Я продолжал держать курс все еще NW с тем намерением, чтобы не находиться в тех же местах, в которых были Бирон, Валлис, Картереть, Бугенвиль, Кук и другие, следовавшие за ними мореплаватели. Все сии мореходцы, выключая Кука, в первом его путешествии, по проходе мимо пролива Магелланова, держали курс свой почти прямо к северу. Весьма свежий, южный ветр продолжался три дня при пасмурной погоде, однако он не производил ни малейшего волнения, поверхность моря была столько же спокойна, как будто бы в заливе; при сем показывал барометр 30 дюймов и 3 линии; следовательно высота оного превозходила все прочия, бывшие на пути нашем в ясную погоду; потом сделался (24 го Марта) ветр крепкой от NNO, а наконец от NNW при весьма сильном волнении и столь туманной погоде, что мы потеряли Неву совсем из виду. Сия бурная и пасмурная погода была продолжительна. Хотя я и не редко делал сигналы пушечными выстрелами; однако ответов с Невы не могли уже слышать. Разлучение наше с нею казалось неизбежным, в чем по наступлении ясной погоды мы действительно удостоверились. В сие время широта места была 47°,09, долгота же по хронометрам 97°,04.

С 24 го по 31 е Марта продолжалась беспрестанно бурная погода с таким свирепым волнением, что корабль наш от сильной качки терпел много. Каждой день мы должны были выливать из корабля воду, что прежде случалось только по два раза в неделю. По прошествии нескольких уже недель позволила нам наконец погода 31 го Марша наблюдать лунные расстояния. Из оных вышла долгота в полдень по Аглинскому морскому Календарю (Nautical Almanach) 99°,21,15″, по Францускому (Connoissance des tems) 99°,35,15″; из наблюдений Астронома Горнера по Connoissance des tems 99°,28,00″; по Арнольдову хронометру 99°,55,45″, следовательно 24 минутами западнее, нежели средняя по Горнеровым и моим наблюдениям.

1804 год. Апрель. 3

Апреля 3 го могли мы опять взять многие лунные расстояния. Средняя по моим наблюдениям долгота в полдень найдена по Connoiыsance des tems (по которому одному буду я в последствии делать исчисление долготы) 101°,31,45″; по большому Арнольдову карманному хронометру No. 1856, 102°,00,00″. Сии оба хронометра, разнствовавшие между собою 15 го Марта 12 ю минутами, сблизились опять и не сходствовали в сей день только 30 секундами. Наблюдения, произведенные нами 31 го Марта и 3 го Апреля, показали, что долгота по хронометрам оказалась западнее, и именно 31 го Марта 24,15″; 3 го же Апреля 27,15″. Не возможно было ожидать, чтоб оные, при плавании нашем из жаркого места в холодное, а потом опять в теплое, могли оставаться всегда верными. По такому обстоятельству мы должны были полагаться только на долготу, найденную наблюдениями лунных расстояний и по взятии множества оных в несколько дней сряду определять ход хронометров.

Склонение магнитной стрелки найдено в сей день 9°,36,48″ восточное, среднее из многих наблюдений, разнствовавших между собою от 10°,29,20″ до 8°,57,40″, широта в то же мгновение была 38°,02.

Апреля 8 го велел я осмотреть всех нижних служителей, дабы удостовериться, не имеет ли кто признаков цынгонтой болезни. Около 10 ти недель уже находились мы беспрестанно под парусами, и в последние шесть терпели худую и влажную погоду. Доктор Еспенберг не нашел ни на одном ни малейших признаков сей болезни и уверял меня, что десны у всех были тверже и здоровее, нежели каковыми казались при осмотре в Кронштате. Итак осмотр сей кончился к нашему удовольствию. Только на повара нашего, Немца, имевшего чахотку, нельзя было надеяться, чтобы он остался жив во время нашего путешествия. В Бразилии, видев худое состояние его здоровья, уговаривал я его там остаться и предлагал ему все возможные средства к обратному в свое отечество возвращению; однако он не хотел на то согласиться; оставить же его там против собственной его воли мне не хотелось.

Приближаясь к местам, в которых ежедневно становилось теплее, не приказал я давать более служителям коровьего масла; вместо же оного удвоить на каждого количество уксусу и сахару, чтобы они могли пить чай во время своего завтрака. Апреля 10 го был прекрасной и теплой день, первой со времени отплытия нашего от острова Св. Екатерины. Полагая наверно, что худая погода на долго нас оставила, начали мы с нынешнего дня заниматься разными работами, которые в хорошую только погоду на корабле производимы быть могут, что продолжалось почти до прибытия нашего ж острову Нукагиве. Парусники починивали старые паруса для употребления при пассатных ветрах, дабы хорошие сберечь для худой погоды в широтах дальнейших. Кузнец, кончив разные на корабле нужные поделки, приготовлял топоры и ножи для мены с Островитянами сего моря. Матросы по поднятии из трюма пушек и поставлении оных на свои места, обучаемы были Графом Толстым стрельбе и военной екзерциции.

Мужеский пол вообще не прикрывает естественной наготы своей. Сам Король из того не исключается. Узкой кусок толстой ткани, сделанной из луба шелковицы, опоясываемый над лядвиями, не может почитаться одеянием. Сей пояс, называемый на островах Дружества Маро, именуют Нукагивцы двояко, смотря потому, из тонкой ли или из толстой сделан он ткани. Первого разбора называют они Чиабу, а второго Еута. Но и Чиабу носят не все Нукагивцы. Красавиц Мау-Гау являлся всегда совершенно голой. Я подарил ему в разное время два пояса; но он и после того всегда посещал нас голой. Ношение рогож вместо платья должно быть у них не безъизвестно. Королевской зять, хотя только и один, но всякой раз приезжал на корабль в рогоже, которая была очень худого разбора, завязана около шеи и вися с плеч к низу, прикрывала одну только спину. Капитан Кук видел Короля на острове Санта Кристине в великолепном одеянии, но на Нукагиве ни знатные, ни сам Король не имеют праздничного или торжественного платья, что вероятно произходит от бедности их. Впрочем другие украшения у них не неупотребительны. Оные не составляют однако особенного отличия знатных; потому что я не видал оных ни на Короле, ни на его родственниках. Королевской Зять один только имел в бороде свиной зуб или кость на оный похожую. Все их украшения почти одинаковы с теми, о которых упоминает Форстер в путешествии своем при описании жителей островов Мендозовых. Свиные зубы и красные бобы суть главнейшие. Форстер описал большую часть украшений с точностию; почему и намерен я упомянуть о том кратко.

