Вообще-то, я не пытаюсь взаимодействовать с людьми. Я интуитивно понимаю или воображаю, как они себя поведут и какими будут обстоятельства, и, питаясь нервной энергией, на ходу выстраиваю свою реакцию. При этом никакого мыслительного процесса не происходит. Как, например, в том случае, когда я была уверена, что у вас будут свободными всего лишь 1—2 часа, и, исходя из этого, выстроила целый лабиринт аргументов. Типа распутать запутанный клубок.

Тут впервые за весь курс терапии вы меня не поддержали — вам известно, что вы сказали: «Ну, любой мужчина оставит женщину, которая начнет показывать свой норов». Мне это понравилось.

Думаю, что Карл действительно сильная личность. А скаредный потому, что не влюблен. Если бы он действительно любил меня, то все шло бы естественно — бензин так бы и тек без меня, и он бы не делал из этого проблемы федерального масштаба. Меня это действительно задевает, так как, отвергая мелочность в отношениях между мной и Карлом, я хочу, чтобы на ее место пришли любовь и великодушие.

Когда я, наконец, сказала Карлу, это было антидрама — тично. Он сказал, что ему не нравится, когда я делаю из себя страдалицу. «За каждой страдалицей скрывается мегера». Он говорит, что хочет, чтобы с ним разговаривали только по делу, и это правильно. Когда я рассказываю ему о чем-нибудь сразу же, то он становится очень уступчивым, со всем соглашается, не лезет в драку при условии, что я говорю глубоким, звонким голосом. Однако, как только я начинаю сдерживать эмоции, а затем их проигрываю заново, а в моем голосе появляется хоть немного визгливости, он тут же набрасывается на меня и, как бы я ни выигрывала, я все равно остаюсь в минусе.

А диалог никогда не заходил так глубоко, как я планировала. Но все же лучше было его закончить.

17 февраля

Доктор Ялом

Сразу после Джинни у меня был пациент, потом возникла какая-то путаница с графиком, что не позволило мне надиктовать о ней заметки. Теперь, после нескольких дней, занятие начало стираться в моей памяти. Наиболее удивительным было то, что, едва войдя, она тут же спросила: «Не хотите ли узнать, что произошло?» и затем рассказала, что говорила с Карлом о том, что мы обсуждали в прошлый раз. Это не сработало как надо, потому что Карл немного расстроился из-за того, что она опять выставила себя страдалицей. Но думаю, что все же фактически во многом сработало, так как теперь ей не надо платить за бензин и она смогла, хотя и по минимуму, утвердить себя. Я был немного удивлен, что она пришла в таком боевом настроении, так как вообще не предполагал, что у нее что — то получится и она хотя бы частично добьется того, о чем мы говорили в прошлый раз.

В определенный момент в ходе беседы я поинтересовался, над чем бы она хотела поработать далее. Она заговорила о занятиях любовью и о том, что ей кое-что надо узнать для себя. Я поинтересовался, о чем она хочет спросить. То, что затем сказала Джинни, было настолько благодушным, что она не удержалась и сама над собой посмеялась: она просто хочет попросить Карла кое-что продлить подольше, ведь это так приятно. Я попросил ее произнести это вслух пару раз, чтобы она могла немного дистанцироваться и посмотреть со стороны на абсурдность ее неспособности сказать это, а она не может повторить свое высказывание, не имитируя себя или без смешного акцента.

Она также поделилась тем ощущением, что ее отношения с Карлом очень ценны, а я собираюсь как-то отнять у нее это. Когда утром она лежала в его объятиях, то поняла, как много он для нее значит и важнее ничего нет. Джинни также очень гордилась собой потому, что прошлым вечером у нее была сильная мигрень, но никаких таблеток она не принимала и как-то сумела перебороть го-ловную боль, не накачиваясь лекарствами.

Примечательно то, что четыре дня спустя я никак не могу вспомнить свои чувства к ней в течение всего сеанса. Они все сливаются в одно общее теплое чувство, и я знаю, что во время занятия она была счастлива и энергична. Конечно, мне всегда нравится видеть ее такой. Теперь я действительно вспоминаю, что мы говорили о том, как молодо она себя чувствует. Она действительно часто предстает предо мной очень молодой девушкой. Я также помню, что, как обычно, она взяла на себя всю ответственность за терапевтические занятия, которые она считает неудовлетворительными. Бывают моменты, когда она не удовлетворена тем, что я ей даю, и она довольно вяло признала — иногда ей хочется, чтобы я проявлял себя побольше. Я спросил, что ей хочется узнать, но слишком далеко в этом вопросе мы не продвинулись.

17 февраля

Джинни

Вчера, когда я пришла, я ожидала сюрприза. Того, что сделает сеанс немного другим. Эмоциональное задание. Ожидание излечения мигрени. Моя фантазия и разрядка идут в ногу со мной по длинной дорожке к клинике. Я всегда «здорова» и ликую, когда вхожу, и всегда такая «несчастненькая», когда выхожу.

Во время терапии я говорю неправду. Даже когда я говорю ее, я знаю, что не верю в нее, что она вас смутит.

Типа, когда я сказала: «Вот вы сидите напротив меня и ничего не видите». Вы уже много раз говорили мне, что не считаете меня ничем. Если б только я могла сдерживаться, когда говорю что-либо подобное, противоречу сама себе, сказать: «Нет, я не это имела в виду», может, тогда я смогла бы принимать свои речи всерьез. Я не вымучиваю слова. Они появляются сами по себе. Вот почему я им не верю. А вы падаете в моих глазах, когда я вижу, что вы принимаете их всерьез — некоторые из них.

Вчера вы сказали одну вещь, о которой я до этого никогда не думала, и поэтому получилось откровение — что если я так боюсь говорить «такие добрые слова, то за ними должны прятаться более сердитые выражения». Не знаю, более сердитые они или просто более крепкие. Что-то вроде того, когда не говоришь «я люблю тебя» К., хотя иногда я чувствую именно это.