Когда уроженец умеренного севера попадает первый раз в тропики, его чувства и эмоции походят в некоторых отношениях на те, которые мог испытать первый человек, попав впервые в райские сады. Он попал в новый мир, перед ним открывается новая жизнь, все, что он видит, всякий звук, который ловит его ухо, имеют всю свежесть и прелесть новизны. Деревья и другие растения для него новы; цветы, плоды, животные, птицы и насекомые вызывают его любопытство и кажутся ему странными; даже самое небо, то сияющее яркими красками, то покрытое сверкающими созвездиями, ново для него: такого он никогда не видел на севере.

Конгоне находится на расстоянии пяти миль к востоку от Миламбе, или западного рукава, и на расстоянии семи миль от Восточной Луабо, которая, в свою очередь, удалена на пять миль от Тимбве. Мы видели лишь очень немного туземцев; и судя по тому, как эти немногие, едва завидя нас, покидали свои каноэ и скрывались в мангровой чаще, у них, безусловно, сложилось не слишком благоприятное мнение о белых людях. Это были, вероятно, убежавшие из португальского рабства.

В поросших высокой травой болотах изобиловали буйволы, кабаны и три породы антилоп, причем последних было нетрудно добывать. Несколько часов охоты обычно обеспечивали два десятка людей дичью на несколько дней.

Продвигаясь по рукаву Конгоне, мы убедились, что если держаться внутренней стороны извилин, сильно углубленных течением, то можно легко избегнуть мелей. На протяжении первых 20 миль протока остается прямой и глубокой; затем вправо отходит небольшой и довольно извилистый канал; на расстоянии пяти миль он оканчивается, соединяясь с широкой Замбези. При плавании по этому каналу лопасти колес парохода почти касаются плавучей травы по бокам канала. Остальная часть рукава Конгоне отделяется от главного течения значительно выше – в виде вытекающей из него протоки, которая называется Дото.

На протяжении первых 20 миль Конгоне течет по мангровым джунглям; некоторые деревья украшены красящими лишаями, которые, видимо, никогда не собирались. В лесу, состоящем из различных видов мангровых деревьев, попадаются гигантские папоротники, пальмовые кусты и иногда дикие финиковые пальмы. Гроздья ярко-желтых, едва ли съедобных плодов составляют красивый контраст с изящными зелеными листьями. Кое-где по берегу попадаются заросли милолы, тенистого гибиска с крупными желтыми цветами. Из его коры вырабатывается волокно, которое особенно ценно как материал для изготовления веревок. К веревке, сделанной из этого волокна, прикрепляется гарпун; с его помощью бьют бегемотов. Попадается также панданус, или винтовая пальма, из которой выделываются сахарные мешки на острове Маврикий. В месте соединения канала с Замбези эти пальмы такие большие, что на некотором расстоянии напоминают наши родные колокольни. Нам доставило большое удовольствие замечание одного старого моряка, который заявил, что «для полноты картины не хватает только одного, – а именно кабачка около церкви». Мы видели также несколько дикорастущих гуав и лимонных деревьев, плоды которых туземцы собирают. Темные леса оглашаются живым, ликующим пением птиц (На1суоп striolata), которые сидят высоко на деревьях. По мере того как пароход продвигается по извилистому каналу, на берегах взлетает то встревоженная хорошенькая маленькая цапля, то зимородок. Они пролетают вперед на небольшое расстояние, спокойно усаживаются снова на берегу, чтобы быть снова спугнутыми через несколько секунд нашим приближением. Великолепный ястреб (НаНае^и vocifer) сидит на вершине мангрового дерева, переваривая свой утренний завтрак, состоявший из свежей рыбы. У него явно нет ни малейшего желания сдвинуться с места, пока неминуемая опасность не заставляет его расправить для полета свои громадные крылья. Глянцевитый ибис, отличающийся замечательно острым слухом, улавливает необычный звук, производимый колесами, когда мы еще далеко, и, выбравшись из грязи, где спокойно пировала его семья, улетает, издавая свой громкий, резкий и недоверчивый крик – «ха! ха! ха!» задолго до приближения опасности.

Мангровые заросли остаются позади. За ними следуют обширные черноземные плодородные равнины, покрытые гигантской травой, – выше человеческого роста, – делающей охоту невозможной. Каждый год, начиная с июля, эта трава, высохнув, сгорает. Эти пожары мешают сколько-нибудь значительному росту лесов, так как лишь немногие породы деревьев, в том числе веерная пальма (Воганш) и железное дерево (Lignum vitае), могут уцелеть в море огня, который ежегодно свирепствует на равнинах.