева и Lignum vitae, а также того дерева, из очень гладкой и горькой коры которого делаются хранилища для зерна. В общем местность покрыта лесом, состоящим из деревьев обычного размера. Мы ночевали в маленькой деревне недалеко от Синдабуэ, где нашим людям удалось купить много пива, и они были необычайно шумны весь вечер.

Здесь мы покинули реку и стали подниматься по долине, которая ведет к перевалу Мбурума, или Моханго. Ночи были холодные, и 30 июня на рассвете термометр показывал 4°. Мы прошли через состоявшую из 20 больших хижин деревню, на которую напал Секваша, возвращаясь после убийства вождя Мпангуэ. Он захватил, обратил в рабство женщин и детей и унес все пищевые продукты, кроме громадной корзины отрубей, которые туземцы имеют обыкновение сберегать на случай голода. Его рабы разбили все кувшины для воды и жернова для помола муки.

На холмах встречаются деревья буазе и бамбук, но джуд-жубе, или сизифова дерева, ввезенного, видимо, из Индии, за рекой не попадается. Мы ели его плоды, называемые португальцами масаанс, похожие по вкусу на яблоки, все время, как ушли из Тете. Здесь они крупнее, чем где бы то ни было; далее масаанс исчезают. Не попадаются дальше этого места и манговые деревья, так как португальцы никогда не селились нигде дальше Зумбо. Мух цеце здесь больше, и они сильнее нас беспокоили, чем где-либо до сих пор. Цеце сопровождают нас, когда мы идем, и часто жужжат вокруг наших голов, как рои пчел. Они очень хитры и, когда собираются укусить, садятся так осторожно, что их присутствия не замечаешь, пока они не ужалят. Боль от их укусов острая, но быстро проходит; она сменяется легким, но неприятным зудом, подобным тому, какой вызывается укусами москитов. Эта муха убивает всех домашних животных, кроме коз и ослов; для человека и диких зверей она не опасна. Мухи цеце сильно искусали как нас, так и наших ослов во время этого перехода, но их укусы не имели никаких последствий.

На перевале Мбурума воды мало, за исключением дождливого периода. Однако мы остановились у прекрасных источников в русле пересохшей в это время речки Подебоде, которая спускается до конца перевала; кое-где в ямах осталась вода. Здесь мы оставались несколько дней, так как д-р Кэрк серьезно заболел. У него было несколько приступов лихорадки; он заметил, что, когда мы находились в более высоких и прохладных местах, он чувствовал себя хорошо; когда же мы спускались ниже, он начинал чувствовать озноб, хотя температура воздуха была на 14° выше. Он испробовал несколько лекарств, которые считаются действенными, стараясь выяснить, не окажутся ли другие комбинации лучше, чем тот препарат, которым мы обычно пользовались. Когда мы остановились здесь у воды, он внезапно ослеп и не мог держаться на ногах от слабости. Наши люди быстро приготовили травяную постель. Мы уложили на нее нашего товарища с опасениями, которые может понять только тот, кто ухаживал за больными в дикой стране. Мы боялись, что он отравился во время своих экспериментов; но все-таки дали ему дозу наших обычных пилюль, и на третий день он уже ехал на одном из наших ослов, который позволил себя оседлать, а через шесть – шагал так же, как любой из нас. Мы рассказываем об этом, чтобы проиллюстрировать то, что мы часто наблюдали, а именно: перевозка больного в другое место чрезвычайно способствует выздоровлению, и чем сильнее человек духом, чем он меньше поддается болезни, тем меньше у него шансов умереть.

Запасшись водой в колодцах Подебоде, мы снова вернулись к Замбези в то место, где в нее впадает эта речка. Когда туземный охотник проходит через засушливый район, он узнает, где найти воду, по животным. Присутствие, например, газелей и слонов не свидетельствует о наличии воды, так как эти животные передвигаются на большие расстояния и могут удаляться от нее на расстояние в 20 миль. Но следы зебры, палла, буйволов и бегемотов указывают, что вода недалеко, так как они никогда далеко от нее не уходят. Когда в торжественной тишине леса раздается радостное пение птиц, можно быть уверенным, что ты у самой воды. Находясь здесь под высоким тамариндовым деревом, мы услышали много новых и приятных песен странных маленьких птичек; в их пении звучали любовные ноты, как в ворковании голубей; они сидели в ветвях деревьев, осеняющих эти животворящие источники.

Охотясь, наши люди встретили большое стадо буйволов, спокойно отдыхавшее в высокой сухой траве, и яростно напали на удивленных животных. В своем возбуждении некоторые забыли зарядить ружья пулями (они привыкли охотиться с копьями) и, стреляя одним порохом, удивлялись, что буйволы не падали. Убивший молодого слона всадил свои четыре пули в четырех буйволов, а потом выстрелил три раза зарядами дроби № 1, служившей для стрельбы по цесаркам. Веселые замечания и смех, которые вызывали эти маленькие приключения, казались слушателям похожими на приятный детский лепет. Однако Мбиа и Мантланьяне убили каждый по буйволу; оба животных были в прекрасном состоянии, мясо их было подобно прекрасной говядине с легким привкусом оленины. Видимо, стая голодных воющих гиен тоже нашла запах этого мяса соблазнительным: они всю ночь бродили вокруг лагеря, стремясь принять участие в пиршестве. К счастью, они трусливы и никогда не нападают ни на человека, ни на животных, кроме тех случаев, когда им удается застать их спящими, больными или в других неблагоприятных условиях. Когда у ног горит яркий костер, их присутствие беспокойства не вызывает. Туземцы вешают на дерево кусок мяса, достаточно высоко для того, чтобы побудить гиену прыгнуть за ним, внизу же под ним вкапывается в землю рукоятка копья – этим способом гиену побуждают к самоубийству.

