Баквейны, живущие на Колобенге, имели перед своими взорами зрелище нескольких племен, обращенных бурами в рабство. Бакатла, батлокуа, баукенг, бамосетла и еще два других баквейнских племени стонали от гнета принудительного неоплачиваемого труда. Но бурами это считалось не столь великим злом, как то обстоятельство, что молодые люди этих племен, желая иметь собственный скот, – единственный способ достигнуть уважения и значения в глазах своих сородичей, – имели обыкновение уходить в поисках заработка в Кэпскую колонию. Проработав там три или четыре года на сооружении каменных запруд и плотин у голландских фермеров, указанные молодые люди бывают очень довольны, если к концу этого времени они могут вернуться к себе с тремя или четырьмя коровами. Подарив одну из своих коров вождю, они навсегда становятся в глазах своего племени людьми, достойными уважения. Эти добровольцы, называемые у голландцев мантатами, пользовались у них большим уважением. Им платили по шиллингу в день и выдавали по большому караваю хлеба на шесть человек ежедневно.

Многие из этих туземцев, которые раньше видели меня в двенадцати сотнях миль от Кэпа [Кейптаун], узнавали меня и приветствовали громким радостным смехом, когда я проезжал мимо них во время их работы в Рогевельде и Боккефельде, находящихся на расстоянии нескольких дней пути от Кейптауна. Я беседовал с ними и с людьми, для которых они работали, и нашел, что существующий порядок вполне удовлетворял обе стороны. Я не думаю, чтобы в области Ка-шан [Мегалисберг] нашелся хотя бы один бур, который отрицал бы, что ими в результате ухода рабочей силы в колонию был издан закон, лишающий таких рабочих скота, приобретенного тяжелым трудом, на том весьма убедительном основании, что если им нужна работа, то пусть работают на нас, своих хозяев, причем буры нагло заявляют, что платить им за труд они не будут. Я всегда питаю искреннюю благодарность судьбе за то, что я не был рожден в стране рабов. Никто не может представить, как отрицательно действует система рабства на самих рабовладельцев, которые были бы не хуже других людей, если бы не этот странный дефект, мешающий им почувствовать, как низко и неблагородно не платить за оказанные услуги. Жить обманом для них становится таким же естественным делом, как жить по средствам – для всех остальных людей.

Для читателей может оказаться небезынтересным краткое описание нашей хозяйственной жизни в Африке. Так как покупать все необходимое для нашего устройства было негде, то мы изготовляли сами непосредственно из сырья все, в чем нуждались. Вам нужен кирпич для постройки дома, – вы должны отправиться в лес, срубить дерево, выпилить из него дощечки и приготовить из них форму для кирпича; материал для окон и дверей тоже стоит в лесу; а если вы хотите, чтобы туземцы относились к вам с уважением, вы должны построить себе дом приличных размеров, что требует огромных физических усилий. Туземцы не могут быть для вас хорошими помощниками потому, что хотя баквейны и очень охотно работают за плату, но у них есть одна странная особенность: они не могут строить прямоугольных зданий. Как все бечуаны, они делают свои жилища круглыми. При постройке трех больших домов, сооруженных мною в разное время, я должен был класть своей правой рукой каждый кирпич или жердь, когда их нужно было положить под прямым углом.

Хижина кафров (племени зулу)

Рисунок XIX в.

Жена моя сама молола муку и пекла хлеб: для этого на месте муравейника была выкопана большая яма и сооружена импровизированная печь с каменной пластинкой вместо дверцы. Иногда устраивали на ровном месте хороший костер и когда вся земля на этом месте накаливалась, то клали тесто на маленькую сковородку с короткой ручкой или прямо на горячую золу. Над тестом ставили вверх дном какую-нибудь металлическую посуду, подгребали к ней кругом золу, а затем делали небольшой костер сверху. Из теста, смешанного с небольшим количеством закваски, оставленной от прежнего печения, и постоявшего час-другой на солнце, благодаря такому способу приготовления, получался превосходный хлеб. Пользуясь кувшином как маслобойкой, мы сами делали масло, сами изготовляли свечи, отливая их в формочке; мыло делали из золы растения соляк или из древесной золы, получая необходимую щелочь продолжительным кипячением ее.

Когда мы жили на Колобенге, то в отношении снабжения хлебом во время засухи всецело зависели от Курумана. Один раз наше положение ухудшилось до того, что мы питались отрубями; чтобы превратить отруби в муку, нужно было смолоть их последовательно до трех раз. Мы очень нуждались в мясном питании, которое, кажется, является более необходимым для жизни, чем считают вегетарианцы. Мы не могли надеяться на регулярное получение мяса. Сечеле, по праву вождя, получал грудину от каждого животного, убитого на его территории или за ее пределами, и он обязательно присылал нам каждый раз во все время нашей жизни там щедрую долю мяса. Но эти получки по необходимости были столь нерегулярными, что иногда мы вынуждены были питаться саранчой. Саранча является настоящим благодеянием для этой страны; заклинатели дождя предлагают иногда вызвать ее посредством своих заклинаний. По вкусу она вполне съедобна, но запах у нее неодинаковый в зависимости от растений, которыми она питается. Саранчу и мед следует есть вместе, это физиологически обосновано. Иногда ее высушивают на огне и толкут, и в таком виде, немного приправленная солью, она бывает очень вкусной. Сохраняется она месяцами. Вареная она невкусная, но жареную саранчу я предпочел бы креветкам, хотя, если бы было возможно, я уклонился бы и от того, и от другого.

Мы быстро ехали по суровой, совершенно плоской стране. Тонкий слой почвы, лежащей на известковом туфе на протяжении нескольких сот миль, позволяет расти мелкой, низкой, но приятной для взоров траве, а также деревьям баобабу и мопане. В некоторых местах этого пространства мы обнаружили большие соляные блюдца, одно из которых, Нтветве, имеет пятнадцать миль [28 км] в ширину и сто в длину [185 км]. На его горизонте можно определять широту так же хорошо, как на море.

Хотя эти любопытные места кажутся совершенно ровными, все они имеют слабый уклон к северо-востоку, куда медленно стекает дождевая вода, покрывающая иногда все это пространство. Следует напомнить, что как раз это и есть направление Зоуги. Таким путем вся растворенная в воде соль переносится в этом направлении к одному блюдцу, называемому Чуанца; на поверхности этого блюдца мы видели наслоение соли и извести толщиной в полтора дюйма [около 4 см]. На всех других блюдцах имеется эффлоресценция извести, а некоторые покрыты толстым слоем раковин. Раковины эти тождественны с раковинами моллюсков, находящихся в оз. Нгами и р. Зоуге.