Головной убор состоит или из большего шлема, сделанного из черных петушьих перьев, или некакого рода повязки, сплетенной из жилок кокосовых орехов, украшенной жемчужными раковинами, или из обруча, сделанного из коры мягкого дерева, с висящим на нем рядом веревочек. Большая часть Островитян имели в волосах великие древесные листья. Уши украшают они большими, белыми, кругловатыми раковинами, наполненными твердым пещаным веществом, с прикрепленным к оным свиным зубом; которой втыкают в нижнюю часть уха, как серги. Сии Островитяне стараются более всего о украшении шеи. Духовные носят на груди некоторой род ожерелья, имеющего вид полукружия, сделанного из мягкого дерева, на коем наклеено несколько рядов красных бобов; прочие же употребляют другой род ожерелья, состоящего из одних зубов свиных, нанизанных на плоской шнурок, сплетенной из жилок кокосовых орехов: они носят так же и по одному свиному зубу или на шее или в бороде, а иные и шары величиною в большое яблоко, которые покрываются красными бобами. Бороду бреют, но на самой середины оставляют небольшой клочек волос. Голову так же бреют, оставляя только по обеим сторонам длинные волосы, которые завязывают сверх головы в пучек, так что оные кажутся рогами. Однако сей образ ношееия волос не есть общий. У многих, а особливо у людей нижнего состояния, волосы на голове неострижены, волнисты и кудрявы, но не столько, как у Африканских Арапов.

Одеяние женщин состоит, кроме Чиабу или пояса, который носят они так же, как и мущины, из куска ткани, висящего до икор, которым прикрываются недостаточно, как то уже выше упомянуто. Но и то нередко с себя сбрасывали, а иногда даже и Чиабу, когда на корабль приплывали. Тело свое намазывают ежедневно кокосовым маслом, которое придает великой лоск, но сообщает неприятной запах. Делают ли они сие для украшения, или чтоб защищаться от лучей солнечных, того не утверждаю с точностию; но думаю, что сие должно служить к тому и другому. Ни у одной из женщин не видал я никакого украшения на шее; но все они имеют при себе вееры четвероугольные или в виде полукружия, сплетенные из травы весьма искусно и выбеленные известью из раковин. Волосы имеют черные, которые намазывают крепко маслом и завязывают в пучек у самой головы,

Жилища сих Островитян состоят из длинного, узкого строения, сделанного из Бамбу (морского тростника) и из бревен дерева, называемого по Нукагивски Фау, переплетенных между собою кокосовыми листьями и травою. Задняя длинная стена дома выше противулежащей ей передней стороны, в которой делаются двери, вышиною около 3 х футов; а потому крышка бывает всегда к передней стороне наклонна. Крышка делается из листьев хлебного дерева, наложенных так один на другой, толщиною до полуфута. Внутренность дома разделяется на две части бревном, лежащим вдоль на земле. Передняя часть вымощена камнями, а задняя устлана рогожами, на которых все семейство спит вместе без различия родства и пола. На одной стороне находится еще малое отделение, в котором сохраняют они свои лучшие вещи. Под крышкою и на стенах развешены их Калибасси, тыквы, употребляемые вместо сосудов, оружия, топоры, барабаны и проч. В расстоянии от 20 до 25 саженей от дома бывает другое строение, подобное первому, с тою только разностию, что возвышено от земли на 1 1/2 или 2 фута. Пред ним сделана возвышенная площадь, устланная большими камнями, равная длиною дому, шириною же в 10 или 12 футов. Сие строение служит столовою. Король, его родственники, жрецы, и некоторые отличные воины могут только иметь таковые особенные столовые, требующие большего достатка; потому что каждой из них имеет отдельное сообщество, которое он всегда кормит. Сочлены сих сообществ различаются одни от других разными знаками, насеченными на их теле. Так например, принадлежащие к сообществу Короля, коих числом 26, имеют на груди четыреугольник, длиною в 6, а шириною в 4 дюйма. Агличанин Робертс есть член сего сообщества. Сообщество, к коему причисляется француз Иозеф Кабрит, имеет знак на глазе и так далее. Робертс уверял меня, что он никогда бы не вступил в такое сообщество, если бы не принудил его к тому крайний голод. Сие уверение по видимому столь противуречущее существу вещи, (ибо принадлежащие к таким сообществам не только обеспечены в рассуждении их пропитания, но и по признанию самого Робертса пользуются отличием, о приобретении коего стараются многие), возбудило во мне подозрение и заставило думать не сопряжено и такое отличие с некоторою потерею естественной свободы? едва ли можно полагать, чтоб народ столь бедный нравственными добродетелями, мог возвышаться до такой степени гостеприимства и любви к ближнему и делать столько добра, не ожидая за оное никакого вознаграждения. Король обнаруживал многократно свою жадность, несовместную с состраданием; но не изъявил ни единожды чувствования, которое предполагало бы в нем какую либо признательность. При каждом его на корабль приезде получал он от меня хотя и малоценные, но для Нукагивца не неважные подарки; однако, не взирая на то, не привез мне ни одного даже кокосового ореха, так как сие в обыкновении на других островах. По объяснении недоразумения, бывшего причиною возмущения, о коем в предъидущей главе упомянуто, и по восстановлении спокойствия, приехал Король на корабль и привез мне в знак мира перечное растение; однако скоро в том после раскаялся. Не прошло еще получаса, как начал он просить меня, чтобы отдать его обратно, если мне не нужно. От дикого человека с такими чувствованиями конечно нельзя ожидать, чтобы он кормил множество людей без всякого за то воздаяния. Люди, не имеющие ни какой собственности, не могут платить за всегдашнее свое прокормление ни чем более, кроме некоей потери естественной своей свободы и независимости. В сем состоит обыкновенной ход всех политических соотношений. Путь к самовластию прокладывается мало по малу, и Нукагивской Король, которой есть теперь не что иное, как богатейший гражданин сей дикой республики, не имевший ни малейшей власти даже и над беднейшим жителем долины, выключая членов его сообщества, сделается может быть скоро сим образом, таким же самовластным Королем, каков ныне Деспот острова Оваиги.

По прибытии нашем в Петропавловской порт не нашли мы там Камчатского Губернатора, Генерал-Маиора Кошелева. Он имеет свое всегдашнее пребывание в Нижне-Камчатске, отстоящем от Петропавловского порта 700 верст. Поелику присутствие его здесь для нас было необходимо; то Посланник и отправил к нему немедленно нарочного с прозьбою прибыть в скорейшем времени с ротою солдат в порт Петропавловской, чего однако и чрез четыре недели ожидать было не можно. Между тем Петропавловской Комендант Маиор Крупской оказал нам все возможные со своей стороны услуги. Для Посланника очистил он один покой в своем доме; для служителей наших приказал печь хлеб и доставлять на корабль свежую рыбу ежедневно, что по окончании плавания, продолжавшагося 5 1/2 месяцов, во время коего терпели мы нужду во всяком роде свежих съестных припасов, составляло пищу вкусную и здоровую. Сие может себе представить только тот, кто находился в подобных обстоятельствах. Корабль расснащен был немедленно и все отвезено на берег, от которого стояли мы не далее 50 саженей. Все, принадлежащее к корабельной оснастке, по таком долговременном плавании требовало или исправления или перемены. Припасы и товары, погруженные в Кронштате для Камчатки, были так же выгружены. Одно только железо, коего находилось на корабле 6000 пуд, было оставлено, потому что я опасался выгрузкою оного потерять много времени. Ибо если бы выгрузить железо, то необходимо надлежало бы вместо оного нагрузить корабль балластом, коего и без того уже погрузить должно было несколько тысяч пуд. А как мне следовало необходимо придти в Нангасаки прежде, нежели настанет NO Муссон, то и спешил я оставить Камчатку через две недели. Но еслибы я мог знать предварительно, что пребывание наше в Петропавловском порте продлится более 6 недель, и что более половины сего времени не только проведем праздно, но и будем в совершенной безъизвестности о продолжении нашего путешествия, то конечно выгрузил бы немедленно все железо, потому более, что оное по причине великой поспешности принуждены были закрыть балластом. Следствием чего была потом крайне тягостная работа, при выгрузке оного из под балласта. Большая часть из назначенных подарков для Японского Императора свезена была так же на берег для того, что Посланник хотел осмотреть и узнать в каком находились оные тогда состоянии. Для воски на корабль балласта не имели мы судов; почему Комендант и предоставил нам два гребных судна, принадлежавших к Биллингсову кораблю Слава России, который, по недостаточному за оным присмотру, потонул в гавани. Сии нами исправленные суда служили потом с пользою для жителей.

