В продолжение этого времени Маненко со своими людьми была занята сооружением прелестной хижины, окруженной двором. Хижина была предназначена служить ей резиденцией на все время, пока здесь будут белые люди, которых она сюда привела. Когда она услышала, что мы подарили ее дяде быка, она явилась к нам с видом человека, обиженного нами, и разъяснила, что «этот белый человек принадлежит ей, она привела сюда белого человека, и поэтому бык принадлежит также ей, а не Шинте». Она приказала привести быка, заколоть его при ней и подарила своему дяде только ляжку. Шинте, кажется, был этим обижен.

19-е. Меня очень рано разбудил посыльный от Шинте, но так как у меня только что окончился очередной приступ лихорадки и я весь был в поту, то я сказал, что приду к нему через несколько часов. Но вслед за первым посыльным скоро явился другой: «Шинте желает сказать тебе сейчас же то, что ему нужно сказать». Это было слишком интригующее предложение, и поэтому мы тотчас же пошли к нему. Он ожидал нас, держа в руках курицу, а рядом с ним стояла корзина с мукой из маниока и тыква, наполненная медом. Относительно мучивших меня приступов болезни он сказал, что лихорадка – это единственное, что может помешать успешному окончанию моей поездки. У него есть люди, которые знают все дороги, ведущие к белым людям, и они могут быть нашими проводниками. Будучи молодым человеком, он сам совершал далекие путешествия. На мой вопрос, что он может посоветовать мне против лихорадки, он сказал: «Пей больше меду. Когда ты весь пропитаешься им, он прогонит лихорадку». Это очень хмельной напиток, и я подозреваю, что он очень любил это лекарство, хотя у него и не было лихорадки.

Когда мы проходили через деревню, то нас поразила приверженность балонда к установившемуся этикету. При встрече с высшими людьми на улице они падают на колени и растирают пыль на груди и руках, и пока эти люди высшего ранга продолжают идти, они все время хлопают в ладоши.

Мы видели несколько раз женщину, которая занимает у Шинте должность водоноски. Когда она идет с водой, то звонит в колокольчик, предупреждая всех, чтобы они сходили в сторону с дороги. Если бы кто-нибудь подошел к ней близко, то это считалось бы большим преступлением, потому что его близость может оказать вредное действие на воду, которую будет пить вождь. Я думаю, что самые ничтожные проступки такого рода используются в качестве предлога для того, чтобы продавать таких людей или их детей работорговцам из племени мамбари.

За время нашего пребывания у Шинте здесь произошел такой случай, который совершенно неизвестен на юге. Двое детей, один семи, а другой восьми лет, вышли из дома, чтобы набрать в лесу дров. Их дом находился на расстоянии четверти мили [около 0,5 км] от деревни. Когда они отошли недалеко от дома, то были схвачены и утащены, и их непредусмотрительные родители не могли найти их следов. Это было так близко к городу, что не может быть и мысли о нападении на детей хищного зверя. По нашим предположениям, в этом деянии должны быть повинны какие-нибудь люди высшего круга, близкие ко двору Шинте; они могли ночью продать детей.

Мамбари сооружают специальные большие хижины четырехугольной формы, в которых помещают украденных детей; детей кормят там хорошо, но выпускают на воздух только ночью. Частые похищения детей, имеющие место во всей этой области, сделали понятным мне, для чего около деревень существуют стоккады, которые мы так часто видели здесь. Родители не могут возбуждать дела, потому что и сам Шинте склонен, по-видимому, заниматься этими темными делами. Однажды он прислал за мной ночью, хотя я всегда заявлял ему, что предпочитаю действовать всегда открыто. Когда я пришел, то он подарил мне рабыню, девочку лет восьми; при этом сказал, что он всегда дарит своим посетителям ребенка. В ответ на выраженную мной благодарность и на мои слова, что я считаю дурным делом отнимать детей у их родителей и что я советую ему вообще отказаться от такого дела и начать вместо него торговлю слоновой костью и воском, он настаивал на том, чтобы подаренная мне девочка осталась у меня, «была бы моей дочерью и носила мне воду». Он убеждал меня в том, что у всякого знатного человека должен быть ребенок, который исполнял бы эту обязанность, а у меня совсем нет ребенка. Когда я отвечал ему, что у меня четверо детей и что я был бы огорчен, если бы мой вождь отобрал у меня мою маленькую девочку и подарил ее другим, и что поэтому я предпочитаю, чтобы подаренная мне девочка оставалась дома и носила воду для своей матери, то он решил, что я недоволен ростом ребенка и велел привести другую девочку, которая была на голову выше первой. После долгих моих разъяснений о том, как отвратителен сам факт продажи человека человеком, и о том, как ужасно причинить матери ребенка такое горе, я отказался также и от этой девочки.