В этой стране в каждом соляном блюдце на одной стороне имеется источник. Я не помню ни одного исключения из этого правила. Вода этих источников солоноватая и содержит нитрат соды. Однажды нам встретилось два источника, и в одном из них вода была более соленая, чем в другом. Если бы вода насыщалась солью, проходя через ее залежи, то ее невозможно было бы пить; в нескольких случаях, когда соль, содержащаяся в блюдце, в котором появляются эти источники, удалялась человеком, новых ее отложений не происходило. Поэтому вероятно, что отложения соли являются остатками древних, слегка солоноватых озер, большая часть которых должна была высохнуть в процессе общего усыхания. Примером этого может служить оз. Нгами, вода которого с падением ее уровня становится солоноватой, и этот взгляд находит себе подтверждение в том факте, что в самых глубоких впадинах или низменных долинах, из которых нет выхода, найдено огромное количество соли; в 30 милях [55 км] к югу от Бамангвато находится ключ, температура которого выше 100° [37,7 °C], и он не дает отложений соли, несмотря на то, что в сильной степени насыщен ею.

Когда на ровной поверхности этой страны – с преобладанием в ней туфа – попадаются отложения соли, то большие пространства ее бывают лишены растительности благодаря азотнокислым солям, растворяющим туф, что приводит почву в состояние, не благоприятствующее произрастанию растений.

В этом туфе мы обнаружили много колодцев. Одно место, называемое Матломаган-яна, или «цепи», является настоящей цепью таких непересыхающих источников. Так как они бывают наполнены водой даже в те периоды, когда не выпадает дождя, и напоминают в этом отношении реки, о которых говорилось выше, то они, вероятно, получают воду, благодаря ее просачиванию из речной системы отдаленной страны. Около этих источников мы нашли много бушменских семейств; в противоположность бушменам, живущим на равнине Калахари, которые отличаются низким ростом и светло-желтым цветом кожи, это – высокие, рослые парни, с темным цветом кожи. Один жар сам по себе не делает кожу черной, но жар вместе с влагой создает, кажется, самый прочный темный цвет.

Браслет бушменов, украшенный раковинами

Берлинский музей народоведения

Один из этих бушменов, по имени Шобо, согласился быть нашим проводником в пустыне между этими источниками и страной Себитуане. Шобо не подал нам никакой надежды на то, что мы встретим воду раньше чем через месяц. Однако гораздо раньше, чем мы ожидали, в одном месте нам попалась цепь болот, содержащих дождевую воду. Невозможно передать, в какое ужасное положение попали мы, оставив это место. Единственной растительностью был какой-то кустарник, растущий в глубоких песках; ни одна птица, ни одно насекомое не оживляли этой унылой картины; из всего, что мне приходилось когда-либо видеть, это, безусловно, было самое непривлекательное зрелище. В довершение всего наш проводник Шобо потерял дорогу на следующий же день. Вечером мы задобрили его, и он ходил по всем направлениям компаса, но находил только следы слонов, которые приходили сюда во время дождливого сезона; потом он сел на землю и прерывающимся голосом сказал: «Никакой воды, одна земля; Шобо спит, он терпит неудачу; одна земля», затем он прехладнокровно свернулся клубком и заснул. Наши быки страшно устали и изнывали от жажды; на утро четвертого дня Шобо, заявив, что он ничего не знает, исчез совсем. Мы поехали в том направлении, в каком видели его в последний раз, и около 11 часов увидели птиц, а затем след носорога. Тогда мы распрягли быков, и они, очевидно, угадав инстинктом, куда ведет этот след, бросились прямо по нему, а он вел к р. Мабабе, которая выходит из Тамунк’ле и тогда находилась к западу от нас. Почти весь запас воды в наших повозках был уничтожен одним из слуг, и к вечеру ее очень немного осталось для наших детей. Это была очень тревожная ночь, а утром чем меньше оставалось воды, тем больше хотелось пить нашим маленьким плутишкам. Мысль о том, что они могут погибнуть на наших глазах, была ужасна. Если бы я слышал упреки в том, что причина катастрофы заключается единственно во мне, это было бы для меня почти облегчением, но ни единого укора не сорвалось с губ их матери, хотя полные слез глаза без слов говорили о ее душевном состоянии. Но к вечеру пятого дня, к невыразимому нашему облегчению, несколько людей вернулись с запасом воды. До этого времени мы никогда не знали настоящей цены этой драгоценной влаги.

Шерсть у африканского льва имеет рыжевато-коричневый цвет, как у некоторых мастифов [английских догов]. Самец имеет большую гриву, которая внушает мысль о сильной властности. У некоторых из них концы волос гривы – черные; этих львов называют черногривыми, хотя в целом волосы гривы желтого, рыжевато-коричневого цвета. Во время открытия оз. Нгами Освелл и Вардон застрелили два экземпляра другой разновидности льва. У одного из них, старого льва, от его зубов остались только обломки, и изношенные его когти совершенно затупились; у другого, убитого в самом расцвете сил, были превосходные, сверкавшие белизной зубы; оба были самцы, но ни у того, ни у другого совсем не было гривы. Живущие в окрестностях озера львы ревут реже, чем южноафриканские. Мы почти не слышали их рева.

Помимо человека, истребляющего львов, существует еще много препятствий, ограничивающих чрезмерное их размножение. Лев редко нападает на взрослых животных; часто, когда им бывает схвачен, например, теленок буйвола, мать всегда бросается на выручку, и ее удар часто бывает для льва смертельным. Один найденный нами мертвый лев был убит именно таким образом, а на р. Лиамбье (Замбези) у другого льва, издохшего близ Сешеке, были все признаки, показывающие, что он получил смертельный удар от буйвола. Интересно, нападает ли когда-нибудь лев один на один на буйвола? Необычайная сила львиного рева по ночам в тех случаях, когда бывает умерщвлен буйвол, показывает, по-видимому, что нападение в этих случаях производится не одним, а несколькими львами.

Был еще случай, когда на одной равнине стадо буйволов не допустило до своих телят большое количество львов; все самцы стада выступили вперед, нагнув головы и угрожая львам рогами, а телята с самками оставались позади. Один удар рогами может убить наповал самого сильного льва. Мне говорили, что в Индии даже домашние буйволы чувствуют свое превосходство над некоторыми дикими животными; видели, например, как буйволы загнали тигров на бугор с таким ревом, как будто они наслаждались этим спортом. К слонам львы никогда не подходят близко, разве только к маленьким, которые иногда становятся их добычей; завидя царственного слона, всякое животное удаляется; и все-таки взрослый слон может стать более легкой добычей, чем носорог. Лев всегда опрометью убегает при одном только появлении последнего.