Августа 12 го прибыл наконец Губернатор в Петропавловск, быв сопровождаем своим Адъютантом, младшим его братом, Капитаном Федоровым и шестидесятью солдатами, которых взял Губернатор с собою по требованию Господина Резанова.[70] Чрез восемь дней по прибыити его утверждено было продолжение нашего путешествия. Господин Губернатор оставался в Петропавловске до самого нашего отхода, для вспомоществования нам во всем нужном. В полной мере чувствовали мы деятельное присутствие сего достойного Начальника.

В свите Посланника последовала между тем некоторая перемена. Порутчик Гвардии ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, Граф Толстой, врач посольства Доктор Бринкин[71] и живописец Курляндцов оставили корабль и отправились в Санктпетербург сухим путем. Приняты вновь Кавалерами Посольства Капитан Камчатского гарнизонного баталиона Федоров, и брат Господина Губернатора Порутчик Кошелев. Господин Посланник, не имев с собою почетной стражи, выбрал из прибывших с Господином Губернатором шестидесяти солдат восемь человек с тем, что б по возвращении из Японии оставить оных опять в Камчатке. При сем положено было так же, чтобы Японца Киселева, долженствовавшего быть толмачем в Японии, не брать с собою потому, что он не заслуживал того своим поведением и ненавидим был его соотечественниками; сверх сего думал Посланник, что он, яко принявший Христианскую веру, о чем Японцы узнали бы в первой день нашего прихода, может подать им повод к негодованию. Дикой Француз, увезенный нечаянно на корабле нашем при отбытии от острова Нукагивы, остался так же в Камчатке.

Мне хотелось с согласия Доктора оставить здесь корабельного нашего слесаря; потому что состояние его здоровья казалось весьма ненадежным. Во все время плавания нашего был он здоров; но здесь открылось в нем начало чахотки, усиливавшейся более от собственного его невоздержания. Пред отходом нашим в Японию он несколько поправился; однако я все опасался, что он невоздержанием своим подвергнет себя более опасности; наипаче же потому, что в Японии не можно будет иметь надлежащего за ним присмотра. По сим причинам и вознамерился я отправить его в Санктпетербург сухим путем; но он изъявил, что хочет лучше умереть, оставаясь со своими товарищами, нежели отправленным быть сухим путем; причем клятвенно уверял меня, что всемерно будет воздерживаться от горячих напитков. убежден быв сим образом, решился я наконец взять его с собою, в чем нимало не раскаивался; потому что он не только воздержанием сохранил себя на обратном пути нашем, но и возвратился совершенно здоровым.

Изображение Японского Караульного дома

На дороге к городу были многие ворота в недальнем одни от других расстоянии, которые не только что запирались, но и при каждых находился всегдашний караул. В последнее время нашего пребывания двое первых ворот оставляли незапертыми; но часовые никогда не отходили от оных. Приезжавших с корабля на берег перещитывали каждой раз, и шлюбка не могла возвращаться с берега, пока не было на ней опять числа людей равного прежнему. Если кто из Офицеров корабля хотел ночевать в Мегасаки; то один из живших на берегу должен был вместо его ехать на корабль: равномерно когда Офицер, принадлежавший к свите Посланника, оставался ночевать на кррабле; тогда надобно было вместо его послать на берег одного из Матросов. Число живших в Мегасаки не могло ни увеличиться, ни уменьшиться. При сем не смотрели на чин, но наблюдали строго одно только число людей.

Все гребные суда наши требовали починки. Мне хотелось также сделать на баркасе своем палубу и обшить его медью. Почему и просил я о месте на берегу для произведения сей работы. Японцы в том не отказали, но отведенное ими место было так близко к морю, что во время полных вод работа останавливалась. Они огородили его также как и Кибач забором. Две лодки стояли всегда пред оным на карауле, когда находились там наши плотники. Ни одному из них не позволяли выходить ни на шаг из ограды. В месте для обсерватории отказали, и сим образом не допустили нас с точностию наблюдать небесные светила, хотя заборы до них и не досязали.[90] В Кибаче не позволяли никогда оставаться ночью; следовательно и нельзя было установишь там никакого Астрономического инструмента, и потому мы должны были довольствоваться одними наблюдениями лунных расстояний и соответствующих высот.

Окончив все мои жалобы на поступки недоверчивых к нам Японцев, справедливость обязывает меня не умолчать и о том, что все мои требования, в рассуждении материалов нужных для починки корабля, исполняемы были с точностию. Провизию доставляли не только с чрезвычайною поспешностию, но и всегда самую лучшую и при том каждой раз точно требуемое мною количество. Пред отходом нашим, кроме Императорского служителям нашим подарка, о коем сказано будет ниже, дали нам 300 пуд сухарей и всякой другой провизии на два месяца; но купить за деньги ничего не позволили.

Теперь обращаюсь я к произшествиям, случившимся с нами со времени прибытия до нашего отхода.