Мы поднесли Мошоботуане подарок, а также откровенно высказали ему все, что думаем о его кровавых набегах на своих братьев – батока. Проборка приносит больше всего пользы, когда она сопровождается какой-нибудь любезностью. Действительно, он на нас не обиделся, судя по тому, чем он нас отдарил, – большим количеством муки, молоком и быком. Он владеет большим стадом и участком прекрасного пастбища по течению красивой реки Леконе. Когда видишь скот, мирно пасущийся на лугу, чувствуешь себя дома даже в глубине Африки. Цеце живет на деревьях, окаймляющих пастбище с запада; таким образом, если бы пастуху случилось забыть свои обязанности, весь отбившийся скот мог бы погибнуть.

Женщин в этой деревне больше, чем мужчин. Это результат набегов вождя.

Жена Сима, принадлежащая к племени батока, пришла сюда от водопада, чтобы приветствовать своего вернувшегося супруга, и принесла лучшие местные фрукты. Ее муж был единственным из нашего отряда, который привел с собой из Тете жену, – а именно девушку, полученную им от Чисаки в награду за свое искусство в танцах. Согласно нашим взглядам, его первая жена вряд ли могла быть довольна, увидев вторую, и притом более молодую; но она все-таки увела ее с собой домой, а муж ее остался с нами.

Спускаясь к находившейся у водопада деревне, мы встретили несколько настоящих макололо. Цвет их кожи коричневый, приятного оттенка, светлее, чем у других племен. Говорят они медленно и осторожно, отчетливо произнося каждое слово. Достигнув деревни против Калаи, мы встретились с вождем макололо, Машотлане. Он пришел в сарай, где мы сидели; впереди него шел маленький мальчик, несший трехногую скамейку, на которую Машотлане и уселся с подобающей торжественностью. Несколько секунд он смотрел по сторонам, потом взглянул на нас и приветствовал нас, произнося: «Румела» (что значит «доброго утра» или «привет»). Затем он дал нам немного мяса бегемота, взял кусок сам и подал остальное своей свите, члены которой быстро его съели. Машотлане оправдывал свои набеги тем, что, когда он пришел собирать дань, батока напали на него и убили нескольких из его спутников. Местные вожди часто приводят в оправдание своих мелких войн те же доводы, что и Цезарь в своих «Комментариях». Лишь немногие признаются, как старый Мошоботуане, что они начали войну, так как были сильны и имели достаточные шансы на победу. Мы встретили здесь Пицане, который провожал доктора в Сен Поль де Луанда. Секелету послал его купить трех лошадей у торговцев из Курумана, которые требовали за каждую находящуюся в весьма жалком состоянии лошадь девять слоновьих бивней.

Вечером, когда все было тихо, один из наших людей, Такеленг, выстрелил из мушкета и воскликнул: «Я оплакиваю мою жену; мой двор опустел, у меня нет дома!» – и затем издал долгий, тоскливый стон.

Глава XII

Водопад Виктория

На другой день мы отправились посмотреть на водопад Виктория. Его название на языке макололо – Моси оа Тунья, что значит «гремящий дым»; более древнее название – Сеонго, или Чонгуэ, что значит «радуга», или «место радуги». Мы сели в каноэ, принадлежащее Туба Мокоро – «разбивателю каноэ»; несмотря на это зловещее имя, он, по-видимому, был единственным, знавшим «средство» против кораблекрушения на порогах над водопадом. На протяжении нескольких миль течение реки было плавным и спокойным, и мы приятно скользили по воде, прозрачной, как хрусталь, мимо красивых островов, покрытых густой тропической растительностью. Среди деревьев обращали на себя внимание: высокие пальмы Hyphaene Borassus, грациозные дикорастущие финиковые пальмы, с плодами в золотой оболочке, и тенистые моконга, из породы кипарисов, с темно-зелеными листьями и пунцовыми плодами. У самого берега виднелось много цветов; некоторые из них были для нас совсем новы, другие, как, например, вьюнок, являлись старыми знакомыми.

Дети проводят здесь время весело, особенно по вечерам, когда становится прохладно. Одна из игр состоит в том, что маленькая девочка садится на плечи двух других. Они ходят с ней по деревне, причем она сидит с вытянутыми вперед руками; остальные хлопают в ладоши. Они останавливаются перед каждой хижиной и поют благозвучные песни; некоторые при этом отбивают такт, ударяя по своим маленьким юбочкам из коровьих шкур, другие перемежают пение любопытными жужжащими звуками. Кроме этого и прыганья через веревочку, игры девочек состоят из подражания работе матерей: они строят маленькие хижины, делают маленькие горшочки, готовят, толкут зерно в миниатюрных ступках или работают в крошечных садах. Мальчики играют с копьями, сделанными из тростника и снабженными деревянными наконечниками, маленькими щитами, луками и стрелами. Они также забавляются, делая маленькие загоны для скота, и занимаются лепкой из глины фигурок рогатого скота, проявляя большую изобретательность в изображении рогов различной формы. Говорят, что у некоторых есть также пращи. Как только они вырастают настолько, что могут стеречь коз или телят, их посылают в поле. Мы видели часто мальчиков верхом на порученных им телятах, – это нововведение, которое принесли англичане со своими лошадьми. Одна из дам, Целане, наблюдая, как д-р Ливингстон снимал показания влажных и сухих термометров с шариками, подумала, что он тоже играет. Не получив ответа на свой вопрос, что он делает, – это было довольно трудно сделать, так как в туземном языке нет научных терминов, – она сказала с насмешливой улыбкой: «Несчастный! Играет, как малый ребенок!»

