Эрудитов повергали в великое замешательство бесчисленные изображения животных в галльской скульптуре, а также связанные с животными имена людей и топонимы. Самое расхожее и самое не­посредственное объяснение этого факта сводилось к тому, что кель­ты, обожествляя стихийные силы природы, заодно обожествляли и животных. Хорошенькие божества, которых человек насаживал на вертел к обеду, безжалостно травил на охоте или держал в стойлах! Поскольку, например, ворон считался в Ирландии птицей, посвя­щенной богу Лугу, а также неслучайно послужил предзнаменовани­ем для основания города Лиона (Lugu-dunum), некий эрудит самым серьезным образом задался вопросом, не был ли ворон первоначаль­ной формой бога Луга. Этой гипотезе противоречила второстепен­ная деталь — ведь ворон черен, а Луг — божество света, но и тут на­шлось подходящее объяснение, а что хуже всего, оно часто повторя­ется.

А поскольку никто не пытался вдумчиво проанализировать ин­дийский обряд ашвамедха — жертвоприношение коня, совершаемое царем высокого ранга, — то больше полувека назад, необдуманно и невозмутимо доверясь недоброжелательному описанию валлийского монаха Гиральда Камбрийского, с этим обрядом была сопоставлена церемония королевской интронизации, практиковавшаяся в одном из районов Ольстера в XII веке (см. ниже стр. 168-169).

Тем же сравнительным методом объясняется желание любой ценой сблизить между собой галльскую богиню Эпону, валлийскую Рианнон и ирландскую Маху. Эпона, судя по своему имени и иконо­графии, является относительно поздней континентальной адаптаци­ей эллинистической «хозяйки лошадей» или «хозяйки животных», в отношении которой мы располагаем лишь весьма смутными следами мифа, переданного Псевдо-Плутархом (некий Фульвий Стелл, жено­ненавистник, сошелся с кобылой, породившей ему дочь, Эпону, впо­следствии правившую третью италийских племен). Никогда не счи­таясь с необычайной иконографической и эпиграфической важно­стью этого галльского божества римской эпохи, в ней хотели видеть богиню лошадей или богиню-кобылу. В этом качестве она могла быть всем понемножку: покровительницей лошадей и ослов, храни­тельницей конюшен (ключи от которых ей порой доверяли!), води — тельницей душ, богиней без определенного ремесла. Хорошо еще, что она не считалась ездовым животным Пречистой Девы, спасав­шейся бегством от преследования Ирода… Валлийская Рианнон, су­дя по этимологии своего имени, была «королевой» или «госпожой». В ветви «Мабиноги» о Пуйлле (написанной добрую дюжину веков спустя после текстов Псевдо-Плутарха) она становится супругой этого владыки. Подобно многим людям, жившим до изобретения ве­лосипеда и автомобиля, Пуйлл и Рианнон ездили верхом. Так стоит ли возводить в ранг божеств с конским обличьем всех средневеко­вых персонажей, мифических или реальных, которые передвигались таким же образом? К тому же Пуйлл, как и другие владыки, валлий­ские, ирландские, бретонские и вообще кельтские, и не думал же­ниться на кобыле… Наконец Маха, — эпоним равнины и древней сто­лицы Улада (Эмайн Маха, что ирландцы объясняли, как «Близнецы Махи»), — имела к лошадям лишь косвенное отношение: она состя­залась в беге с конями короля Конхобара и выиграла это состязание. А близнецы, коих она произвела на свет в конце состязаний, отнюдь не были жеребятами. Кроме того, забывают, что другие ее имена, Морриган («Великая владычица») и Бодб («Ворона») придают ей черты царственной воительницы. Ибо Власть бывает двойственной: конечно, она бывает жреческой, но она также и воинская, и серьез­ная современная ощибка в объяснении и оценке кельтского религи­озного фактора — это недооценка его воинского аспекта. Практика войны зависит от «страстных» аспектов женственности, и, следова­тельно, она сохраняет женскому и воинскому божеству все условия для элементарной и пассивной плодовитости. Нужно ли напоминать, что соблюдение плодородия и достатка, их гарантия были обязанно­стями исключительно царя, под контролем друида? И далеко не хра­нительницы конюшен.

По сходным причинам Мулло (прозвище Марса-хранителя во­енных трофеев) был превращен в покровителя погонщиков мулов. Кернунн стал богом-оленем, Эпона — богиней-кобылой или богиней кобыл, а Артио — богиней-медведицей. Список таких приземленных истолкований можно продолжать до бесконечности; беда лишь в том, что после того, как они предложены, никто не знает, что с ними делать дальше.

У зооморфизма был довесок в виде тотемизма, теории, пользо­вавшейся большим успехом у некоторых авторов первой половины XX века, — она была заимствована из этнографии Северной Амери­ки: если галлы — и весь народ целиком, и отдельные люди — охотно принимали имена животных, то не происходило ли это потому, что то или иное животное, конь, бык, вепрь, олень, ворон, было тотемом или мифическим предком народа?

С античности до средневековья обо всем этом не говорится ни в одном тексте какой бы то ни было местности и какого бы ни было автора. Но такая теория как нельзя лучше согласуется с понятием примитивной религии, культа природы. За последний век никто, ка­жется, не задумывался над тем, что если в Берне известна богиня по имени Артио («Медведица»), то это объясняется вовсе не тем, что местные древние гельветы считали себя потомками медведя или ду­мали, будто их божество покровительствует косолапым, но просто — напросто потому, что медведь, как о том свидетельствует имя короля Артура, является символом царской власти (а вепрь — власти жрече­ской). Вольки носили имя «волка», а ирландец Кухулин носил имя «пса», это надо иметь в виду, чтобы не путать людей с животными. Христианские символы четырех евангелистов никогда не рассмат­ривались учителями Церкви как доказательство или след христиан­ского зооморфизма или тотемизма.

Мы не говорим здесь ничего о галльской мифологии, выдуман­ной от начала до конца и основанной на фантастических толковани­ях изображений на котле из Гундеструпа. Мы уже касались этой проблемы и здесь не место вдаваться в ее детали. Слишком многое нужно о ней сказать и исправить, начиная с самого принципа суще­ствования такой мифологии, как ее представляют. Разработанная на основании нескольких предвзятых идей и следующая общему син­кретизму всякого психоанализа, она сводит богов Галлии к несколь­ким гротескным марионеткам, играющим в потешном театре не­сколько человеческих и современных фабул.