В конце предъидущей главы мною упомянуто, что мы, быв сопровождаемы Японским судном, пошли к заливу Нангасаки 8 го Октября в четыре часа по полудни. В половине шестого стали на якорь при входе в оной. Сего же еще вечера в десять часов прибыли к нам из Нангасаки многие чиновники, от Японцев Баниосами называемые. Не дождавшись приглашения, тотчас пошли они в каюту и сели на диване. Слуги их поставили пред каждым по фонарю, по ящику с трубками и небольшую жаровню, которая нужна по причине беспрестанного их куренья и столь малых трубок, что не более четырех или пяти раз только курнуть можно. Сопровождавшие сих знатных господ составляли около 20 человек, между коими находилось несколько толмачей. Сии распрашивали нас с великою точностию о плавании нашем от Кронштата, наипаче же любопытствовали узнать каким путем мы плыли к ним, проливом ли Корейским, или по восточную сторону Японских берегов? Услышав, что мы пришли к ним путем последним, казались быть довольными; потому что они весьма беспокоятся, чтоб Европейцы не ходили Корейским проливом, как то мы узнали при отходе нашем из Японии. Главной толмач Скейзима показал при сем случай некоторые Географические познания, по крайней мере таковые, каковых мы не ожидали, например он знал очень хорошо, что остров Тенериф принадлежит к островам Канарским, a остров Св. Екатерины к Бразилии. Впрочем как он, так и его сотоварищи изъявили после крайнее невежество б Географии своего Государства; но, может быть, сие с их стороны было притворно, дабы не сообщить нам о том сведений. Более всего показалось им странным и невероятным то, что плавание наше из Камчатки продолжалось только один месяц. Баниосы привезли с собою Обергофта или Директора Голландской фактории Господина Дуфа; но слишком час прошло времени, пока позволили ему на корабль взойти. Вошед в каюту со своим Секретарем, двумя Начальниками бывших здесь Голландских кораблей и некиим Бароном Пабстом, должны они были все стоять пред Баниосами несколько минут, наклонившись низко, к чему дано было им чрез толмачей следующее повеление: Myn Неег Oberhoeft! Complement bevor de opper Banios, то есть: Господин Обергофт кланяйтесь перед Баниосами. На сие покорное и унижительное приветствие не отвечали им ни малейшим знаком. Наружное изъявление покорности Голландцами неодинаково с оказываемым природными Японцами. Сии последние должны повергаться на землю и простершись, касаться оной головою; сверх того иногда вперед и взад ползать, смотря по тому, что начальник скажет подчиненному. Повержение на землю для Голландцев как ради узкого платья, так и негибкости тела не привыкших с младенчества к таким обрядам было бы крайне тягостно. Но что бы, сколько возможно, сообразоваться с обычаями Японцев, должен Голландец наклоняться ниже, чем в пояс и в таком положении находиться с распростертыми в низ руками столь долго, пока не получит позволения подняться, которого дожидается обыкновенно несколько минут. Наружные изъявления покорности, которые предлежат Голландцам в Эддо, должны много разнствовать от тех, коих мы были очевидцами. Они рассказывали нам сами, что пред отъездом в Эддо всякой, принадлежащий к посольству, принужден бывает тому прежде научиться. Японцы не отваживались подвергнуть нас таковым уничижениям. Во второе посещение нас чиновниками, когда начал Баниос говоришь со мною, коснулся легонько один из толмачей рукою спины моей; но как я, оглянувшись, посмотрел на него с видом негодования, то они и не отваживались уже более на таковые покушения.

Октябрь.

В сем месяце господствовал ветр северовосточной пассатной, начавшийся вместе с тифоном, бывшим в первой день. Он дул иногда и от NW, два раза даже от W и SW, однако каждой раз по несколько только часов. Погода стояла вообще прекраснейшая, 24 числа только было небо облачное и шел дождь около двух часов. Наибольшее возвышение барометра в ясную погоду, при слабом NO ветре = 29,99, наименьшее же при пасмурном небе и свежем ветре от W, = 29,62; Гигрометр[115] не показывал влажности выше 44. Термометр показывал в каюте высочайшую степень теплоты 10 го числа. Ртуть в оном поднялась в 9 часов утра в совершенной тени до 20°,9. Нижайшее стояние термометра случилось 22 числа по утру в 7 часов при свежем ветре от NOtO. Ртуть опустилась на 10 1/2 градусов. Термометре и Гигрометр подвержены были каждой день великим переменам. Стояние первого переменялось часто, даже в каюте, четырью и пятью градусами; но в тени на шканцах от 6 часов утра до полудня не редко 9 ью и 10 ью градусами. До 9 ти часов пред полуднем покрывался залив каждой день правильно густым туманом, которой, вероятно, произходил от великой перемены теплоты и холода.

Ноябрь

Ветр дул почти беспрестанно между севером и востоком. 4 го числа через три дня по новолунии сделалась буря от юга и сопровождалась громом и сильным дождем; ветр отошел вдруг пополудни от востока к юговостоку, а потом к югу и продолжался до полуночи; после сделался вдруг от севера и произвел ясную погоду. Такой же весьма сильной ветр от юга дул с порывами 13 числа за три дня пред полнолунием; 28 го тремя днями прежде новолуния сделалась опять буря с сильными порывами от востока, однако продолжалась не долго. Роса примечена была в сем месяце такаяже как и в прошедшем, и была всегда так велика, что палуба делалась пр утру совсем мокрою. По поводу старинных расказов, делал я одною ночью опыт весьма тонким и белым платком кисейным, чтобы узнать, не содержит ли в себе роса какой либо краски; однако перемены в цвете не оказалось ни малейшей. В сем месяце был воздух вообще холодноватой, но случалась часто погода весьма теплая, перемена теплоты и холода произходила весьма внезапно, так например: термометр показывал 13 числа по утру 10 градусов теплоты, в полдень 20, по полудни в 3 часа 24° в тени; на другой день в те же часы двенадцатью градусами менее, а на третий день только 8 градусов. По утру в 6 и 7 часов теплота была редко более 6 и 7 градусов, а весьма часто 4 и 4 1/2. Барометр стоял вообще очень высоко, почти три дня сряду показывал между 30,25 и 30,20 при умеренном северном ветре и безоблачном небе; самая низкая степень барометра была 29,66 при крепком ветре от SO. Дождь шел только при крепких южных ветрах.

Декабрь.

Кроме трех последних дней сего месяца продолжалась отменно хорошая погода, исключая крепкие ветры от юга. Ветр дул всегда от NO, редко и кратковременно от SW; в последние дни месяца начал отходить ветр от NO к N, потом дул прямо от N и NNW, был свеж и так холоден, что термометр опустился до +2 градусов; a 27 числа, по утру в 8 часов до +1 1/2, при совершенном безветрии. Самое высокое стояние термометра было 7 го числа = 16° в тени, при свежем WSW ветре. Барометр стоял необыкновенно высоко; в продолжении целого месяца ртуть редко опускалась ниже 30 дюймов, часто поднималась до 30,10. Самая меньшая высота барометра была 29 го при крепком SW ветре; ртуть опустилась в продолжении 18 часов до 29,77. Надежным предвестником хорошей погоды был всегда густой туман, которой также, как и в прошедшем месяце, стоял до 9 ти часов, после уничтожался действием солнечных лучей. При южном ветре не бывало никогда тумана. Перемены Гигрометра произходили от одних только туманов.

Генварь.

Зима начинается, кажется, здесь с сим месяцом, в котором сделалось гораздо холоднее прежнего. 2 го числа опустилась ртуть в термометре одним градусом ниже точки замерзания, при умеренном ветре от NtO и совершенно ясной погоде. 31 го числа по утру в 5 ть часов термометр опустился также ниже точки замерзания 1 1/2 градус.; но в два часа пополудни ртуть поднялась в тени до 13 1/2 градусов; итак через 9 часов произошла разность 15 градусов. Погода стояла при том чрезвычайно хорошая. Кроме сих двух случаев не опускался термометр никогда ниже точки замерзания. Впрочем средняя его высота (хотя в разные часы дня и весьма различная) была в полдень обыкновенно между 7 и 11 градус., а по утру в шесть часов между 3 и 6 град. Ветр дул по большей части от NNO и NNW. Ветры от SW и SO сопровождались всегда дождем и бурею. Худая погода случалась часто не только при южных, как то было в прежних месяцах, но даже и при северных ветрах. Снег шел в виде крупы только однажды при крепком северном ветре; горы покрыты были им несколько часов. Буря и худая погода случались по прежнему во время новолуния и полнолуния. Густой туман, бывший в прошедших месяцах постоянно каждое утро, случался в сем месяце гораздо реже, но за оным следовала всегда хорошая погода. Во время тумана показывал Гигрометр каждой раз большую степень влажности, нежели во время сильного и продолжительного дождя. Высота барометра была почти всегда более 30 дюймов.