Как и другие африканцы, макололо очень верят в могущество медицины. Они думают, что против всего, чем страдают смертные, существует свое лекарство. Мамире очень хочется иметь детей; у него шесть жен и только один ребенок; он совершенно серьезно просил дать ему лекарства «для детей». Мать Секелету пришла в гости к сыну из долины Баротсе. Она считала, что похудела со времени последнего приезда д-ра Ливингстона, и просила лекарства, «чтобы потолстеть». Макололо считают полноту необходимой принадлежностью женской красоты, но на чрезмерную тучность, о которой говорит капитан Спик, встречающуюся на севере, они смотрели бы с отвращением. Мы слышали, как мужчины говорили о женщине, о которой мы сказали бы, что она склонна к полноте, как о «толстой до безобразия».

Еще до нашего прибытия из Курумана пришли в Линьянти для нас два пакета писем и газет. Секелету, не зная, когда мы прибудем, оставил их там; теперь он немедленно послал за ними гонца. Этот человек вернулся на седьмой день, проделав огромный путь. Один из пакетов был для него слишком тяжел, и он его оставил. Доктор хотел взять кое-какие лекарства и бумаги из фургона, оставленного им в Линьянти в 1853 г., и поэтому решил отправиться туда сам. Вождь дал ему свою собственную лошадь, которой было теперь около 12 лет, и несколько человек. Доктор нашел все в своем фургоне в таком точно виде, как он оставил семь лет назад. Старшины, Мосалеи Пеконьяне, приняли его очень сердечно и извинялись, что не могут его хорошо угостить: «Ах! Если б он приехал в прошлом году! Тогда все было в изобилии – и молоко, и зерно, и пиво!»

Очень рано на другой день глашатай селения, Ма-Пуле-ньяне, по собственной инициативе, публично провозгласил следующее (его слова в полной тишине, задолго до рассвета, звучали потрясающе): «Я видел сон! Я видел сон! Я видел сон! Ты, Мосале, господин мой, и ты Пеконьяне, господин мой, не падайте духом и не тоскуйте, а верьте слову Монаре (доктор), так как сердце его для макололо бело, как молоко. Я видел во сне, что он приедет и что племя будет жить, если вы будете молиться богу и слушаться Монаре». Ма-Пуленья-не показал д-ру Ливингстону место, где были похоронены бедный Хельмор и семь других, причем указал, где зарыты те, кого похоронил Хельмор, и те, которым отдал этот последний долг Мафале. Место это не было ничем отмечено. Туземцы считают, что мертвых надо «прятать», поэтому они сказали о могилах наших соотечественников: «Скоро здесь все зарастет кустами, так как никто не будет возделывать эту землю». К этому месту приблизился один Ма-Пуленьяне, остальные остались на почтительном расстоянии; макололо неизменно избегают всего, связанного со смертью, и им никогда не был известен существующий дальше на севере обычай брать частицы человеческого тела, чтобы делать из них амулеты.

Глава XVII

Снова в дельте Замбези

Так как вода в Замбези стояла на необыкновенно низком уровне, то мы побыли в Тете, пока она не поднялась, и в Конгоне вышли 3 декабря. Поддерживать судно в плавучем состоянии было нелегкой работой; собственно говоря, мы и не ожидали, что оно удержится на воде. Каждый день открывались новые течи, паровой насос отказывался работать, мостик сломался; ночью три отсека наполнились водой, все было затоплено, кроме каюты и переднего отсека. Через несколько дней Роу заверил нас, что «хуже уже быть не может». Он и Хэтчино во время нашего отсутствия затратили много времени, конопатя дно, обмазывая его глиной и укрепляя, и мы решились снова воспользоваться судном главным образом для того, чтобы доставить им удовольствие. Мы уже давно были убеждены, что стальные пластины совершенно не годились.

Утром 21 декабря несчастный «Астматик» сел на песчаную мель и наполнился водой. Его нельзя было ни опорожнить, ни стащить с мели. За ночь вода в реке поднялась, и на другой день над водой виднелись только около 6 футов мачт затонувшего судна. Большая часть имущества, находившегося на борту, была спасена, и Рождество 1860 г. мы провели, расположившись лагерем на острове Чимба. Мы послали в Сену за каноэ и прибыли туда 27-го. Нам опять оказал дружеское гостеприимство наш друг, сеньор Феррано.

