Все пласты, залегающие под конгломератом, состоят из красного глинистого сланца различной степени твердости; самым твердым является пласт, лежащий на дне. Сланец был причиной образования очень скользкой глинистой почвы.

Здесь мы увидели бамбук толщиной в человеческую руку и много новых деревьев. Другие деревья, которых не было совсем видно с тех пор, как мы оставили Шинте, теперь появились снова. Но ничто не поражало нас здесь так сильно, как тощий и хилый их вид. Деревья, которые оставались позади нас на плато, были высокими и прямыми, здесь же они все словно остановились в своем росте и не росли так тесно друг к другу. Но так как те и другие деревья принадлежали к разным видам, то я мог объяснить это явление только предположением, что большая высота плато более соответствовала природе росших на нем деревьев, чем низменность – деревьям, росшим внизу.

Воскресенье, 2 апреля. Мы расположились на отдых около небольшого потока. После того как расстались с Ионгой Панзой, мы жили только на одном маниоке и сильно страдали от голода, поэтому теперь закололи одного из остававшихся у нас четырех быков. Местное население испытывает, по-видимому, такую же огромную нужду в животной пище, как и мы, потому что они затрачивают много сил на выкапывание больших белых личинок из тинистой почвы на берегах потоков и употребляют их в качестве приправы к растительной пище. Башиндже отказывались продавать пищу за ничтожные украшения, которые предлагали им мои люди. Мы не могли достать ни муки, ни маниока; но все это было бы ничего, если бы их вождь Сансаве не докучал обычным требованием подарка. Туземные торговцы говорили нам, что, прежде чем они могли проехать через его владения, они должны были применить силу.

Сансаве, вождь одной части племени башиндже, предъявив нам формальное требование дать ему раба, быка или бивень слона, отверг с презрением предлагаемые нами вместо этого дешевые вещи. Мы сказали его посыльным, что слоновые бивни принадлежали Секелету. Все остальное у нас уже исчезло, оставались только мои инструменты, совершенно бесполезные для них. Один из башиндже попросил у нас мяса, и когда ему было отказано в этом, то он сказал моим людям: «Все равно мы возьмем у вас завтра, когда убьем вас». Чем мягче мы с ними говорили, тем наглее они становились.

После утомительных переговоров в течение целого дня с разными посыльными от Сансаве он оказал нам честь, явившись к нам лично. Он – совсем молодой человек, с приятным, пожалуй, выражением лица. Между действительными португальцами и этими людьми, по-видимому, не существует общения, даже здесь, так близко к р. Кванго, потому что Сансаве попросил меня показать ему мои волосы, объясняя свою просьбу тем, что хотя он и слышал о волосах белых людей и некоторые из них даже проходили через его страну, но он никогда еще не видел прежде прямых волос. Это вполне возможно, потому что большинство работорговцев – не португальцы, а люди смешанного происхождения. Разница между их похожей на шерсть шевелюрой и нашими волосами вызвала у него приступ неудержимого смеха. После этого я показал ему свои часы и хотел добиться беседой с ним доверия к себе, но когда я собирался показать ему карманный компас, он приказал мне не делать этого, потому что испугался всех этих чудесных вещей. Я сказал ему, что если бы он узнал мои намерения так, как знали их племена Внутренней Африки, то он с радостью остался бы у меня и посмотрел картины волшебного фонаря, но так как становилось уже темно, то он простился, и когда отошел немного от нас со своими людьми, то прислал за моим уполномоченным и сказал ему, что если мы не прибавим к предложенным нами в качестве подарка медным кольцам и нескольким фунтам мяса еще красную куртку и одного раба, то мы должны уйти той же дорогой, по которой пришли. Я сказал в ответ: «Мы обязательно пойдем завтра вперед, и если он начнет враждебные действия, вина падет на него»; а мой человек добавил еще от себя: «Сколько белых людей ты убил на этой дороге?» – вопрос, который можно передать так: «Ты никогда не убил ни одного белого человека, а ухитриться убить нашего белого человека труднее, чем ты думаешь». В этом выражалось то решение, о котором мы часто твердили друг другу, – скорее умереть, чем отдать в рабство хоть одного человека. Голод сильно действует на настроение. Столкнувшись с этой новой крупной неприятностью, мы почувствовали раздражение, и я не один раз уже слышал, как мои спутники говорили относительно угрожавшего нам нападения: «Нам только этого и нужно, попробуйте, начните» или, стиснув зубы, восклицали: «Эти подлые твари никогда не путешествовали и не знают, какие бывают люди». Овладевшее моими людьми тревожное состояние, которое я описываю очень слабыми чертами, оказало свое влияние и на меня. Туземцы видели, что нам нечего им дать. На нас сыпались оскорбление за оскорблением, и это воспламенило в нас воинственный дух. Насколько мы могли судить, на следующее утро нам предстояло пробить себе путь через страну башиндже.