На другой день оставался я на корабле; потому что в первой день во время моего отсутствия, приезжали к нам многие Японцы и обещались быть опять на другой день, В 9 часов следующего утра действительно они прибыли со своим Офицером, их начальником, набольшей лодке, гребцами на коей были здешние жители. Офицер представил нам, что он крайне устрашен прибытием нашим, и просил нас убедительно удалиться немедленно; поелику, уверял он, как скоро узнают о том в Матсумае, куда он неупустительно послать должен донесение; то прибудет вдруг многочисленной флот, от которого мы не возможем уже ожидать ни малейшей пощады. Для придания угрозам своим более силы, повторял он многократно слово, бум, бум и надувая обе щеки пыхал чрезвычайно; сим уповательно, хотел он нас вразумить, что по прибытии флота поступлено будет с нами самым жестоким образом. Его угрозы и страшные телодвижения были столько странны, что с трудностию удержаться можно было от смеха. Я старался успокоить его сколько возможно, уверяя, что как скоро пройдет бывший тогда густой туман, то неукоснительно выйду в море. Сим многократно повторяемым уверением казался он быть наконец успокоен, и был после в состоянии начать разговор о другом предмете, что посредством Г-на Посланника, разумевшего несколько по Японски, могло быть учинено без дальней трудности. Первой мои вопрос относился к Географии сей области. Имя Карафуто должно быть здесь известным; потому что оно означено на Японской карте. Офицер мог рассказать мне о положении Охотска и Камчатки довольно основательно, почему и думал я, что он имеет познания, однако скоро потом оказалось, что он сведения свои о Камчатке и Охотске не почерпнул из источника учения, а одолжен одному знакомству с Г. Лаксманом, сообщившим ему оные. Впрочем долговременное его пребывание в северной стране Ессо доставило ему случай приобресть географические о сих местах сведения и он, быв в отдаленности от деспотических своих повелений, не боялся, видно, сообщать нам оных. В Нангасаки не могли мы найти никаких с сей стороны способов. Итак, удостоверяя нас о существовании острова Карафуто, прибавил он, что мы, коль скоро погода прояснится, увидим оный сами; потому что сей остров отделяется от Ессо проливом шириною только в 18 миль. Он упоминал еще о земле, лежащей к северу от Карафуто и отделяемой от оного узким проливом; но о сем слышал он только от других, а не узнал сам собою. О северной части Карафуто, Сандано здесь называемой, ни он, ни земляки его ничего не знали; впрочем полагал он, что Карафуто должен быть менее в половину против Ессо. Южная часть сего острова, говорил он, известна Японцам совершенно; поелику Японское правительство причисляет оную к своим владениям, и Император содержит там, также как и здесь Офицеров, своих смотрителей. Для большего нас в том уверения показал он на Японской карте пристань, у которой находится будто бы Японское селение, куда, по словам его, пошло вчерашнего дня судно. Он назвал потом еще четыре острова Кунашир, Чикотан, Итуруп и Уруп и говорил, что оные лежат на NO от Ессо и принадлежат Японскому Государству. Точно под сими же именами известны сии острова со времен Спанберга, и находятся на всех Российских картах; на иностранных же не показаны.[134] После он сообщил мне названия рек и мысов острова Ессо, которые все означены на карте нашей сего острова, и большая часть оных сходны с названиями, показанными на бывшей у нас Японской карте; сие служило достаточным доказательством, что на известия его можно было положиться. Округ, в коем имеет он теперь свое пребывание, называл он Нотцамбу; но разумел ли он под сим названием всю северную часть Ессо, или один только северной мыс, того не мог я узнать от него с точностию. Другой округ, лежащий южнее Нотцамбу именовал Японской Офицер Соя, остров же с высокою горою Риишери, а северной остров Рефуншери. На нашей Японской карте показаны оные под именами Риисери и Рефуносери. О названиях Ессо, Оку-Ессо и Матсумай получил я следующие известия. Начальные островов сих жители, которые известны у нас под именем Курильцов махнатых, называют себя Аинами. Их ныне очень мало и они живут только между округами Нотцамбу и Аткис, и называют теперь одно только место своего жительства словом Ессо; Японцы же весь остров именуют Матсумай. Вероятно, что прежде поселения здесь Японцов занимали весь остров Аины и конечно называли оной Ессо. После же усилившиеся Японцы давали всем занятым ими здесь местам свои имена; почему подлинно имя Ессо и должно было уступи

Чрез всю ночь и следующее утро дул слабой ветр южной с густым туманом, которой рассеялся около полудня. В сие время вход в губу лежал от нас на NNW едва в 6 милях. Продолжавшийся слабый ветр от SO был причиною, что мы вошли в порт Св. Петра и Павла и стали на якорь не прежде 6 часов вечера, по окончании 48 дневного плавания своего из Нангасаки.

Первое попечение мое здесь состояло в том, чтобы свезти на берег Г-на Посланника с его свитою и почетным караулом. По окончании сего приказал я выгрузить соль, подаренную служителям в Японии, также и часть сарачинской крупы и поместить в Казенных, Петропавловских магазинах; наконец, дополнив запас воды и дров, пошел 16 го Июня опять в губу Авачинскую, дабы при первом благополучном ветре отправиться в море для окончания прерванного исследования острова Сахалина; но неожиданное препятствие удержало меня долее, нежели я предполагать мог, как то усмотреть можно из последующей главы.