Большая партия невольников, принадлежавших коменданту, пробывшая в отсутствии около года, как раз возвратилась из торговой экспедиции в страну Моселекатсе. Купцы с этими невольниками повезли внутрь страны 1000 мушкетов и большое количество пороха, так как, по их словам, это были единственные товары, которые Моселекатсе охотно покупал. Они выступили в обратный путь со слоновой костью, страусовыми перьями, тысячью овец и коз и тридцатью головами прекрасного рогатого скота. Кроме того, Моселекатсе послал коменданту, в доказательство того, что он и купцы расстались друзьями, великолепного белого быка. Страусовые перья были упакованы в тростниковые корзины, и, когда однажды ночью в лагере вспыхнул огонь, они все погибли.

Этой партии пришлось проходить через район, зараженный цеце, и весь рогатый скот погиб от укусов. Белый бык погиб на расстоянии двух дней пути до Сены. 600 коз и овец были съедены, – потому ли, что они хромали, или потому, что их погонщики были голодны. Комендант, страдавший приступом лихорадки, не мог подсчитать свои убытки, но намеревался посадить в тюрьму невольников, которые, как обычно, больше думали о своем удобстве, чем о прибылях хозяина. Несомненно, рабский труд обходится очень дорого: англичанин с двумя фургонами и десятью людьми мог совершить более выгодное путешествие во владения Моселекатсе, чем эти сотни невольников, хотя ему пришлось бы покрыть от Наталя или Капа гораздо большее расстояние.

Когда мы встретили Секваша, он признался, что уже собрал 800 ароб, или 25 000 английских фунтов слоновой кости, причем большею частью платил за нее пустяки. У его товарища была примерно половина этого количества – 12 800 английских фунтов. Когда Секваша вернулся в Тете в следующем году, его посадили в тюрьму в форте. Он дал несколько тонн слоновой кости и вскоре был на свободе. Официальной причиной его заключения были беспорядки внутри страны, в которых он был повинен; но это был только прием, подобный операции, проделываемой в рыбоводстве над рыбой, чтобы заставить ее выпустить икру.

Возможно, нашим капским друзьям будет интересно узнать, что, несмотря на их воркотню время от времени по поводу легкомыслия их работников-кафров,[36] эти кафры работают гораздо лучше невольников. Как мы уже говорили, уголь здесь выходит на поверхность на берегах рек, и его было бы легко перевезти на лихтерах. Дон Педро V[37] прислал небольшое судно, точно такое, как «Ма-Роберт», для навигации по Замбези; в Тете был послан приказ снабжать его углем из тех залежей, которыми пользовались мы для своего судна. Этот приказ выполнили, поставив на работу невольников. Согласно сведениям, полученным от офицера, который заведовал этой простой рудничной операцией, уголь обходился в фунт стерлингов за тонну, т. е. вдвое больше, чем в Англии при свободном труде. Если бы его привезли к устью реки, то он обошелся бы дороже, чем уголь, доставляемый морем вокруг мыса Доброй Надежды в Индию. Вышеприведенные факты свидетельствуют, что наибольший расход при его добыче составляло пропитание невольников. Жалованье, которое получали штейгеры, было сравнительно незначительным. При существующей системе труда уголь, доставленный из Тете в Конгоне, должен был бы обходиться не менее чем в 10 фунтов за тонну. Эти цифры станут еще более яркими, если мы вспомним, на какой глубине добывается уголь в Англии. Мы видели в 1864 г. упомянутое выше судно в Мозамбикской гавани; оно не было использовано для того назначения, для которого было прислано, хотя находилось здесь уже 3 года.

Мы не могли заподозрить жителей той деревни, около которой расположился наш лагерь. Вероятно, воры следовали за нами в течение многих дней, выжидая удобного случая. Наши подозрения пали на нескольких людей, прибывших с восточного берега. Но так как не было улик и мы думали, что узнаем, если наши вещи будут продаваться поблизости, мы не поднимали шума и начали обзаводиться новой одеждой. К счастью, не тронули наши револьверы и ружья. Но мы чувствовали себя очень униженными, так как нас, вооруженных людей, ограбили несколько чернокожих мошенников.

Некоторые из лучших мест для рыбной ловли являются, по-видимому, частной собственностью. Однажды утром, во время бури, мы нашли убежище в большой лагуне, сообщавшейся с озером узким проливом. Поперек этого пролива были забиты сваи, между которыми оставались только промежутки для плетеных верш. Десятка два людей вытаскивали рыбу. Мы попробовали купить немного рыбы, но они отказались ее продать. Они сказали, что рыба не принадлежит им и что они должны послать ее хозяину, которому принадлежит это место. Хозяин скоро пришел и охотно продал нам весь улов.

Некоторые кладбища очень хорошо устроены и хорошо содержатся. Это мы заметили еще в Читанде и в особенности в деревне, находящейся на южном берегу прекрасной гавани, у мыса Мэклер. С восточной и южной стороны на кладбище сделаны широкие, аккуратные дорожки. В северо-восточном углу кладбища росло большое старое фиговое дерево. Его раскидистые ветви бросали на могилы приятную тень. Вокруг этого священного места росли и другие великолепные деревья. Так же как и у нас, могилы были сделаны холмиками, но все они были расположены с севера на юг. Покойника, очевидно, клали головой к северу. Могилы женщин и мужчин различались по отдельным предметам, которыми покойный пользовался при жизни, но все они были сломаны, как будто для того, чтобы показать, что ими никогда уже не будут больше пользоваться. Кусок рыболовной сети и сломанное весло говорили о том, что похоронен рыбак. На могилах женщин лежали деревянные ступки и тяжелые пестики, употребляемые женщинами для дробления зерен, корзинки, в которых просеивают муку, и многочисленные тыквенные бутылки и разбитые горшки. По-видимому, представление, что загробная жизнь похожа на настоящую, не является преобладающим; тем не менее у изголовьев некоторых могил заботливо выращиваются банановые деревья. Если это не просто украшение, их плоды можно считать приношением тем, кто еще сохранил земные вкусы. Жители соседних деревень были дружелюбны и предупредительны и охотно приносили нам для продажи продукты.