В местности, прилегающей к Машуе, водится большое количество различных видов мышей. Почва там до того изрыта их норами, что нога на каждом шагу уходит в нее. Одной разновидностью этих маленьких тварей сделаны небольшие копны сена высотой около 2 футов [0,6 м] в высоту и несколько более в ширину. То же самое делается ими в областях, покрываемых ежегодно снегом, с очевидной целью, но догадаться о причинах такой заготовки сена в африканском климате очень трудно.

Где много мышей, там должно быть много змей, потому что змеи питаются мышами. Поэтому кошка является хорошим препятствием для проникновения в дом этих ядовитых пресмыкающихся. Иногда, впрочем, несмотря на все предосторожности, змеи находят себе дорогу в дом; но даже и самые ядовитые породы кусают только тогда, когда им самим угрожает явная опасность, например когда на них наступят или когда наступает период их спаривания. Находясь в этой стране, не испытываешь ничего похожего на тот страх и отвращение к змеям, которые мы можем переживать, сидя в уютной английской комнате и занимаясь чтением о них. И все-таки это отвратительные существа, и чувство отвращения к ним, по-видимому, инстинктивно. Когда я делал дверь для нашего дома в Мабоце, то случайно в нижнем ее углу осталось отверстие. Однажды рано утром ко мне пришел один человек за вещью, которую я ему обещал дать. Я сейчас же подошел к двери, – а было еще темно, – и наступил на змею. И в тот момент, когда я почувствовал, как вокруг моей ноги обвивается холодная чешуя змеиной кожи, во мне разом проснулся дремлющий инстинкт, и я подпрыгнул выше, чем прыгал когда-либо и чем могу надеяться сделать это когда-нибудь еще, и стряхнул змею с ноги. Вероятно, я наступил на нее близко к голове и тем помешал ей укусить меня.

Некоторые из змей особенно ядовиты. Одна змея темно-коричневого, почти черного цвета, убитая на Колобенге, имела в длину 8 футов 3 дюйма [2 м 53 см]. Этот вид (пикахолу) снабжен таким большим количеством яда, что когда на змею нападает много собак, то первая укушенная ею собака погибает моментально, вторая – приблизительно через пять минут, третья – через час, а четвертая может жить несколько часов. Таким же точно образом эта змея причиняет огромную убыль скота в скотных загонах. Одна из змей, убитых нами на Колобенге, продолжала целыми часами выделять из зубов прозрачный яд уже после того, как ее голова была отрублена. Это была, вероятно, та змея, которая известна под названием «плюющей змеи»; думают, что она может брызгать ядом в глаза, когда ветер благоприятствует ее усилиям. Все змеи имеют потребность в воде и в поисках ее проходят большое расстояние до Зоуги и других рек и болот. Есть здесь еще другая опасная змея – надутая гадюка и другие виды гадюк. Одна из них, называемая туземцами «нога пуцане», или «козья змея», издает ночью крик, совершенно одинаковый с блеяньем козленка. Я сам слышал однажды такой звук в таком месте, где никогда не могло быть никакого козленка. Туземцы думают, что этим блеяньем змея заманивает к себе путешественников. Некоторые разновидности змей, будучи встревожены, издают особый запах, по которому люди узнают об их присутствии в доме. Есть здесь также и кобры (Naia haJE Смита) разных цветов и разновидностей. В раздражении они поднимают голову приблизительно на 1 фут [около 30 см] над землей и угрожающе надувают шею, очень быстро высовывая и втягивая обратно свой язык; неподвижно устремленные на вас ее стеклянные глаза сверкают гневом. Есть еще несколько видов из рода Dendrophis, как, например, Bucephalus viridis, или зеленый древолаз. В поисках птиц они взбираются на деревья, и тогда все находящиеся по соседству птицы скоро обнаруживают их присутствие, слетаются и поднимают тревожный крик. Их зубы приспособлены не столько для выделения яда, сколько для удержания в пасти животного или птицы, которыми они овладели. У Dasypeltis inornatus имеются небольшие зубы, устроенные так, что они могут пронзать яичную скорлупу, не раздавливая ее. Яйцо вбирается целым в пасть и втягивается в глотку дюйма на два [около 5 см] за голову. Находящиеся в этом месте пищевода особые зубы ломают скорлупу, не проливая содержимого, что неизбежно случилось бы, если бы передние зубы у этой змеи были большие; затем содержимое яйца высасывается. Есть здесь и безвредные и даже съедобные змеи. Из съедобных пород пользуется известностью большой питон, меце паллаг, или тари. Самые большие экземпляры этой породы имеют в длину 15 или 20 футов [4,5–6 м]; они совершенно безвредны и поддерживают свое существование мелкими животными, главным образом грызунами. Иногда их жертвами становятся горный козел и паллаг, которых они всасывают в свою сравнительно небольшую пасть по способу боа-констриктора. Одна застреленная нами змея этой породы имела в длину 11 футов 6 дюймов [около 3,5 м] и была толщиной в ногу человека. Когда пуля пробила ей позвоночник, она была еще в состоянии поднять голову футов на пять (метра на полтора) от земли и угрожающе открыть пасть, но все-таки была больше склонна уползти. Бушмены и бакалахари очень любят ее мясо; каждый из них уносит свою долю как бревна, на плечах.

Девушка из племени зулу

Рисунок с натуры

Тяжесть преступления, совершенного Лечулатебе, увеличивалась его повторением, и особенно после того, как в его городе пели сопровождавшуюся пляской песню, в словах которой выражалась радость по поводу смерти Себитуане. Себитуане в свое время советовал своему народу всегда жить в мире с племенами, живущими около озера, и Секелету был склонен следовать его совету, но в настоящее время Лечулатебе владел огнестрельным оружием и считал себя сильнее макололо. В свое время Себитуане лишил отца Лечулатебе всего скота, и последний теперь считал себя вправе возвратить себе все, что он мог. Так как я пользовался большим влиянием на макололо, то я убеждал их, что если они хотят спокойной жизни, то прежде всего должны сохранять мирные отношения с другими, и что они никогда не достигнут этого, если не позабудут о старых распрях. Им очень трудно внушить, что пролитие человеческой крови есть великое преступление. Конечно, они не могут не знать, что это – великое зло, но, привыкнув с детства проливать кровь, не чувствуют всей чудовищности убийства.