При сем упомянуть я должен о таком обстоятельстве, которое, случившись на пути нашем из Японии, причиняло, мне великую заботу. В скорости по отбытии нашем из Нангасаки, напала оспа на одного из солдат, бывших с Посланником в Мегасаки. Он был уроженец из Камчатки, где большая часть жителей и все вообще дети не имели еще оспы. Я боялся, чтобы кто либо из служителей не заразился сею болезнию, смотрение за коею на корабле весьма затруднительно; сверх того опасался я, чтобы по прибытии нашем в Камчатку не сообщить сей заразы и не распространить оной между тамошними жителями. По строгом разыскании оказалось к щастию, что все бывшие на корабле имели уже оспу, выключая двух только Матросов, о коих не могли увериться, была ли на них оная. Оспенная материя больного найдена лучшего рода, почему я, ради всякой предосторожности, и приказал привить им оную. Привитие не оказало никакого последствия, и уверило, что они оспу уже имели. Хотя за несколько уже недель до прибытия нашего в Петропавловской порт, оспа на солдате и высохла, и Доктор Еспенберг признавал, что заразы опасаться более не можно; однако я почитал за нужное не оставлять всех предосторожностей. Итак за несколько дней до прихода нашего приказал все принадлежавшее солдату имевшему оспу, как то платье, белье, койку и постель бросить в море; вещи же тех солдат, которые должны остаться в Камчатке, окурить по Смитовой методе; койки всех служителей вымыть кипятком из пресной воды с мылом, постели и платье проветривать каждый день. Сверх того запретил в продолжение пребывания нашего в Петропавловском порте иметь всякое с жителями сообщение, а свезенные солдаты должны были находиться три недели в карантине. Малолюдство страны сей и нещастное приключение 1767 го года, в которой привезенная в Камчатку из Охотска оспа похитила многие тысячи народа, налагали на меня обязанность прибегнуть ко всем мерам строгости, хотя бы оные и казались быть излишними. Каждой приходящий корабль в Камчатку может привести туда сию заразу и распространить смертоносную болезнь между жителями; а потому человеколюбие и обязывает ввести там в употребление прививание коровьей оспы сколько возможно поспешнее. Мне кажется, что исполнение сего благотворения удобнее произвести чрез Китай или Маниллу, нежели из Охотска; но если бы надлежало прибегнуть и к последнему средству; то и в таком случае не должно медлить и оставлять сего без внимания.

ГЛАВА IV. ПРЕБЫВАНИЕ В ПОРТЕ СВ. ПЕТРА И ПАВЛА

Известия о судах Американской Компании. — Бедное положение находящихся на оных Матросов. — Описание судна Марии и промышленников на оном. — Мнение о поправлении их состояния. — Лейтенанты Хвостов и Давыдов первые Офицеры, принятые Компаниею в их службу. — Выгоды, уже доставленные ими Компании. — Получение известия о скором прибытии в Петропавловск Г-на Губернатора. — Отбытие Камергера Резанова к острову Кадьяку. — Прибытие Губернатора. — Опасность, коеи подвергался он на реке Аваче. — Краткое известие о поезде Губернатора в Ижигинск. — Свидание его с начальником Чукчей. — Надежда уходит из Камчатки к Сахалину для окончательного описания сего острова.

1805 год Июнь.

По прибытии нашем в Петропавловск нашли мы там два судна: Феодосию казенной транспорт, коим командовал Штурман Астафьев, и Марию, судно принадлежащее Американской Компании. Астафьев пришел из Охотска в Октябре прошедшего года с провиантом для Камчатского баталиона, и живущих там Козаков. Его судно было новое и первое Российское оснащенное как Бриг в здешнем море. Прежде плавали на одних Галиотах. Мария также новое судно, спущенное со стапеля прошедшего лета. И оно оснащено было по образу брига, однако ни построением ни вооружением не могло равняться с Феодосиею. Вскоре по выходе из Охотска оказалась в нем столь сильная течь, что командовавший оным Лейтенант Машин почитал опасным продолжать к Кадьяку, по назначению, свое плавание, и принужденным нашелся зайти в Петропавловск, куда и прибыл он в Сентябре прошедшего года несколькими днями после нашего отплытия в Японию. Лейтенант Машин принят Компаниею недавно вместе с тремя другими флотскими Офицерами Сукиным, Карпинским и Борисовым. Последние отправились из Охотска в Кадьяк на компанейском судне Елизавете не многими неделями прежде Машина; но не могли также, как и сей, достигнуть назначенного места. Они принуждены были зайти в Уналашку, и провести там всю зиму. Не имев ни спокойного жилища, ни здоровой пищи и ничего другого, чтобы, хотя несколько облегчило их неприятное положение во время продолжительной зимы на сем острове, не можно было им предохранить людей своих от цынготной болезни, от которой померло лучших восемь Матросов. Сия болезнь столько обыкновенна на кораблях Американской Компании, что во всякое плавание многие бывают жертвою оные. Если сравнить число отправляющихся из Охотска промышленников на Кадьяк с числом возвращающихся обратно: то легко удостовериться можно в сей истинне.

Широта якорного нашего места найдена 54°,30,12 , а исправленная долгота по хронометрам 217°,59,06″. В 2 часа сделался свежей ветр от NO, при котором вступили мы под паруса и пошли к мысу МАРИИ, находившемуся от нас в 8 часов вечера на W 1/2 N. Ночью отошел ветр к SO и дул сильно во весь следующий день; дождь шел беспрерывно; солнце не показывалось ни на мгновение. Сия худая погода принудила нас лавировать в канале, разделяющем Сахалин от берега Татарии, которого мы однако не могли видеть. Глубину находили здесь от 29 до 37 саженей. Течение было вообще весьма сильно. Во время ночи сделался ветр слабым, и корабль опять руля не слушал. До 10 ти часов утра несло нас течением, которого мы не могли преодолеть, ветр настал тогда свежий от NW, и мы принуждены были плыть SOtS вместо ONO. Сей последний курс не прежде могли мы взять, как в 2 часа по полудни. Положение берега подавало повод думать, что за мысом Горнером должен быть безопасной залив. В сем чаянии приближились мы к берегу на 1 1/2 мили; однако нашли после, что залив некоторым образом хотя и защищен, но обширность его гораздо менее, нежели каковую полагали мы сначала. Не нашед нигде лучшего якорного места, остановились мы после в сем заливе на якорь 14 го Августа.

В полдень найдена широта 54°,4,10″, долгота 217°,51,30″. Сие место разнствовало от выходившего по корабельному счислению 32 милями к N. Прямо на Ост лежал от нас тогда высокой пик, стоящий в средине берега. К югу от оного находится еще другая довольно высокая гора с двумя вершинами. В тоже время лежал от нас мыс МАРИИ на NO 28°, а дальнейший виденный на юге берег на OSO. Пик, которой назвал я по имени нашего Доктора Еспенберга лежит в широте 54°,4,10″, долготе 217°,10,00″.[160] Отселе поплыли мы в параллель берега в расстоянии от 1 1/2 до 2 миль, дабы не скрылся от нас ни самый маловажнейший предмет, где глубина была от 12 до 17 саженей.

NW я часть Сахалина имеет во всем преимущество пред южною. Горы покрываются от подошвы до вершин густыми низкими лесами, а лежащие между оными долины тучною травою, по коей заключать должно, что они удобны к земледелию. Берег вообще желтого цвета, и утесист; почему и кажется стенок искуством человеческих рук воздвигнутою, которая в некоторых местах прерывается понижениями, где находятся или жилища, или признаки близкого селения, как то лодки, стоящие жерди для сушения рыбы и тому подобное. Последнее к югу сего берега селение была большая деревня, которая состояла из домов хорошо выстроенных. Мы видели даже и нивы, обработывание коих доказывало, что здесь живет народ, успевший в образе жизни более, нежели Аины. Разделение высокого от низменного берега оказалось и здесь лежащим под тою же параллелью, под коею находится на стороне северовосточной. Сей берег отличается также некоторыми горами, подобными лежащим на стороне противоположенной, которые мы и отсюда ясно усматривали. От помянутого разделения начинается опять низменной песчаной берег, простиравшийся так далеко к SSW, пока могло досязать зрение. Несколько отдельно стоящих песчаных холмов суть единственные отличительные признаки, каковые видели мы и на восточной стороне. Сии песчаные холмы, не взирая на единообразной, простой состав их, представляют нечто живописное. НепраВильное их положение, разность их видов и высот придают месту сему вид развалин древнего великого города. По мере приближения к сему песчаному берегу, глубина также уменьшается; мы находили оную 8 1/2 и 8 саженей. Под вечер начал дуть ветр свежей от NNW т. е. по направлению пролива; но как низменной, песчаной берег уклонялся еще более и более к западу, так, что если бы держаться в параллель оного; то надлежало бы плыть на SW; почему я для предосторожности велел привести к ветру и идти поперек канала к западу. На дальнейшей оконечности, виденной нами прежде наступления вечерней темноты, находился высокой холм, которой в сем песчаном море особенно отличался, а в некоем от оного не весьма великом отдалении высокой пирамидальной камень.