Продолжая наши исследования, мы обнаружили, что северная часть озера была пристанищем беззакония и кровопролития. Племя мазите, или мазиту, живет высоко в горах и совершает неожиданные хищнические набеги на деревни, расположенные в долинах. Это – зулусы, выходцы с юга, из внутренней части Софала и Инхамбане, принадлежащие к тому же семейству племен, которые берут ежегодную дань с португальцев на реке Замбези. Все деревни, расположенные к северу от резиденции Манкамбира (11°44 ю. ш.), были недавно разрушены этими страшными грабителями, но при нападении на Манкамбиру, на Маренгу они потерпели поражение. Заросли и палисады вокруг деревень давали возможность стрелкам из луков подстреливать нападавших мазиту, не подвергаясь опасности, но они боялись приблизиться к месту, где не могли воспользоваться своими щитами. За резиденцией Манкамбиры мы увидели сожженные деревни и гниющие трупы павших от копий мазиту всего несколько дней назад. Люди нашего сухопутного отряда боялись идти дальше, так как среди них не было ни одного европейца. Они страшились встречи с теми, ужасные злодеяния которых им попадались на каждом шагу. Этот отказ туземной сухопутной группы двигаться вперед без сопровождения белого человека был вполне естествен, так как вражеские шайки, разорившие страну, все еще слонялись поблизости. И если бы эти хищники увидели только людей одного с ним цвета, они тотчас напали бы на них. То, что мы согласились на просьбу наших чернокожих спутников, привело к событию, которое могло иметь очень серьезные последствия.

Эти люди были очень черными и на них не было почти никакой одежды. Молодая женщина, одетая по последней макондийской моде, ловко, по-мужски, отталкиваясь шестом, привезла полное каноэ девушек для того, чтобы посмотреть на нас. На ней был декоративный головной убор из красных бусинок, прикрепленный к волосам с одной стороны, ожерелье из красивых разноцветных бус, два блестящих резных медных браслета на левой руке и крохотный лоскуток материи, хотя он и был самым дешевым из всего ее туалета.

Продолжая свой путь на запад, мы обнаружили, что река делает небольшой поворот к югу и что в некоторых местах она глубже, чем вблизи от моря. Когда мы поднялись примерно на 140 миль вверх по течению реки, начали появляться мягкие туфовые породы; еще десятью милями выше река стала более узкой и скалистой, и когда, по нашим подсчетам, мы поднялись на 156 миль, наше дальнейшее продвижение было приостановлено. Мы находились от побережья по прямой линии менее чем в двух градусах. Происшествий, заслуживающих внимания, было мало: семь каноэ с грузами соли и риса в течение нескольких дней плыли вместе с нами, и чем дальше мы направлялись в глубь страны, тем приветливее становились люди. Там, где мы остановились, чуть ниже острова Ниаматоло, находящегося на 38°36 восточной долготы и 11°53 широты, река была узка и полна скал. Возле острова имеется скалистый порог с узкими проходами, доступными только для туземных каноэ; падение воды невелико, берега совсем низкие, но эти скалы образуют барьер, не дающий возможности продвигаться далее на лодках. В прежних сообщениях указывалось, что река судоходна на расстоянии, равном месячному пути от устья; мы увидели, что при обычном уровне воды уже через 6–8 дней лодка может встретить препятствия, которые характерны для всех африканских рек. Рувума замечательна тем, что на протяжении 80 миль от океана она течет по высокой местности. На других реках водопады встречаются в горах, а у Рувумы они находятся на ровной местности, где имеются в отдалении от берегов холмы. Далеко на западе и севере виднелись высокие голубые вершины, – судя по их форме, вероятно, вулканического происхождения, – поднимавшиеся над равниной.

Говорили, что расстояние от Нгомано – места, находящегося в 30 милях выше, – до арабских переправ через озеро Ньяса (Ценга или Кота-Кота) равняется 12 дням пути. Путь к озеру Ньяса через водопады Мерчисона, которые мы открыли, требовал значительно меньшей переноски по суше; поэтому мы решили вернуться, взять свой пароход и продолжать путь там, где нас хорошо знали, вместо того чтобы продвигаться по местам, где мы были чужими.

Туземцы говорили, что выше того места, откуда мы решили повернуть обратно, проход был еще уже; они рассказывали, что один араб построил лодку выше порогов и, наполнив ее невольниками, пустил вниз; лодка была разбита в щепки в этих теснинах верховья. Многие все еще утверждают, что Рувума вытекает из Ньясы и что при выходе из озера она очень узка. Один человек заявил, будто он видел своими глазами, что Рувума берет начало из озера, и был очень недоволен, когда ему начали задавать вопросы, как бы сомневаясь в истине его слов.