В то же самое время я послал Лечулатебе письмо, советуя ему отказаться от принятого им образа действий и особенно от их песни, потому что хотя Себитуане и умер, но войска, которые он сам водил в бой, еще существовали и были огромной силой.

Секелету, желая следовать завещанию отца и укреплять мирные отношения со всеми племенами, послал Лечулатебе десять коров для обмена на овец; в тех местностях, где кустарника много, как, например, в окрестностях озера, овцы хорошо откармливаются, но к северу от р. Чобе, на степных равнинах, раскинувшихся среди сети рек, овцы почти не водятся. Люди, которые повели коров, взяли с собой несколько мотыг, чтобы обменять их на коз лично для себя. Лечулатебе взял коров и послал Секелету десять овец, а согласно относительной стоимости овец и коров в этой местности, он должен был послать шестьдесят или восемьдесят овец.

Один из людей, у которых были с собой мотыги, пытался без формального разрешения Лечулатебе купить себе на них в одной деревне овец. Узнав об этом, Лечулатебе наказал его, заставив просидеть несколько часов на раскаленном песке, температура которого была по меньшей мере 130° (48,9 °C). Этот поступок вконец разрушил дружеские отношения между обоими племенами. Таким образом, это очень маленькое племя, руководимое слабым и неразумным вождем, располагавшее огнестрельным оружием, чувствовало себя в состоянии бороться с многочисленным и воинственным народом. Но очень редко случается, чтобы два племени, оба владеющие ружьями, вступали между собой в войну. Так как почти все взаимные распри между племенами, – по крайней мере на юге, – происходят всегда из-за обладания скотом, то самый риск, связанный со стрельбой на большом расстоянии, препятствует набегам.

Во время моего пребывания у макололо мне удалось уговорить их сохранять мир с Лечулатебе, но легко можно было заметить, что общественное мнение было против мира с бечуанами, к которым макололо относились с самым высокомерным презрением. Молодые люди, бывало, говорили: «Лечулатебе теперь пасет наших коров для нас; пойдемте, сбавим цену на его овец».

Так как макололо являются самым северным из всех бечуанских племен, то, прежде чем мы перейдем к той ветви семейства негров, которой макололо дали название «макалака», мы можем бросить взгляд на это семейство африканцев. Название «бечуана» происходит, по-видимому, от слова «чу-ана» – «похожий» или «одинаковый», соединенного с приставкой «ба», которая является личным местоимением «они». Все слово означает «товарищи» или «равные». Некоторые предполагают, что название это возникло от ошибки одного путешественника, который, расспрашивая бечуанов о племенах, живущих дальше них, получил в ответ: «бачуана», «они одинаковые», т. е. «они такие же, как и мы», и что будто бы этот безыменный путешественник, никогда не написавший о бечуанах ни единого слова, сумел ошибочно понятое им слово сделать родовым именем народности, населяющей все пространство от р. Оранжевой до 18° ю. ш. Так как это название уже употреблялось теми, кто никогда не имел общения с европейцами, то мы должны думать, что неизвестный путешественник знал туземный язык настолько хорошо, чтобы задать такой вопрос, но не настолько хорошо, чтобы понять ответ. Нужно добавить, что смысл, в котором они сами употребляют это слово, не допускает, по-видимому, фантастических толкований. Когда к ним обращаются с выражением презрения, то они отвечают: «Мы – бачуана», т. е. «равные, мы ничуть не ниже всех других среди нашей нации», совершенно в том же смысле, в каком при подобных обстоятельствах ответили бы ирландцы или шотландцы: «мы – британцы» или «мы – англичане».

Один из макалака заколол копьем быка, принадлежавшего одному из макололо, и, будучи не в состоянии извлечь копье из раны, тем самым был уличен в преступном деянии. Он имел целью поживиться мясом при разделе убитого быка, потому что Морьянцане был известен своей щедростью при разделе всякой пищи, попадавшей в его руки. Чтобы принудить обвиняемого уплатить штраф, его связали по рукам и по ногам и выставили на солнце, но он продолжал отрицать свою вину. Тогда его мать, убежденная в невиновности своего сына, выступила вперед с мотыгой в руках и, грозя уничтожить всякого, кто осмелился бы помешать ей, развязала веревки, которыми он был связан, и взяла его домой. И Морьянцане не обиделся на этот открытый вызов его власти; он отослал обвиняемого к Секелету в Линьянти.

Когда я был здесь вместе с Секелету, то произошел случай, показывающий, что макололо до сих пор не могли додуматься сами до простого способа наказания преступников, заключающегося в том, чтобы заставить преступника возместить причиненный им ущерб.

В Сешеке пришел один чужеземец для меновой торговли, и один из макалака похитил у него большую часть товара. Когда вор был найден и схвачен, то он признался в краже и сказал, что отдал украденные им вещи одному человеку, который уже скрылся из города. Макололо пришли в ярость от мысли, что из-за такого поступка с чужеземцем пострадает их репутация. Обычное наказание, применяемое ими в таких случаях, заключается в том, что преступника сбрасывают в реку. Но так как это не возместило бы торговцу утраченной им собственности, то они ломали себе голову, как поступить. Дело было передано мне, и я разрешил их затруднение, лично уплатив торговцу за утраченное им, а вору вынес приговор, обязывающий его оплатить эту сумму, работая мотыгой в поле. Этот способ наказания был немедленно введен ими в практику, и теперь ворам всегда выносят приговоры – вырастить такое количество зерна, которые равнялось бы цене украденного. Если женщина баквейнов совершила кражу в огороде другой, то она должна расстаться со своим; ее огород становится собственностью той, которой она причинила ущерб.

В этой части страны у людей не существует общего дня отдыха, за исключением дня, который следует за появлением на небе нового месяца; в этот день люди воздерживаются от работы на полях.

У черных племен, живущих за пределами страны бечуанов, существует любопытный обычай, которого нет у последних. Народы этих племен очень терпеливо выжидают появления нового месяца, и когда после захода солнца они замечают на небе слабые очертания его, то испускают громкий крик: «Куа!» и громкими, пронзительными голосами молятся месяцу. Мои люди, например, кричали в этом случае: «Да будет успешным наше путешествие с белым человеком! Да погибнут наши враги, а дети наке да будут богаты! Пусть у него будет много мяса во время пути!» и т. д.

