Нет более расплывчатого понятия для современных европейцев, чем понятие «кельтская цивилизация», если только они о нем вооб­ще подозревают. Стало быть, насущным вопросом является опреде­ление: кто же такие кельты? Как, посредством чего, используя ка­кие критерии, их можно идентифицировать? Здесь мы сталкиваемся с проблемой весьма насущной и обязанной своим происхождением исключительно современности: с концепцией национальности. Счи­тать ли кельтами тех, кто ими был или хотел быть в силу своего язы­ка и самоназвания, унаследованного у далекого прошлого, или тех, кто является ими до сих пор, хотя зачастую и не хотел ими быть?

Продолжают ли оставаться кельтами гельветы, превратившиеся в швейцарцев и говорящие по-немецки или по-французски, а если продолжают, то в той ли мере, в какой можно считать ими дублин­ских ирландцев, говорящих по-ирландски, или бретонцев из Верх­ней Бретани, пользующихся романским языком в течении вот уже десяти столетий? Первый, широкий, подход к этой проблеме вклю­чает в число кельтов почти всю Европу от Баварии до Богемии или от Бельгии до Северной Италии; во втором — подавляющее боль­шинство ирландцев и шотландцев представляют собой англоязыч­ных без особых оригинальных черт, а кельты остались только в от­даленных районах Кэрри и Донегола.

Французские учебники, упоминающие «наших предков галлов», чаще всего забывают уточнить, кем были эти галлы по отношению к другим кельтам, которые неизбежно определяются столь общо, что это определение граничит с неточностью. Греки называли их Ks/aoi и Галатої, римляне — Celtae, Galli, Celtici, но вплоть до времен Це­заря и Тацита, то есть до первого века нашей эры, древние путали их с германцами, и, к сожалению, находится немало французов, кото­рые, и глазом не моргнув, соглашаются с тем, что название Galli происходит от латинского gallus, поддерживая тем самым сомни­тельный каламбур «галльский петух». Еще в XX веке легко припи­сывали гэльский язык галлам, а валлийскую литературу бретонцам. Мы умолчим о плохих романах, в которых описываются такие при — ключения Веркингеторикса или Цезаря, о которых история абсо­лютно ничего не говорит и которые вряд ли вообще могли иметь ме­сто. Разве трудно понять, что этноним кельты обозначает совокуп­ность этносов, между тем как другие этнонимы: галлы, валлийцы, бретонцы, галаты, гэлы — используются для обозначения разных народов? Что касается термина галло-римляне, то он не определяет никакой другой народ, кроме галлов, потерявших свои языковые, этнические и религиозные особенности, на протяжении какого-то временного отрезка, который очень трудно оценить и точно опреде­лить.

Простое семантическое определение слова кельтский, прила­гаемое то к этносам, то к языкам, давно уже стало делом специали­стов. Подумать только, сколь малочисленна элита, для которой это слово представляет определенную ценность, не зависящую от их личных чувств и пристрастий! В современном французском почти невозможно соблюдать правильное разграничение терминов кельт (существительное, определяющее этническую принадлежность), и кельтский (прилагательное, определяющее языковую и религиозную принадлежность). «Кельтский язык» — это ошибочный термин, меж­ду тем как «кельтская женщина» — термин, возможный только в рамках феминизма, ни малейшего следа которого мы не нашли в наших письменных источниках (см. стр. 76-78). Что касается «кель- титюда»[2], сомнительного неологизма, он очень напоминает своим суффиксом «негритюд» и то ксенофобское презрение, которое свя­зано с этим термином.

Тем не менее кельты занимают огромное место в истории древ­ней, да и средневековой Европы: позволительно сказать, что они яв­ляются главными действующими лицами протоистории всей Запад­ной и Центральной Европы и принадлежат к числу народов, наибо­лее интересовавших античных историков. Такое утверждение может показаться парадоксальным в нашу эпоху, когда кельты сведены к небольшим историческим или лингвистическим общностям на край­нем западе Европы. Однако в Галлии до завоевания ее Цезарем кельтское расселение невозможно объяснить без учета соседних стран — Испании, Великобритании, Северной Италии, Швейцарии, Бельгии, Германии, Центральной Европы и придунайских областей. Всегда ли справедливо оценивается и признается участие бриттов, островных и континентальных, в меровингской политике, роль Шотландии в политике английских королей, роль герцогов Бретани, союзников Бургундии и Священной Римской империи в конце XV века? Забвение роли кельтов — это общее место европейской исто­риографии, не желающей признать, что эти поздно христианизиро­ванные «варвары» спасли классическую культуру от ночи меровинг — ских времен, и воспринимающей постсредневековые кельтские пе­режитки как фальшивую ноту истории.

Обратившись к основным определениям, мы видим, что поня­тие «Галлия» (Gallia) как географическая и «национальная» (в со­временном смысле слова) единица и впрямь является весьма древ­ним. Но что она представляла собой как «родина» для галлов? Мы не уверены, что Камиль Жюлиан в своей «Истории Галлии» дает нам правильный ответ. И какова была географическая протяжен­ность Галлии, признанная самими кельтами в древности? Между концепцией единой Галлии, сведенной к своим «естественным гра­ницам», и множеством укладывающихся в те же границы разнород­ных лингвистических и археологических фактов существует проти­воречие, звучащее как настоящий сигнал тревоги. С нашей точки зрения не всегда уместно отождествлять общий термин с его кон­кретным приложением, замыкая кельтов первого века до нашей эры в пространство, ограниченное Гаронной и Сеной. В качестве краткой иллюстрации мы могли бы сказать, что в спорах о том, были или не были кельтами носители галынтаттской культуры между X и V вв. до н. э., не больше смысла, чем в вопросе о том, принадлежал ли Хлодвиг к французской национальности в начале VI века. Хлодвиг был французом, поскольку Галлия стала Францией, но в его эпоху об этом почти не думали, ибо историческое будущее — это то неиз­вестное, которого не ожидаешь. Кельты говорили по-кельтски, но у них никогда не было объединенной кельтской империи.

Кельтская империя несомненно существовала, но она была не политической, а языковой, религиозной и художественной общно­стью; не являлась она и историческим образованием, поскольку от событий, сопровождавших ее долгое существование, до нас дошли лишь незначительные обрывки, и в то же время это образование бы­ло весьма влиятельным. Мы обладаем достаточными доказательст­вами ее легендарной реальности: первое из этих доказательств — Celticum Амбигата, описанный Титом Ливием, сообщающим об ос­новании в Цизальпинской Галлии Милана (Mediolanum); благодаря этой встрече кельтского мифа с римским историком начинает опре­деляться положение кельтов по отношению к истории.