Более удовлетворительные сведения, как нам казалось, мы получили от других лиц. К Рувуме присоединяется река Лиенде на расстоянии 30 миль, или двух дней пути, выше того места, где мы повернули обратно. Лиенде течет с юго-запада, беря свое начало в горах с восточной стороны Ньясы. Великий невольничий путь в Килву проходит вверх по берегам этой реки, вода в которой в сухое время года доходит лишь до щиколотки. Сама Рувума течет с северо-запада, и после того, как путешественник проходит место слияния Лиенде у Нгомано (что в переводе значит «место встреч»), он находит, что река здесь узка, узнает, что вождя этой местности зовут Ндондэ и что там живет народ аджава.

Люди племени ньяматоло имеют пищу в большом изобилии и обрабатывают большие пространства земли. Остров является лишь их летней резиденцией, а постоянные селения находятся в лесах. Когда, охотясь, мы входили в некоторые из этих селений, мы видели, что в них остались большие количества зерна, и в некоторых частях леса, в стороне от селений, кроме зерна, мы нашли много горшков с масличными семенами (сезам). Они предлагали нам сезам в качестве подарка и товара для продажи, называя его мафута, что значит жир; в небольших количествах они принесли нам копаловой камеди; это привело нас к мысли, что она собирается арабами. Табак, спрессованный в пачки, был в изобилии и очень дешев. Мы видели там кусты хлопчатника, но не заметили, чтобы кто-нибудь занимался ткачеством или прядением, кроме как для рыболовных сетей. Большую ценность представляет вьющееся красильное дерево, которое достигает толщины человеческой ноги. Доктор Кэрк экспериментальным путем установил, что оно довольно ценно, так как дает стойкий желтый краситель. Баобабы на Рувуме, хотя и далеко не такого гигантского размера, как на Замбези, приносят плоды в два раза крупнее. Большие белые цветы только что отцвели, но на ветвях еще висело много прошлогодних плодов.

Страна здесь разделена на области: лежащая к югу от Риви-Риви называется Нквези, а к северу – Банда; обе тянутся вдоль пограничной реки от ее истоков до устья. Это интересно, так как указывает на наличие известных представлений о ценности земли. Во многих местах эта мысль не привилась, и каждый может обработать землю там, где ему вздумается. Огород считается собственностью, а на необработанную землю никто не претендует.

Деревни, по-видимому, всегда располагают таким образом, чтобы быть в тени. О числе их мы раньше не имели ни малейшего представления, так как наш путь всегда шел вдоль реки. Теперь они все были покинуты. Кругом стояли высокие стеркулии (Sterculias) с пятидесятифутовыми стволами (не считая ветвей) желтовато-зеленого цвета. Многие хижины стояли под тенью развесистых фиговых деревьев, которыми теперь беспрепятственно питались слоны. Земля была густо покрыта отломанными ими ветвями.

Один вид стеркулий имеет почти кругловатый стручок, величиной с кулак, с семенами, покрытыми мякотью канареечного цвета, дающей большое количество прекрасного масла. Из семян деревьев моцикири также добывают жир и масло, и поэтому туземцы охраняют эти деревья.

Так как Риви-Риви течет с северо-запада, то мы шли по ее берегу, пока не пришли к народу, который успешно защищался против шаек аджава. В каждом селении мы нанимали людей, чтобы те шли вперед в следующее и объявляли, кто мы такие. Делали мы это для того, чтобы напуганные жители не принимали нас за новый отряд аджава или за португальских агентов по закупке невольников.

В этих местах возделывали кукурузу, и жители охотно продавали ее нам, но никакое красноречие не могло убедить их дать нам проводников к женщине-вождю Нианго. Очевидно, они считали, что нам нельзя доверять, хотя наши спутники без устали расхваливали нас так, что о скромности и речи не могло быть. В конце концов, чтобы успокоить их подозрения, нам пришлось вообще воздерживаться от упоминания имени этой дамы.

Было бы утомительно перечислять названия селений, которые мы миновали по дороге на северо-запад. Одно из них, самое большое из всех виденных нами в Африке, было совершенно пусто. Повсюду лежали скелеты, что представляло печальное, но обычное зрелище. Другое называлось Тете. Нам известны три места, носящих это название. Это свидетельствует о том, что слово «тете» туземного происхождения; по-видимому, оно означает место, где вода бежит по скалам. Третье селение называется Чипанга («большая работа»), что идентично Шупанге португальцев. Это повторение названий, возможно, указывает на то, что один и тот же народ когда-то принес их с севера.

Большей частью местность покрыта невысоким редким лесом; речки окаймлены очень большими деревьями. В одно из них, фиговое дерево с оригинальными листьями, попала молния. На тех местах, где сбегал вниз по стволу электрический ток, как бы в возмещение причиненного ущерба, появилась масса новых ростков и выступило большое количество смолы, какой нам никогда не приходилось до того видеть ни на одном дереве.

Война за захват невольников не распространялась дальше на запад от этой деревни Тете. Теперь, когда мы подходили к селениям, люди, счастливая страна которых никогда не страдала от вторжения врага, приветствовали нас словами, полный смысл которых мы вряд ли можем вполне постичь: «Мы рады, что вы несете не войну, а мир».

В это время года ночи еще холодные, и так как жителям не надо работать на полях, они встают много позднее восхода солнца. В другое время года они уходят на свои поля до рассвета, и первые звуки, которые слышишь утром, – это громкие разговоры мужчин и женщин в темноте. Они нарочно разговаривают так громко, чтобы отпугнуть звуком своего голоса диких животных.