Несколько оправившись от жестокого приступа лихорадки, все еще продолжавшей мучить меня со времени проезда через Мореми, я приготовился к путешествию вверх по реке, отправив в расположенные впереди нас деревни посыльных для обеспечения нам питания. Мы взяли с собой четыре слоновых бивня, принадлежащих Секелету, чтобы для туземцев стала очевидной разница между ценами на рынке португальцев, до которых мы надеялись доехать, и ценами у белых торговцев на юге. Морьянцане хорошо снабдил нас медом, молоком и мясом.

В этой области только что начались дожди, которые лишь прибили пыль. Пока незаметно было никакого влияния их на количество воды в реке. Несмотря на это, ширина глубокого потока нигде не была меньше 300 ярдов [около 275 м].

Продвижение наше вверх было очень медленным, потому что мы ожидали продовольствия из деревень, расположенных на противоположном берегу. Деревни баньети поставляли нам большое количество ярко-красных стручков, называемых «мосибе». Они растут на большом дереве. Мякоть внутри этих стручков, в которой находятся семена, немного толще красной вафли, и едят именно эту мякоть. Для того чтобы она была вкуснее, к ней нужно добавить меду.

Для того чтобы вызвать к себе доверие, я между прочим показал им на свои волосы, на которые во всех этих местах смотрят как на диковинку. Они спросили: «Неужели это волосы? Это львиная грива, а вовсе не волосы». Некоторые думали, что я сделал себе парик из львиной гривы, как они сами делают себе иногда парики из волокон Ife, окрашивая их в черный цвет и скручивая их так, чтобы они напоминали курчавую массу их волос. Я не мог возразить им в виде шутки, что у них самих не волосы, а овечья шерсть, потому что в этой стране совсем не было овец. Поэтому я довольствовался утверждением, что у меня настоящие, неподдельные волосы, какие могли бы быть и у них, если бы у них они не были опалены и скручены солнцем. Как пример того, что может сделать солнце, я сравнил свое бронзовое лицо и руки, которые к этому времени были у меня приблизительно такого же цвета, как светлоокрашенная кожа макололо, с белой кожей на своей же груди. Они охотно поверили тому, что мы с ними имеем в конце концов общее происхождение. Здесь, как и повсюду, где одновременно бывает и жара и влажность, кожа у людей очень темного, хотя и не вполне черного цвета. Я показал им свои часы и карманный компас, на которые они смотрят, как на диковину, но хотя муж и позвал леди посмотреть на все эти вещи, ее нельзя было уговорить подойти ко мне так близко.

Этот народ более суеверен, чем те племена, которые я видел прежде. Только еще начав строить свою деревню, они уже нашли время соорудить два навеса для горшков с волшебными снадобьями. Когда их спросили, что за средства находятся в этих горшках, то они ответили: «Талисманы для баримо» [духов]. Здесь же мы увидели первое доказательство существования идолопоклонства: оно заключалось в остатках старинного идола в одной заброшенной деревне. Это была вырезанная из куска дерева человеческая голова.

Так как мне все еще казалось, что Лееба идет оттуда, куда мы намеревались ехать, то я хотел продолжать наш путь водой, но Нямоане очень хотелось, чтобы ее люди проводили нас к ее брату Шинте, а когда я объяснил ей преимущества водного пути, то она заявила, что ее брат живет в стороне от реки и что, кроме того, впереди находится водопад, переправиться через который на челноках было бы очень трудно. Она боялась также, как бы нас не убили люди племени балобале, страна которых находится к западу от реки и которые не знали о целях нашей поездки. Я возразил ей на это, что всякий раз, когда я посещал незнакомое племя, мне очень часто угрожала смерть и теперь я больше боюсь сам убить кого-нибудь, чем быть убитым. Она ответила, что балобале убьют не меня, а их жертвами падут сопровождающие меня макололо, их давние враги. Это произвело на моих спутников большое впечатление и заставило их склониться на предложение Нямоаны – поехать в город ее брата, а не подниматься по Леебе. Появление на сцене вождя Маненко прибавило на их чашку весов такую тяжесть, что я был вынужден уступить им в этом.

Маненко была высокая стройная женщина лет двадцати, отличавшаяся множеством украшений и амулетов, висевших вокруг ее особы; амулеты, как полагают, имеют волшебную силу. Все ее тело было намазано для защиты от непогоды жиром, смешанным с красной охрой; предосторожность необходимая, потому что иначе она, как и большинство дам из племени балонда, была бы в состоянии полной наготы. Это происходило не от недостатка одежды, потому что она, как вождь, могла быть одетой так же хорошо, как любой из ее подданных, но от особых ее понятий об элегантности наряда. Когда она подошла со своим мужем по имени Сам-банза, то они некоторое время прислушивались к заявлениям, которые я делал людям Нямоаны, после чего муж, действуя как уполномоченный Маненко, начал торжественную речь, излагая причины их прибытия. Каждые две-три секунды во время своей речи он брал песок и тер им верхнюю часть своих рук и грудь. В Лунде это обычный способ приветствия. Когда туземцы хотят быть особенно учтивыми, то они приносят на куске кожи золу или белую глину и, взяв ее в горсть, натирают ею свою грудь и верхнюю часть рук. Другие в виде приветствия бьют себя локтями в ребра; есть и такие, которые в этом случае прикладываются к земле сначала одной, а потом другой щекой и затем хлопают в ладоши. Этикет требует, чтобы вожди делали только вид, будто они берут с земли песок и трут им грудь. Когда Самбанза окончил свою торжественную речь, то он встал и показал свои ноги, украшенные множеством медных колец. У некоторых вождей на ногах бывает так много колец, что они, благодаря своей величине и весу, вынуждают вождя широко расставлять при ходьбе ноги. Тяжесть колец причиняет им серьезные неудобства. Знатные люди, подобные Самбанзе, желая подражать лучшим людям своего круга, тоже широко расставляют ноги при ходьбе. Когда я смеялся над походкой Самбанзы, то люди говорили: «Таким способом в этих местах показывают свою знатность».

Сделав восемь миль пути после переправы через р. Лотембву, мы подъехали к городу вождя Катемы (11°35 49» ю. ш., 22°27 в. д.). Это был скорее ряд деревень, чем город. Приблизительно в полумиле от него нам указали место, где мы могли сделать себе жилище, какое только можно сделать из деревьев и травы, а нашего проводника Интемесе Катема потребовал к себе, чтобы подвергнуть его обычному расспросу о нашей деятельности в прошлом и о наших намерениях. Вскоре после этого Катема прислал нам хорошее угощение.