На рассвете следующего дня, поставив все паруса, поплыли мы к SO, чтобы осмотреть берег, простиравшийся в сем направлении. В 8 часов переменили курс на StW. В сие время открылся виденный вчера ввечеру в дальнем расстоянии песчаной берег, скоро потом и продолжение оного далее к западу. В 11 часов усмотрели от SWtW до W высокой, гористой берег, которого прежде за туманом не могли видеть. Ето долженствовал быть берег Татарии. Между крайнейшею гористого берега сего оконечностию, за коею далее во внутренности находятся два хребта гор высоты посредственной, и песчаным берегом Сахалина, показался пролив шириною не более 5 миль. Здесь долженствовал быть канал, ведущий к устью Амура; мы начали держать курс прямо к оному. В 5 ти милях от него глубина уменьшилась до 6 ти саженей; почему я не осмелился идти далее. Итак, приказав лечь в дрейф, послал Лейтенанта Ромберга на гребном судне с таким препоручением, чтоб он, подошед во первых к оконечности Сахалина до глубины 3 х сажен, держал потом поперек канала к противолежащему мысу Татарии и измерял бы глубину оного чрез всю ширину его. В 6 часов вечера Г. Ромберг возвратился по сделанному ему пушечными выстрелами сигналу, потому что два часа уже прошло, как мы его со всем не видали. Он донес, что сильное течение от S затрудняло его чрезвычайно, и принудило оставить приближение к оконечности до глубины 3 х сажен, к чему побужден он был и тем, чтобы не потерять времени нужного к измерению глубины в самом канале. Впрочем полагал он, что приближался к оконечности Сахалина на расстояние в 2 1/2 мили, где нашел глубину 4 сажени, после чего взял курс к мысу Татарии; сначала была глубина одинаковая, а потом уменьшилась до 3 1/2 саженей, откуда возвратился по сделанному ему сигналу. Он привез с собою ведро воды, почерпнутой на средине канала, в том месте откуда он назад воротился. Сия вода оказалась совершенно пресною, и весила одним граном только более нашей корабельной воды, взятой из Петропавловской гавани; а с тою водою, которою мы запаслись в Нангасаки, весом была равна, и к питию совершенно годна. Во время бытности нашей пред входом канала действовало течение весьма сильно от S и SSO. По всем сим примечаниям полагать следовало, что устье Амура долженствовало находиться в недальнем расстоянии от мыса Татарии.

По прибытии нашем в Петропавловск приказал я свезти хронометры на берег в дом Коменданта. За сим домом находилось открытое место, где Г. Горнер мог каждой день брать удобно высоты соответственные для поверения хода хронометров. При отходе нашем 4 го Октября определен ход оных, следующий.

Суточное медление N 128 составляло — 21″,62;

Суточное ускорение Пеннингтона — 24″,50.

Сравнение хронометров скоро показало однако столь приметную перемену в их ходе, что мы с Г. Горнером решились принять для них новой ход, которой и постановлен +21″ и -21″. Сия перемена произведена Октября 12 го дня, когда N 128 показал более Гринвического среднего времени 5 час. 9 мин. 33″, а Пеннингтонов менее 1 час. 21, 11″ 5. Как частые наблюдения, произведенные на море, так и маловажная погрешность хронометров, оказавшаяся по прибытии в Макао, удостоверили нас, что мы постановили ход хронометров довольно справедливо..[174]

Из великого множества меридианных и около меридианных высот солнца, измеренных Г. Горнером во времени трикратной бытности нашей в Петропавловском порте, определена северная широта Кошки, ш. е. низменного мыса, составляющего северную сторону порта, — 53°,00,10″.

Западная долгота взятыми мною и Г. Горнером многими лунными расстояниями — 201°,19,15″.

Истинная долгота оной, определенная Капитаном Кингом и Астрономом Байли есть — 201°,16, 19″, 5.

Склонение магнитной стрелки найдено средним числом посредством пяти разных компасов, направленных на три особенные предмета 5°,21 восточнее; азимуфы сих трех пунктов определены взяшьщи раз-стояниями солнца.

В Авачинской губе найдено склонение посредством азимуфов и амплитудов солнца средним числом 5°,39,00″ восточ.

Инклинаториум наш повредился во время свирепствоваяшего в 1 ой день Октября Тифона столько, что Г. Горнер почитал оной неспособным больше к употреблению, как то прежде уже упомянуто; почему наблюдения над наклонением магнитной стрелки и учинены только в первую бытность нашу в Петропавловске. Г. Горнер нашел оное = 63°,32 северное. Капитаном Кингом найдено здесь наклонение 63°,5,00″ северное.

Среднее из многих наблюдений, произведенных в Петропавловском порте, показало прикладной час, т. е. время полных вод при новолунии и полнолунии, 4 часа 20 минут. Величайшая разность высоких и низких вод составляла 6 футов. Ветры действовали как на время происхождения приливов, так на возвышении оных беспорядочно. При южных ветрах вода в заливе возвышалась, а при северных понижалась.

ГЛАВА VIII. О НЫНЕШНЕМ СОСТОЯНИИ КАМЧАТКИ

Введение. — Описание Петропавловского порта и окружности оного. — Плодоносная почва земли внутренней Камчатки. — Причины, почему терпели до ныне недостаток в естественных произведениях. — Образ жизни Россиян в Камчатке. — Они терпят нужду во всех жизненных потребностях, даже в соли и хлебе. — Надежда снабдила Камчатку солью на несколько лет. — Необходимость отправления искусных врачей в Камчатку. — Блого намеренные перемены в рассуждении Камчатских Офицеров. — Не достаток строевого леса в окружности Петропавловска. — Переселенные в Камчатку земледельцы упражняются мало в хлебопашестве; от чего сие произходит? — Малочисленность женского пола и вредные от того последствия. — Описание Камчадалов, их жилищ и судопроизводства; обязанности Тоионов и Есаулов. — Поголовный ясак; отменение оного по последней ревизии. — Существовавший до сего образ торговли; новое в производстве оной распоряжение в пользу Камчадалов. — Необходимость попечения о возможном благосостоянии Камчадалов. — Важность выгод, доставляемых ими. — Добрые их свойства.