Когда нет никакой работы, первым признаком наступающего дня бывает громкий кашель курильщиков конопли.

Однажды утром, задержавшись из-за переговоров о проводниках, используемых нами главным образом для того, чтобы они знакомили с нами жителей других селений, мы – двое белых – ушли немного вперед, держась реки. Так как наши люди всегда могли выяснить, по какому пути мы пошли, по следам наших ботинок, мы спокойно ушли таким образом на протяжение нескольких миль. На этот раз, однако, они потеряли наш след. Тропа была хорошо проторена слонами, гиенами, палла (Pallahs) и зебрами, но человеческая нога не ступала на нее уже много дней. К заходу солнца мы дошли до одной покинутой деревушки, где сделали себе удобные постели из травы. В таких случаях, чтобы привлечь внимание заблудившихся, обычно стреляют из мушкетов. В данном случае звуки стрельбы только ввели нас в заблуждение: услышав на следующее утро выстрелы, мы после длинного, утомительного перехода пришли только к нескольким туземным охотникам, которые стреляли в буйволов. Вернувшись в маленькое селение, мы встретили там знакомых людей, которые помнили нас, когда мы проезжали на лодке по пути к озеру. Они сделали для нас все, что могли.

Район озера Танганьика. Хозяйственная постройка для хранения съестных припасов

Фотография

Мы сообщаем теперь только их географические данные, без дальнейших объяснений, кроме того, что из маршрутов арабов и других явствует, что по пути к городу Каземба они дважды пересекают Луапулу. К этому мы можем прибавить, что мы никогда не бывали в затруднительном положении из-за приписываемой неграм неспособности объяснить, куда течет река.

Плавание Ливингстона и Стэнли по озеру Танганьика

Рисунок середины XIX в.

Точка кипения воды указывала, что высота склона от края возвышенности до нашего крайнего пункта на западе равна 170 футам. Но это определение высоты нужно рассматривать как приблизительное, и если бы для подтверждения такого довольно грубого способа у нас не было течения реки, то на это совсем нельзя было полагаться. Местность снижалась, как это показывал водораздел, по направлению к ЛуангваМарави и Монтала, или к юго-западу, западу и северо-западу.

После того как мы покинули реки, питающие озеро Нья-са, мы заметили, что вода стекает к центру материка. Течение Касаи (реки, которую видел д-р Ливингстон во время своего путешествия к западному берегу) и ее притоков было направлено на северо-восток или приблизительно в этом направлении. Находит ли себе вода, текущая в этом направлении, выход через Конго или Нил, достоверно неизвестно. Говорят, что некоторые части материка напоминают собой опрокинутую вверх дном обеденную тарелку. Эта часть, если она вообще имеет какую-нибудь общую форму, по-видимому, больше похожа на шляпу с широкими полями, с немного приплюснутой тульей. В некоторых местах высота края довольно значительна. В других, как, например, в Тете и у водопадов Мёрчисона, она так ничтожна, что о ней можно узнать, только устранив ежедневные колебания в показаниях барометра, посредством одновременных наблюдений на побережье и в пунктах, находящихся в двух– или трехстах милях внутри страны. Пока африканские реки остаются внутри того, что мы можем назвать краями, они не являются препятствием. Но как только они выходят из возвышенностей, их полезность снижается из-за водопадов. Низко лежащий пояс очень неправилен. Иногда он поднимается вверх, как край перевернутой вверх дном тарелки, а в других случаях около моря поднимается высокий горный хребет, за которым внутри страны, прежде чем достигаешь центральной возвышенности, следует более низменная область. Ширина низменности иногда доходит до 300 миль, и эта ширина определяет границы судоходства от моря.

Танзания. Распятие. Резьба по эбеновому дереву. Маконде

Фотография

Подъем к стране Марави и по всей длине западного берега озера, на протяжении, по крайней мере, 300 миль по тому же меридиану, как мы позднее выяснили, представляет собой просто горный проход, подобный тому, какой имеется на пути из Бомбея в Пунаг. Африканский горный проход с западного берега озера, находящегося на 1300 футах над уровнем моря, подымается на такую же высоту над нашим здешним пунктом отправления, как индийский от уровня моря в Бомбее. Африканский Декан немного выше и прохладнее, чем индийский в Пунаге. Африканские хижины похожи на хижины индийцев около Дапура, но гораздо лучше построены. Обладание плугом ставит индийцев выше африканцев, хотя и те и другие возделывают почти те же самые хлеба. Почва и общий вид страны – деревья, ущелья, реки и волнистые равнины – почти одинаковые как на африканском, так и на индийском Декане. Но в Африке мы видим поля, засеянные прекрасным длинноволокнистым хлопком, почти равным египетскому, вместо той жалкой разновидности, которая растет в Индии. Тем не менее разница между обеими странами поразительна. В Индии все – дороги, мосты, каменные стены, развалины храмов и дворцов – свидетельствует о человеческом труде. Африка же, несмотря на все, что делал человек, выглядит такой же, какой она вышла из рук Творца. Единственные дороги – это тропы, протоптанные туземцами на несколько дюймов в глубину и почти от 15 до 18 дюймов в ширину, вьющиеся от селения к селению. Они производят такое впечатление, как будто бы сделаны людьми, считающими, что изогнутая линия является самой красивой, или же теми, кто достиг того состояния мудрости, к которому мы все стремимся, когда можно, не торопясь, прогуливаться по маленьким извилистым дорожкам. Здесь нет развалин хижин, разве только когда они сгорят. Но и тогда тонкий слой красной глины, которой были оштукатурены хижины, и отпечатки тростника сохраняют цвет и твердость мягких кирпичей. Вскоре рассыпаются и они.