На следующее утро состоялось наше формальное представление. Катема восседал на некотором подобии трона; вокруг него на земле сидело около трехсот мужчин, а позади него сидели тридцать женщин, которые, как сообщили нам, были его женами. Большинство людей сидело полукругом в 50 ярдах [около 45 м] от вождя. У каждой группы людей был свой старшина, который стоял впереди нее, и, когда вождь подзывал к себе кого-нибудь из них кивком головы, они подходили к нему в качестве его советников. Интемесе рассказал нашу историю, и Катема поставил перед нами шестнадцать больших корзин с мукой, полдюжины кур, дюжину яиц и выразил сожаление по поводу того, что накануне мы легли спать голодными, – он не хочет, чтобы иностранцы испытывали лишения в его городе. Затем он добавил: «Идите к себе, готовьте пищу и ешьте, и тогда вы будете в состоянии говорить со мной на приеме, который я устрою вам завтра». Катема – человек высокого роста, лет сорока. Его голова украшена каким-то колпаком из бус и перьев. На нем была зеленовато-коричневая куртка с широкими лентами из парчи на рукавах. В руке он держал большой бунчук, сделанный из кончиков хвоста нескольких гну. Это был его талисман, и он обвевал себя им все время, пока мы были там. Он несколько раз смеялся от души и был, по-видимому, в хорошем настроении. Когда мы встали, чтобы проститься, то вместе с нами встали и все, как было у Шинте.

Когда на следующее утро мы опять пришли к нему, Катема обратился ко мне с такой речью: «Я – великий моене (господин) Катема, товарищ вождя Матиамво. В этой стране нет никого, равного Матиамво и мне. Я всегда жил здесь, и мои предки тоже. Здесь дом, в котором жил мой отец. Там, где вы расположились, вы не нашли ни одного человеческого черепа. Я никогда не убивал торговцев; они все приезжают ко мне. Я – великий моене Катема, о котором вы слышали». Когда я объяснил ему свои намерения, он сразу выделил нам трех человек в провожатые и объяснил, что самой прямой дорогой была тропа, ведущая на северо-запад, что по ней ходят все торговцы, но что в настоящее время на равнинах везде стоит вода, доходящая до пояса, и поэтому он хочет направить нас более северным путем, по которому не ходил еще ни один торговец. Это более соответствовало нашим желаниям, потому что мы считали небезопасным идти по той дороге, которая проложена работорговцами.

Мы подарили Катеме несколько вещей, которые очень понравились ему: небольшой платок, бритву, три нитки бус, несколько пуговиц и рожок для пороха. Извиняясь за ничтожные подарки, я хотел узнать, что я мог бы привезти ему из Лоанды, если только это не крупная вещь, а что-нибудь небольшое. В ответ на это ограниченное условие он добродушно рассмеялся и ответил: «От белых людей все приятно, и он все принял бы с благодарностью, но куртка, которую он носил, была уже старой, и ему хотелось бы иметь другую». Я лестно отозвался о его коровах, и он с удовольствием выслушал мой совет о том, как нужно доить их. Коров у него было около тридцати голов, и это были действительно великолепные животные. Он развел их от двух коров, купленных им у людей племени балобале, когда он был еще совсем молодым. Почти все они белого цвета и совершенно дикие. Когда к ним приближается незнакомец, они бегут прочь с грациозной легкостью, как антилопы. Коровы вызвали у макололо безграничное восхищение. Упитанность их ясно показывала, что эта страна вполне подходила для скотоводства. Если Катеме необходимо бывает убить корову, то он стреляет в нее, как в буйвола. Говорят, что у Матиамво стадо находится в таком же состоянии. Я никогда не мог понять, почему в этой стране с такими роскошными пастбищами не все держат скот.

20-е. Мы были очень рады, что уехали и могли продолжать свой путь. Четыре или пять миль мы ехали в северо-северо-западном направлении, затем две мили – в западном и обошли кругом небольшой оконечности оз. Дилоло. Насколько мы могли судить, озеро было похоже на реку шириной в одну милю [1,8 км]. В нем очень много рыбы и водятся гиппопотамы. Самая широкая его часть, которой мы в этот раз не видели, имеет в ширину 3 мили [5,5 км], а длина его равняется 7 или 8 милям [от 13 до 15 км]. Если кому-нибудь показалось странным, что я не потрудился пройти несколько миль для того, чтобы увидеть самую широкую часть озера, куда, по словам Катемы, не заходил никто из торговцев, то нужно сказать, что в это время я целых два дня ничего не ел вследствие возобновившейся лихорадки и вместо того, чтобы спать, целыми ночами непрерывно пил воду. Я был очень рад, что могу продолжать свой путь.

3 апреля. Как только рассвело, мы были на ногах и, пустившись в путь под дождем, прошли очень близко от деревни. Весь пыл грабителей, вероятно, погас от дождя. Как бы то ни было, но мы ждали, что в нас будут стрелять из-за каждой группы деревьев или каменистых бугров, среди которых мы шли, и только после двухчасового марша мы начали дышать свободно.

Невзирая на дождь, мы продолжали свой путь по дну долины Кванго, которая была очень неровной от выступающих наружу глыб глинистого сланца, хотя он залегал в ней почти горизонтально. Когда я ехал верхом на быке среди травы, то она была почти на 2 фута [60 см] выше моей головы. Мокрая от дождя, она обдавала нас с одной стороны градом капель, как из душа, а несколько лощин, полных бесцветной воды, дополняли процесс охлаждения. Промокшие насквозь, мы прошли мимо многих деревень, у одной из которых было стадо овец, и через шесть часов пути сделали остановку около р. Кванго (9°53 ю. ш., 18°37 в. д.), которую можно назвать пределом португальской претензии на территорию на западе. У меня теперь не было ни одной смены одежды, и я укрылся под одеялом, ежась от холода.

4 апреля. Мы находились теперь на берегу р. Кванго, которая имеет 150 ярдов [около 135 м] в ширину. Она очень глубокая. Вода в ней была бесцветная – обстоятельство, не наблюдавшееся ни в одной из рек Лунды или страны макололо. Эта красивая река течет почти прямо на север среди обширных лугов, заросших гигантской травой и тростником.