1805 год. Октябрь

Трикратная бытность моя в Камчатке в 1804 и 1805 годах продолжалась более трех месяцов; а потому и будут, может быть, ожидать от меня некоторых подробных известий о сей стране. Я буду однако говорить здесь единственно о нынешнем состоянии Камчатки; ибо оная уже, многими и весьма подробно описана. Сочинения Крашенинникова и Штеллера известны довольно и переведены почти на все Европейские языки; две главы Капитана Кинга в Куковом путешествии дают столь хорошее понятие о сей стране, что не оставляют ничего желать более. И так я намерен не повторять сказанного уже ими, а во всех случаях на них только ссылаться, и поместить здесь общие примечания о нынешнем и возможном будущем состоянии Камчатки с приведением важнейших перемен, в продолжении тридцати последних годов произшедших. При сем должен уверить могущих подозревать меня в пристрастии к сей мало хвалимой земле, что я не привожу и не утверждаю ничего такого, в чем бы не был сам свидетелем, или чего не почерпнул бы из достоверных источников, имев к тому весьма удобные случаи. Если же покажется кому повествование мое слишком пространным, или что либо очень маловажным, пред таковым извиняюсь тем, что примечания мой касаются предмета, которым занимался я за долго еще до предприятия сего путешествия, и которой сопрягается с выгодами моего отечества; для чего и несправедливо было бы, если бы не сообщил я своего мнения чистосердечно, наипаче же в Царствование правдолюбивого АЛЕКСАНДРА I го, и не объявил бы о состоянии Камчадалов, о поступках Россиян с оными, о мерах, принятых к приведению Камчатки в лучшее состояние, и о тех, кои еще приняты быть могут. Буде возражать станут, что Камчатка никогда не может достигнуть до такого благосостояния, какового ожидаю, то в защищение себя скажу, что усердие и доброжелательство, еслиб и погрешали, то всегда суть простительные погрешности. Впрочем я готов подвергнуться всякому упреку, когда только описание мое Камчатки возможет быть в последствии поводом к облегчению обитателей страны сей, и к отвращению трудностей, преносимых пребывающими в оной по обязанностям службы. В одном только я прошу снизхождения у читателей, и именно в несохранении, может быть, строгого порядка, в каковом общие мои примечания одни за другими следуют.

ГЛАВА X. ПРЕБЫВАНИЕ В КИТАЕ

Переход Надежды в Типу. — Приезд на оную Китайского Компрадора. — Получение известия, что Нева в Китай еще не приходила. — Приключившиеся от того неприятности. — Объяснение Китайским начальством о нашем приходе и пребывании в Макао. — Стесненное в Макао состояние Португальцев. — Грубое обхождение с ними Китайцев. — Ненадежное положение Макаоскик Губернаторов. — Вероятность приближающейся потери владения Макао. — Величайшее различие в образе жизни Агличан и Португальцев. — Прибытие Невы с богатым грузом, состоявшим в мехах звериных. — воспрещение Китайцев в приходе Надежды в Вампу. — Отбытие мое на Неве в Кантон для испрошения позволения на приход туда Надежды. — Прибытие Надежды в Вампу. — Оказавшиеся затруднения в производстве торга в Кантоне. — Продажа груза Невы ходатайством одного Аглинского дома. — Приготовление к отплытию из Кантона. — Неожиданное повеление Кантонского Наместника к задержанию Невы и Надежды. — Учиненные по сему обстоятельству представления. — Величайшее рвение Г-на Друммонда, начальника Аглинской фактории, к освобождению кораблей Россииских. — Последовавшее наконец повеление к отходу кораблей наших.-

1805 год. Ноябрь.

В 8 часов по утру усмотрели мы гребное судно, вышедшее из Макао. Ветр дул еще крепкой; и мы отдалены были от берега не менее 5 ти миль; но, не взирая на то, судно сие пришло к нам. Это был Китайской Компрадор,[207] предлагавший нам свои услуги. Ответ на первый вопрос наш, что Нева еще не приходила, удивил нас не мало. По учиненному предположению при отправлении нашем долженствовала Нева придти в Китай от Кадьяка около Октября месяца с грузом мехов звериных для того, чтобы по продаже оных купить Китайских товаров и погрузить на обоих кораблях. Почему я, не имев никакого для Китайцев груза, выключая некоторые малости, приведен был чрез сие в немалое беспокойство, и принужденным нашелся решиться ожидать Невы в Макао, хотя строгая во всем точность Китайцев и причинила после затруднения. С Компрадором приехал к нам также лоцман, предлагавший свою готовность отвести Надежду в Типу.[208] Оставаться на открытом Макаоском рейде было опасно как ради морских разбойников, так и ради времени года. Итак я, отправив за час прежде Лейтенанта Левенштерна в Макао для извещения Губернатора о нашем прибытии и намерении идти в Типу, приказал поднять стеньги и реи и сняться с якоря. В два часа пополудни остановились мы на якоре в Типе, куда пришел с нами вместе Аглинской Бриг об 18 ти пушках. Как скоро убрали мы паруса, то приехал к нам Офицер с сего Брига и другой с малого Португальского военного судна о 12 ти пушках. Португальской Офицер, быв приведен ко мне в каюту, потребовал Женевского вина. Я не знал, что делать: досадовать ли на его наглость, или оной смеяться; однако при всем том велел тотчас подать ему стакан горячего вина, которое хотя было и худо, но Португалец хвалил его много. Оказанная нами ему холодность в приеме скоро побудила его нас оставить. От посещения Аглинского Офицера напротив того чувствовали мы большее удовольствие. Сей расказал нам, что Бриг, на коем он служил, посылан был за несколько недель только назад в Вампу Коммандором находящейся в здешних водах Эскадры[209] для того, чтобы требовать от Наместника провинции 80,000 фунтов штерлингов за взятое им в приз близ Маниллы Гишпанское судно, которое во время жестокого шторма разбилось у южных берегов Китая и ограблено жителями. Известно, что Китайские законы запрещают военному судну входить в устье Тигриса (Восса Tigris). Оные нарушены в первой раз.[210] Бриг нашел вход в Вампу без лоцмана. Начальник оного явился в Кантоне с 12 ью вооруженными солдатами, чтоб вынудить требованную сумму. Сия дерзость привела Наместника в удивление, но, вероятно, также и устрашила его. Если бы Китайцы не были крайне робки; то конечно отмстили бы за сию обиду. Они оказали, по оставлении уже отважным Агличанином Кантона, свое мщение, но только особливым свойственным им образом. Нас уверяли, что Наместник в наказание дерзости Аглинского Капитана наложил на Когонг[211] великую денежную пеню, хотя дело сие ни мало до него не касалось. Принятие таковых мер чиновниками Китайского правительства, по крайней мере в Кантоне, весьма нередко. Сии насилия, может быть, скоро причинят бедственные последствия. Морские разбойники, наводящие теперь страх на южную страну Китая, а особливо в Кантоне и Макао суть не что иное, как жители южных провинций сего Государства, которые, быв доведены угнетениями самовластвующих Мандаринов до крайности, прибегли к сему последнему средству для облегчения своего жалостного положения.