И в конце занятия у меня возникло четкое ощущение, что я был не очень полезен. Джинни ушла от меня в определенной степени обескураженной, отвергнутой и, вероятно, с ощущением того, что эта поездка оказалась слишком дальней и не принесла реальной пользы.
В ходе беседы я попытался заставить ее понять, что ситуация, несмотря на ее мысли по этому поводу, вполне подконтрольна: в каждом случае она сохраняла свободу выбора; могла брать каждую проблему по отдельности и рассматривать корректировочные действия. С минимальным усилием, например, она могла справиться со своей неаккуратностью и неубранными комнатами. Однако она, кажется, находится в слишком большом смятении, чтобы добиться какого-нибудь эффекта. Кроме того, она заявила, что на этой неделе так измоталась, что вряд ли напишет для меня отчет — все, что она хотела, она сказала на прошлой неделе, и если у нее появится что-то новенькое, она об этом скажет прямо мне в лицо. Для меня это про-звучало большим вызовом, и я попытался помочь ей посильнее углубиться в это ощущение, но она не захотела. Думаю, что она все еще сердится на меня за то, что несколько недель назад мы пропустили занятие. Она сказала, что предвидела мои слова, но это не так. Фактически глупо оглядываться на события месячной давности, когда в ее жизни происходит так много непредвиденного.
Как бы то ни было, сегодня я увидел прежнюю Джинни: возврат к разочарованию, пессимизму, к чувству стыда за свою неряшливость и неопрятность. Мы оба оказались втянутыми в ее водоворот самоуничижения.
5 мая
Доктор Ялом
Джинни начала с того, что заявила, что не написала отчет. У нее не было времени. Но затем еле слышно пробормотала, что времени не было и пойти на скачки. Когда я стал расспрашивать ее, она упорно твердила, что действительно была слишком занята. Все свое время она потратила на упаковку вещей и переезд. А в свободные минутки она отдыхала от жилищной ситуации. Она была угнетена, ничего не происходило, все, что нужно было сказать, она сказала на прошлой встрече. Все это привело меня в раздражение. Меня так и подмывало отругать ее за то, что она не написала отчет. В конечном счете, это часть контракта, который она подписала со мной. Я даже стал подумывать о том, чтобы заявить ей, что, если она не будет соблюдать контракт со своей стороны, я его тоже не буду соблюдать. Но в этом случае написание письменного отчета превратилось бы в принудительную, механическую процедуру. И я задумался, говорить это или нет, потому что она и так была в страшном миноре. Следующие двадцать — двадцать пять минут мы провели за вяло текущей беседой. В основном это было перефразирование уже сказанного. Не думаю, что она произнесла что-то новенькое или обнадеживающее. В основном она выдавала неописуемый набор однообразных кусочков из совокупности своего самоотрицания.
Я попытался конструктивно в это вмешаться, но просто не смог что-либо сказать ей в течение первой части собеседования. Я не мог придумать ничего полезного. Ничего, что бы я посчитал интересным для изучения или закрепления. Так что я против своей воли так и промолчал. Я указал ей на то, что она ведет себя совсем уж по-детски. Говорит тихо и робко, повторяется. С этим она согла-силась, а затем рассказала мне о своем утреннем сне. Во сне я отослал ее писать отчет в небольшой коттедж, а затем пришел мой помощник, стал с ней весело заигрывать, и они занялись любовью. Однако немного спустя секс с помощником из веселого занятия превратился в непрерывный половой акт на грани изнасилования. Потом он стал уговаривать ее бежать с ним, но тут пришел я и убе-дил ее остаться, чтобы месяц-другой пописать отчеты. Мы проанализировали сон — она действительно хочет, чтобы я принимал ее в уютном маленьком коттедже и даже удовлетворил ее сексуальные потребности? Отвратительную задачку она мне задает. О чем еще она хочет меня спросить? (Я всегда считаю, что для большего понимания лучше спросить у пациентов, какие вопросы им лучше задавать.) Она не нашлась, что ответить, и лишь предложила, чтобы я давал ей побольше заданий или задавал более конкретные вопросы об изменениях ее настроения. Она все так же хотела, чтобы я говорил ей, что делать.
Последние пятнадцать минут занятия я провел в предельно материнском ключе. Например, как-то она сказала, что ей понравилось мое предложение ездить на поезде, и в прошлый раз она так и поступила. Я спросил, приехала ли она на поезде сегодня — нет, ответила она. Почему нет, спросил я. И мы стали подробно обсуждать этот вопрос. Затем я попросил ее точно описать, что она делала сегодня, и она рассказала мне, когда проснулась и о чем думала. Я спросил, что она делала потом. Она сказала, что мылась, и добавила, что помылась не очень хорошо. Я продолжил тему, спросив, не хочет ли она, чтобы я ее помыл. Она ответила, что нет, но хотела бы, чтобы я устроил ей «чистый душ». Сочетание слов было забавным. Слово «чистый» не имело смысла. Тем не менее больше мне нечего было сказать. Затем она заговорила о завтраке, сказав, что в действительности она хотела хлопьев с клубникой, но не могла позволить себе этого, даже если это значит, что клубника останется не съеденной и сгниет. Она говорит, что это один из ее способов лишить себя желаемого. В прошлом мама обычно помогала ей решить, что же съесть. Некоторое время я продолжал задавать вопросы по этой теме и закончил занятие, сказав, что завтра ей следует съесть клубнику и хлопья, а в следующий раз ей надо ехать поездом.
Это явно оживило беседу. В один момент она сказала, что ей стало очень жарко, почти как во время секса, а потом рассказала довольно интересные и интригующие вещи. Сегодня она почти решила, что не позволит мне влезть к ней в душу и не собирается допускать контроль. Она помнит, что вела себя так в группе — отстраненно и эмоционально недоступно. Я спросил ее, как, по ее мнению, после этого буду к ней относиться я. Она ответила, что на ум ей приходит единственное слово «трепетно». Это, кажется, предполагает, что, оставаясь неприкосновенной, как бы онемевшей, она способна контролировать и меня, и, возможно, посредством своей фригидности, Карла. А внутри этой пушистой рукавички спрятан плотно сжатый дерзкий кулачок.
18 мая
Доктор Ялом