Туземцы говорят, что в реке много ядовитых водяных змей, которые всегда собираются возле туши гиппопотама, когда его убивают в реке. Если это верно, то этим можно объяснить то, что все деревни, которые мы видели, расположены далеко от реки. Нам советовали не спать близко к воде; но очень хотелось поскорее переправиться на западный берег реки, и мы старались уговорить башиндже одолжить нам для этой цели челноки. Это вызвало появление на сцену вождя здешней области, и нам было заявлено, что все лодочники – его дети и без его распоряжения ничего нельзя делать. Затем он предъявил обычное требование дать раба, быка или ружье, добавляя, что иначе мы должны возвратиться в страну, из которой пришли сюда. Не веря в то, что этот человек может иметь власть над челноками на другой стороне, и думая, что если я отдам ему свое единственное одеяло, то он, в конце концов, поставит нас в безвыходное положение, я пытался убедить своих людей идти сразу же на берег на две мили в сторону и завладеть челноками прежде, чем мы отдадим одеяло; но мои люди думали, что если мы поступим так, то этот вождь может напасть на нас во время самой переправы. Вождь сам пришел в наш лагерь и повторил свое требование. Мои люди сняли с себя последние медные кольца и отдали ему; но он добивался, чтобы ему дали раба. Он, как и все другие, думал, что эти люди были моими рабами. Это был молодой человек с тщательно приглаженными курчавыми волосами, которые сзади были собраны в форме конуса около 8 дюймов [20 см] толщиной у основания, тщательно обмотанного красной и черной нитями. Я не соглашался отдать свое одеяло, пока они не перевезут нас на западный берег, поэтому вождь продолжал изводить нас своими требованиями, чрезвычайно утомив меня. Моя маленькая палатка была теперь вся изодрана; назади у нее была прореха размером больше, чем вход, и я напрасно старался скрыться в ней от назойливости наших посетителей. Мы находились на совершенно ровном, заросшем тростником берегу и не могли, как раньше, прибегнуть к сооружению небольшой стоккады, чтобы иметь время обдумать и составить план действий. Когда я пытался убедить своих людей отойти в сторону и овладеть челноками, перед нами появился молодой сержант милиции Чиприано ди Абру, человек смешанной, наполовину португальской, крови, и дал нам такой же совет. Он переехал через реку в поисках воска. Когда мы отошли от вождя, который просто измучил меня, его люди открыли в нас огонь из наших шалашей и продолжали непрерывно поддерживать его в том направлении, куда мы уходили, но ни одна пуля не настигла нас. Они, вероятно, ожидали, что обилие у них пороха заставит нас обратиться в бегство, но когда мы продолжали спокойно идти к переправе, они не двинулись дальше места нашего ночлега. Чиприано помог нам договориться с перевозчиками на более приемлемых условиях, чем отдача моего одеяла, а как только мы достигли другого берега, мы находились уже на территории племени бангала, которые являются подданными португальцев; их часто называют кассандже или кассанце. Теперь трудности нашего путешествия среди пограничных племен пришли к концу.

Кобамбе, пункт, до которого по Коанзе могут ходить челноки, находится, как говорят, на 30 лье [около 145 км] ниже Пунго Андонго. Препятствием для дальнейшей навигации является большой водопад; выше, у слияния с р. Ломбе (9°41 26 ю. ш. и около 16° в. д.) есть другой водопад. В этот водопад иногда уносит даже гиппопотамов и слонов, которые при этом, конечно, гибнут. Течение реки между водопадами очень быстрое, а дно между ними каменистое. Истоки р. Коанзы находятся, по словам туземцев, на юго-западе или юго-юго-западе от слияния ее с Ломбе, около Биге. Местоположение Биге достаточно хорошо известно. Когда мы находились в Санзе, нам говорили, что Биге находится почти к югу от этого места в восьми днях пути от него. Это как будто подтверждалось и людьми, которые шли из Биге в Матиамво и в Лоанду. Обе партии людей вышли на Коанзу, а затем пошли в разные стороны, одна на восток, а другая на запад. Таким образом, истоки Коанзы находятся, вероятно, недалеко от Санзы.

Глава XXII

Отъезд из Пунго Андонго. – Как далеко простирается власть португальцев. – Красные муравьи; их яростное нападение, полезность, многочисленность. – Спуск с вершины Тала Мунгонго. – Фруктовые деревья в долине Кассандже. – Съедобный моллюск. – Птицы. – Красота утренних сцен. – Переправа через Кванго. – Моды женщин башиндже. – Скорость продвижения. – Женщины-рабыни. – Обращение с рабами. – Притоки Конго, или Заире. – Переправа через Лоаджиму. – Наружность людей; модные прически

Я уехал из Пунго Андонго 1 января 1855 г. Наш путь шел по правому берегу Коанзы. Берег состоит из тех же самых пород песчаника с галькой, которые образуют основу этой страны. Земля здесь ровная, много леса и хороших лугов, представляющих лучшие пастбища.

Достигнув места слияния Коанзы с р. Ломбе, мы оставили Коанзу и пошли в северо-восточном направлении по красивой и открытой зеленой местности к деревне Маландже, откуда вышли на прежнюю дорогу. В нескольких милях к востоку от деревни начинается дорога в новую область, называемую Браганза. Эта дорога пересекает р. Лукаллу и некоторые из ее притоков. Орошаемая ими страна в целом чрезвычайно плодородна.

Территория Браганзы, как говорят, очень гориста, покрыта деревьями и хорошо орошается; она изобилует дикими кофейными деревьями, и люди там строят даже хижины из кофейного дерева.

Говорят, что реки Данде, Санза и Лукалла берут свое начало на одном горном хребте.

Северная часть этой страны заселена множеством независимых племен. Власть португальцев простирается главным образом на те племена, через земли которых мы проходили.

Можно сказать, что она утверждена только между реками Данде и Коанзой. В глубь материка она простирается приблизительно на триста миль до р. Кванго.

Оставив деревню Маландже, мы быстро пошли по той же самой дороге, по которой пришли на запад, не отклоняясь никуда в сторону На Санзе (9°37 46 ю. ш. и 16°59 в. д.) мы думали достать семян пшеницы, но теперь в Анголе ее невозможно было найти. Тот же самый песчаник, о котором мы говорили, является породой, подстилающей почву всей этой местности; но чем дальше мы идем на восток, тем зерна песчаника постепенно становятся меньше и меньше и в нем теперь встречается немного слюды.

В Тала Мунгонго (9°42 37 ю. ш., 17°27 в. д.) мы попадаем на глинистые сланцы, которые имеют небольшой наклон к западу. Общей геологической структурой местности является широкая кайма из слюдистых и песчаниковых сланцев (около 15° в. д.), понижающихся по направлению к центру страны под этими горизонтально расположенными и осадочными породами более позднего времени, образующими внутренний бассейн страны. Сильно расчлененный край плато, будучи старейшим по возрасту, занимает, однако, не самое высокое место.