Было бы нехорошо, если бы мы, перечисляя результаты наших исследований, не упомянули о серьезных недостатках, присущих, как мы полагаем, каждой стране Центральной Африки: здесь нужно постоянно ждать периодических засух. Если под экватором существует пояс дождей, то это единственное известное исключение. Засухи эти всегда бывают частичными, но могут охватывать пространства от ста до трехсот миль. Наши исследования показали, что между 10 и 15° южной широты засуху можно ждать раз в каждые 10 или 15 лет, а между 15 и 20° – раз в каждые 5 лет. Какова их причина, мы не можем сказать.

Горы покрыты деревьями и травой до самых вершин. Долины часто густо покрыты роскошной растительностью, – и вдруг, без всякого предварительного признака, за урожайным годом идет год, когда нет ни всходов, ни урожая. На каком-нибудь месте величиной с квадратную милю, над которым прошел ливень, трава всходит, но снова засыхает. В других местах все спалено и выжжено, прошлогодняя трава, которой не коснулись ежегодные пожары, обесцвечена и рассыпается в пыль, когда ее берешь в руки; а листья хотя и на живых деревьях, но кажутся увядшими. Тот, кто видел эти места во всей их свежести и зелени после дождя, тот с трудом может поверить, что лежащий перед ним бурый и пыльный мир был когда-то зеленым.

Хотя страна густо покрыта деревьями, настоящий строевой лес можно получить только в определенных районах. Дерево гунда (Gunda) славится своей прочностью и размерами. Из него выдалбливают и делают каноэ, поднимающие от 2 до 3 тонн. Мосокосо и мукунду-кунду тоже дают хороший строевой лес. Бакаутовое дерево здесь достигает большего размера, чем в каком-нибудь другом месте. Некоторые деревья, которые мы измеряли, имели 4 фута в диаметре. Хотя это дерево по внешнему виду ничем не отличается от бокаута других стран, но говорят, что оно уступает им в прочности.

Африка больше славится обилием твердого леса, чем строевого. Африканское эбеновое, или черное, дерево, хотя в ботаническом отношении и отличается от черного дерева, поступающего в продажу, достигает значительной величины и более черное. Оно встречается в большом количестве на Ромуве, милях в восьми от моря, как и другие ценные породы деревьев, как, например, желтое дерево, дающее прочную желтую краску. Моломпи широко распространено и, по-видимому, является тем же самым, что и Pterocarpus erria-ceus, дающим африканскую камедь на западном берегу, так как если сделать на нем надрез, то оно дает в большом количестве смолистое выделение, похожее на указанное лекарство. Это дерево, благодаря своей легкости и прочности, очень хорошо для весел и лопаток. Кроме этих деревьев, имеется мопане, или железное дерево, и мангр, из которого очень хорошо делать стропила.

На возвышенностях в большом количестве попадается один вид сарсапарели, вероятно Smilax Krausiana. На равнинах часто встречается корень калумба, буазе с волокном тоньше и крепче, чем льняное. Буазе (Buaze), моцикири (Motsikiri), бома (Вота) – вид стеркулиевых (Sterculias), род красного дерева – все дают масло или маслянистое вещество. Масло буазе обладает прекрасным свойством высыхания. Кроме этих дикорастущих растений, в больших размерах и на больших пространствах возделывается сезам. Из его семени, которое сейчас экспортируют, и земляных орехов добывается большое количество столового масла. Вид больших огурцов, называемых макака, выращивается в большом количестве туземцами как для еды, так и ради его прекрасного масла.

Мы не пытаемся здесь описывать все, что производит эта страна, ни так подробно, как она этого заслуживает, ни с теми сердечными надеждами, которые некогда испытывали. Мы говорим без всякой гордости о своем открытии озер Ширва и Ньяса, о терпеливом исследовании Замбези до пункта по ту сторону водопада Виктория и о прочих важных географических достижениях. Все это мы делали лишь попутно, преследуя нашу главную цель. Все омрачала торговля невольниками. Наши заметки резко отличаются от предвзятого мнения об Африке. Несмотря на то что из уютной комнаты Ньюстендского аббатства, в которой мы живем, нам видна долина, покрытая снегом, нам нетрудно вспомнить яркий солнечный свет над горными цепями Восточной Африки. Мы можем легко представить себе склоны, изборожденные лесистыми долинами, с выступающими то тут, то там скалами. Мы можем также восстановить в памяти богатые, залитые солнцем плоскогорья, покрытые лугами или усеянные группами зелени, орошаемые многочисленными реками; но над всем этим, как темный покров, тяготеет работорговля. Живописные возвышенности, глубокие ущелья и овраги, сбегающие с высоких краев плоскогорий вниз, туда, где как серебряная нить вьется в зеленых лугах Шире, или к широкому озеру, у подножия горных массивов, – все это может нарисовать нам воображение, но красоты природы теперь неразрывно связаны с человеческим горем и страданием.