И до и после Камиля Жюлиана французские историки часто за­нимались поисками причины столь стремительного падения, так сильна была их тоска по никогда не существовавшему миру: терри­ториальная раздробленность казалась бесконечной, внутренние сва­ры и гражданские войны — делом повседневным. И нашлись такие племена, как ремы, которые в течение всей галльской войны сража­лись на стороне римлян. А когда появился Веркингеторикс, ему не удалось добиться единодушной поддержки, пришлось вступать со спорщиками и соперниками в своего рода «византийские» пререка­ния по поводу тактики ведения войны, и многим его поведение каза­лось подчас странным. Но что, в сущности, знаем мы о Веркингето — риксе, если он известен нам лишь по донесениям его противников и нескольким надписям на монетах? И что мы знаем о галльских реа­лиях кроме рассказов античных историков и данных археологиче­ских раскопок? По крайней мере одна деталь должна быть отмечена и подчеркнута: каждый раз, когда Цезарь передает речь, клятвы или аргументы галльского вождя или начальника, фразеология его го­раздо больше подобает римскому адвокату, чем кельту. Это застав­ляет нас задуматься.

С точки зрения политической, да и военной, Германия пред­ставляла собой ничуть не лучшую организацию. Но мы забываем, что патриотизм зародился в Европе лишь к концу средневековья. В античном мире крепко слаженная организация и военная мощь рим­ского государства не имели себе равных и ни один из изолирован­ных этносов, включая Грецию и Германию, был не в силах ей проти­востоять. Кельты вели борьбу с помощью тех средств, которыми располагали, то есть, по сути дела, почти без средств: по религиоз­ным причинам их менталитет не был подготовлен к ведению тоталь­ной войны, где всякое выступление, всякое решение должны являть­ся результатом тщательного стратегического расчета. У Цезаря, кроме того, хватало ума не ввязываться в схватку одновременно со всеми противниками: это было тем легче, что каждый галльский «город» не чувствовал себя заинтересованным в делах других «го­родов». У Цезаря были дисциплинированные отряды, осадные ма­шины, опытный офицерский состав и, разумеется, военный гений. У галлов ничего этого не было, и потому для победы ему понадоби­лось всего несколько десятков тысяч человек.

К тому же превращение Нарбонской Галлии в римскую про­винцию, происшедшее семьюдесятью годами раньше, а также при­сутствие римских торговцев на всей остальной части Галлии подго­товили почву для завоевания. Дело еще в том, что с практической точки зрения организация кельтского общества была чересчур слож­ной, и, скорее всего, друиды времен Цезаря испытывали известные трудности в поддержании воинского класса на том уровне, который ему предписывала традиция. Царская власть повсюду отходила на второй план, уступая место олигархиям, знать поднимала голову и, таким образом, начиная с первого века до н. э. участь Галлии была решена.

Она могла бы собраться с силами и взбунтоваться, а возможно, и сделала две-три попытки в этом направлении, но мы об этом ниче­го не знаем. Могла она также и смириться с неизбежным, потерять свою политическую независимость, сохранив идентичность, язык и религию, как это произошло с Грецией, которая вместо того, чтобы латинизироваться, сама эллинизировала Рим и половину империи. Но Галлия ничего не сделала. Стоит задать вопрос: «Почему?»