Во время остановки в Тала Мунгонго наше внимание привлек к себе один вид красного муравья, которых очень много в разных местах этой страны. Они чрезвычайно любят мясо. Комендант одной деревни зарезал корову, и, для того чтобы муравьи не съели большую часть мяса, его рабы должны были сидеть целую ночь и жечь вокруг туши солому.

Эти муравьи попадаются часто в огромном количестве, напоминая по своему виду маленькую армию. Масса ползущих муравьев на небольшом расстоянии представляется в виде коричневато-красной полосы в два-три дюйма [5–7,5 см] шириной, тянущейся поперек тропинки; все они быстро ползут в одном направлении. Если кто-нибудь случайно наступит на них, то они взбегают ему на ноги и очень больно кусаются. Первый раз я встретил этого «противника» в Кассандже. Когда я был занят рассматриванием отдаленного ландшафта, то случайно наступил на одно из их гнезд. Не прошло, кажется, и секунды, как началась одновременная атака муравьев на все незащищенные места моих ног. Муравьи оказались у меня на груди и даже на шее. Укусы этих фурий были похожи на огненные искры, попадавшие на кожу, и от них некуда было бежать. Секунду или две я прыгал туда и сюда, а затем в отчаянии сорвал с себя всю одежду и как можно быстрее снимал их с себя по одному. Уф! Они могли бы, кажется, поднять на ноги человека, находящегося в состоянии летаргии. К счастью, никто не видел этого сражения, иначе по деревне пронеслась бы весть, что я сошел с ума.

Подобно другим деревням, населенным бароце, деревня Читлане расположена на возвышении, которое при разливе реки не затопляется водой. Но в нынешнем году вода затопила почти всю долину. Такого наводнения не помнит никто из ее обитателей.

В этой деревне есть настоящий индийский баньян, который, выпуская корни из своих ветвей, разросся на большой площади. Его называют «деревом с ногами» (море оа маоту). Любопытно, что на это дерево здесь все смотрят с благоговением; на всем пространстве от области бароце до Лоанды ему приписывают свойство охранять от несчастья.

Мы прибыли в Нальеле [Нарьеле] 1 августа. Мои люди были в восторге от сердечного приема, который нам оказывали всюду; но их ожидали большие огорчения там, где они не думали их встретить.

Во время нашего двухлетнего отсутствия многие из их жен вышли замуж за других. Среди прочих была жена Маша-уаны, которая родила ему двух детей. Он хотел сделать вид, что это его не особенно трогает, и сказал по этому поводу: «Ну что же, жен на свете столько, сколько травы, и я могу взять себе другую; пусть уходит, – но тут же добавил: – Если бы только мне попался этот парень, я дал бы ему по уху». Так как у всех у них было по несколько жен, то я старался утешить их тем, что это больше, чем у меня; у них все-таки кое-что оставалось. Но это только раздражало их. «В то время, когда мы так мучились, – говорили они, – другие поедали наш хлеб». Некоторые из жен встретили их с грудными детьми на руках. Это обстоятельство не вызывало, однако, у моих людей неудовольствия. О некоторых из спутников, у которых было только по одной жене, я должен был говорить с вождем, чтобы он вернул им законных жен.

Среди живущих здесь бароце есть очень много стариков, которые были товарищами знаменитого вождя Сантуру. Замечательно, что здесь нигде не сохранилось предания о том, что в этой местности происходило землетрясение. Быстрое восприятие и понимание ими всего, что непосредственно действует на чувство, и хорошая их память позволяют считать вероятным, что по крайней мере за два последних столетия в центре континента между 7 и 27° ю. ш. совсем не имели места заметные сдвиги земли. В центре страны не видно никаких признаков недавней дислокации, кроме водопада Гонье. Нет также никаких следов ураганов или преданий о них.

Я уехал из Нальеле 13 августа. Когда мы плыли в полдень вдоль берега, то один гиппопотам толкнул головой наш челнок, приподнял над водой одну его половину и почти опрокинул. От этого сильного и неожиданного толчка Машауана свалился в реку, а все остальные бросились на берег, который был всего в 10 ярдах [9 м] от нас. Оглянувшись назад, я увидел, что гиппопотам выплыл на поверхность недалеко от нас как бы для того, чтобы посмотреть, большой ли вред причинен им челноку. Это была самка, детеныш которой был за день до того заколот пикой. Никакого вреда этот толчок нам не причинил, только одежда и вся поклажа промокли. Это было такое необыкновенное происшествие, – принимая во внимание, что мы держались около самого берега, – что мои люди закричали: «Гиппопотам сошел с ума!» В этот момент в челноке нас было восемь человек, и толчок, полученный челноком, свидетельствует о громадной силе гиппопотама в воде.

Мы снова у водопада Гонье. Скалы здесь состоят из красновато-серого песчаника, лежащего почти горизонтально и источенного мадрапорами. Углубления сделаны в камне насекомыми в разных направлениях. Сама порода насыщена железом и благодаря затвердевшему на поверхности железу выглядит глянцевитой, – особенность, свойственная многим породам в этой области.

22 августа. Конец зимы. Деревья, окаймляющие берега, начинают пускать почки и цвести; распускающиеся почки, окрашенные в яркий оранжевый цвет, сгоняют с веток старую листву. Оранжевая окраска молоденьких листьев настолько ярка, что я ошибочно принял их за массу распускающихся цветов. Желтый цвет листьев имеет всевозможные оттенки: чисто желтый, пурпуровый, медный, коричневато-красный и даже черный, как чернила.

Мы ехали водой по направлению к Сешеке, и величественная река, по которой мы плыли, произвела на нас такое же сильное впечатление, как и тогда, когда мы увидели ее в первый раз.

Несмотря на то что погода была пасмурной, зрелище было чудесное.

Находясь на Колобенге, я каждую зиму наблюдал особенный дымчатый оттенок, свойственный там зимнему небу; это же наблюдал я теперь и здесь, в Лоанде подобного явления не было. Прежде я всегда думал, что это действительно дым, поднимающийся от травы, сжигаемой туземцами на огромных пространствах, в результате чего ежегодно уничтожались сотни квадратных миль прекрасных пастбищ. А так как на севере, где зимой совсем не наблюдается этого дымчатого оттенка неба, травы сжигается больше, чем на юге, то, значит, причину следует искать в другом. Иногда я думал, что падение температуры, которое происходит зимой, делает видимыми пары в верхних воздушных течениях, и это придает небу такой вид, будто оно просвечивает сквозь дым.