Употребление письменности обусловлено кельтским понятием об истинной мудрости. К сожалению, мы сегодня судим о ней сооб­разно с теперешними критериями, которые необратимо искажают оценку фактов. Вопреки нашим привычкам, кельты никогда не поль­зовались письменностью для передачи последующим поколениям какого бы то ни было знания. Но это вовсе не значит, что они были бесписьменными. Они просто-напросто не употребляли для архиви­рования и запоминания ни одну из известных им систем письменно­сти, за исключением позднего факта, связанного с ирландским ога­мом. Уровень материальной цивилизации, достигнутый кельтами эпох Галынтатта и JIa Тена не дает права считать их «варварами», отставшими с технической точки зрения от греков и римлян, в то же самое время археологи и филологи плачут от зависти к последним, поскольку вся кельтская протоистория является бесписьменной.

Континентальные кельты в Южной Галлии пользовались снача­ла греческими буквами; в Цизальпинской Галлии усвоили лепонтий — ский алфавит этрусского происхождения; кельты пиренейских и ис­панских регионов употребляли иберийскую азбуку. Позднее им на смену пришел латинский алфавит, от красивого августовского пись­ма до почти нечитаемого курсива III века, распространенный по всей Римской империи и Ирландии, сохранившей упрямую привержен­ность к буквам, происходящим по прямой линии от каролингского унциала. Этот ирландский «алфавит» конечно очень древний, одна­ко является кельтским только после заимствования.

Однако избранная алфавитная система, со всеми ее недостатка­ми и достоинствами, остается независимой от высшего духовного принципа. И нужно не только полагать, но признавать как аксиому, что друиды не запрещали употребления письменности. Сами же они, без сомнения, были лучшими знатоками чтения и письма, как на островах, так и на континенте. Но их соображения по этому вопросу отличались от наших. В продолжение всей древнейшей эпохи пись­менность была не запрещенной, а исключительной, предназначен­ной для обстоятельств, строго и четко определенных. В Ирландии сама природа огамической письменности (поперечные горизонталь­ные и наклонные линии, с одной и с другой стороны грани камня) препятствовала записи сколько-нибудь пространного текста и лю­бому быстрому чтению: имя, высеченное на погребальной стеле, или вызов, обращенный к противнику; заклинали несколько букв — этим все и ограничивалось. В любом случае, в качестве материальных, археологических доказательств существования огамической пись­менности мы располагаем только надгробными надписями христи­анской эпохи: этот тип письменности был возобновлен христианами, которые сочли его безобидным, так как огамические надписи на камнях служили лишь для того, чтобы назвать покойного в его по­следнем жилище.

Когда в легендарных текстах речь идет об огамической пись­менности, она всегда используется с магическими целями: так друид Даллан пишет огамом на тисовых палочках, чтобы найти жену коро­ля Эохайда, а в другой раз Кухулин пишет огамом на большой дубо­вой ветви, которой он окружает мегалит, для того, чтобы остановить войско Медб на границе Улада. Иное использование письменности не засвидетельствовано. В преданиях очень часто идет речь о вест­никах и посланниках: их миссии всегда были чисто устными; усло­вия, которые они предлагали, договоры, которые они заключали, га­рантировались не запечатанными текстами, а свидетелями, слову ко­торых верили без сомнения.

Письмо не является вариантом запоминания или передачи зна­ния, это практическое приложение магии и букв, подвластных богу — вязателю Огме: письмо, фиксация в материи формулы или име­ни, запечатлевается навеки, придает действенность проклятию или заклинанию на столько, сколько будет существовать мате­риал надписи, дерево, камень или металл. Отсюда можно понять, какую угрозу и какое благо оно может представлять. Записанное проклятие было еще более серьезным, чем устная сатира, которой достаточно было всего-навсего умертвить того, кто стал ее жертвой.

Форма ирландских текстов, древнейшие из которых суть куски прозы вперемешку со стихами и «реторическими» пассажами, иска­женными, непонятыми, кое-как переписанными, — эта форма служит объяснением вышесказанного: стихи представляют собой фиксиро­ванную часть устной традиции. Прозаический текст — это часть гиб­кая, живая, которую каждый толкователь волен представить на свой манер, лишь бы она не противоречила содержанию. Таким образом, вместе с каждым поколением обновляется знание и происходит пе­редача традиции. Доверить все это незыблемым текстам, не одушев­ленным никакой жизнью, значит убить живую мысль, коверкая ее в угоду недопустимым обстоятельствам. Устное обучение было необ­ходимостью. Отнюдь не устная культура привела к исчезновению и забвению кельтской традиции. Из всех работ, написанных в эпоху классической античности, сколько дошло до нас, и сколько безвоз­вратно уничтожено? И каков начиная с эпохи Возрождения коэффи­циент порчи печатных книг за век?

Это ограниченное употребление письменности находит парал­лель в другой особенности жреческого культа, которая касается уча­стия в нем женщин. Многие ломали себе голову над этим вопросом — да можно ли говорить о существовании «друидесс» в Галлии (ср. знаменитую германскую Велледу, носившую кельтское имя, родст­венное ирл. file и обозначающее «ясновидящую, пророчицу»), а тем более в Ирландии, исходя из терминологической путаницы текстов, то и дело упоминающих о banfile «женщине-поэте» или bandrui «женщине-друиде»? Но их деятельность не имела ничего общего с жертвоприношениями, равно как и с обучением или правосудием. Они были связаны с прорицаниями и пророческими видениями. У женщин не было собственно жреческих обязанностей, им также не пристало заниматься писаниной.