1. Гойдельский носит древнее название народности, которая на нем говорила (Goid. il). Слово gaelique, через посредство англий­ского, восходит к современной гэльской форме (что в обиходе в Хайленде в Шотландии) — Gaidhlig (на современном ирландском — Gaeilge). Шотландский гэльский язык, принесенный переселенцами, первоначально был диалектной разновидностью ирландского. На­звание Scotti на средневековой латыни прилагалось ко всем кельтам, говорящим на ирландском языке, иначе говоря, в основном, к ир­ландцам, и первое замечание, которое здесь нужно сделать относит­ся к тому, что три гойдельских диалекта (ирландский, мэнкский и шотландский гэльский) гораздо меньше отличаются друг от друга, чем соответствующие бриттские языки (валлийский, бретонский и корнский). Внутренние подразделения гойдельского таковы:

Ирландский. Это самый важный кельтский язык, лучше всего известный кельтологам. Самые древние доку­менты —несколько кратких надписей V-VII вв., которые именуются «огамическими» (по названию алфавита, кото­рый послужил для их написания). Затем можно назвать мно­гочисленные глоссы, написанные монахами за пределами Ирландии, повсюду где были основаны ирландские миссии (главным образом в Санкт-Галлене в Швейцарии, в Вюрц — бурге в Баварии, и в Милане в Италии), а также религиозные тексты (проповеди, гимны, молитвы, такие, как знаменитая Lorica св. Патрика) и несколько коротких легенд. Этот пе­риод, завершающийся к началу X в., называется древнеир — ландским. За ним следует период среднеирландского язы­ка, гораздо более долгий и расплывчатый — приблизительно с X в. до XVII в. Изменение древнего языка, его упадок (по­теря среднего рода, многочисленные изменения в глаголь­ной и местоименной системе) делают изучение языка еще более трудным, однако это был самый богатый в литератур­ном отношении период: соответствующие тексты дошли до нас в количестве примерно тысячи рукописей, главные из которых, Лейнстерская книга (Book of Leinster, а по — ирландски Lebor Lagin) и Книга Бурой Коровы (Lebor па hUidre) датируются XII веком. Все мифологические и эпи­ческие тексты, или по крайней мере, их самые ранние вер­сии, относятся к этому периоду. К третьему периоду отно­сится современный ирландский, который, постоянно усту­пая место английскому начиная с XVIII в., сохранился в ка­честв разговорного языка лишь в западных и северных об­ластях острова, в Гэлтахте. В 1921 г. ирландский был провозглашен государственным языком Ирландского Свободного Государства, а затем — Ирландской Рес­публики. Этот запоздавший политический и социальный акт оказал­ся, однако, не в состоянии приостановить все более и более быстрое вытеснение разговорного ирландского языка, который не играет больше никакой реальной социальной роли. Главной причиной его упадка был великий голод 1848 г., когда большая часть населения Ирландии эмигрировала в Соединенные Штаты, где она американи­зировалась, но не потеряла полностью сознание своего происхожде­ния. Ирландская литература на английском языке, так называемая англо-ирландская литература, приобретшая известность с XIX века именами Йейтса, Джойса и Синга не должна ни в коем случае сме­шиваться с литературой на ирландском языке, гораздо менее извест­ной, но все еще продуктивной.

Шотландский гэльский: язык все еще остается разговорным для нескольких тысяч человек, проживающих в горных районах Шот­ландии (Highlands) и на прилегающих островах. Ирландский был принесен в VI в. переселенцами из Ирландии, явившимися в качест­ве завоевателей (они оттеснили или ассимилировали пиктов и север­ных бриттов). В течение всего средневековья литература на ирланд­ском языке была общей для Ирландии и Шотландии, да и в наше время различия между обоими языками сводятся всего лишь к диа­лектным особенностям.

— Мэнкский, или диалект острова Мэн. В начале XX в. на нем

Еще говорило несколько сот человек, но теперь он практически угас. Лингвистическая анкета, проводившаяся около 1950 г., с трудом вы­явила десяток стариков в возрасте 80-90 лет, говоривших на нем с детства. Как и шотландский гэльский, он является особым диалек­том ирландского языка, но его орфография испытала сильное влия­ние английской. Грамматика подверглась упрощению (остались только следы склонений). Единственная известная литература — ре­лигиозная. Как в случае корнского, с той разницей, что традиция еще не полностью прервана, эрудиты пытаются возродить язык, что­бы он был при этом не слишком искусственным.

2. Бриттский (англ. Britannic или British), от древнего названия острова Британия (теперешняя Великобритания), где на нем говори­ли в древности и в самом начале средних веков, зафиксирован лишь в именах собственных и надписях на монетах. До нас не дошли ни тексты, ни эпиграфика на этом языке[7], который начиная с V-VI вв. начал дробиться на диалекты, давшие начало нижеследующим бриттским языкам:

— Валлийский (англ. Welsh), который в XIX в. нередко имено­вали кимрским (от самоназвания Cymraeg), является самым жизне­способным кельтским языком, на котором издавна существует бога­тейшая литература самого высокого уровня. Как и в ирландском, в нем различают три периода: древневаллийский, чье зарождение, относящееся к VIII в., отразилось в именах собственных, тех, на­пример, что упоминаются в трудах Беды Достопочтенного. Затем, с IX в., появляются глоссы и краткие фрагменты в прозе и стихах. Средневаллийский возникает в XII в. и существует до конца XIV в.; в этот период создаются все интересующие нас тексты, например, четыре ветви «Мабиноги». Современный валлийский, наконец, существующий с начала XV в. до наших дней, послужил основой для богатейшей литературы, на пользу которой с самого начала по­шло быстрое обращение в протестантизм всего Уэльса. Валлийский не пострадал от каких-либо остракизмов: Библия была переведена на валлийский, на валлийском велось и все еще ведется религиозное образование. В отличие от того, что произошло в Бретани, валлий­ский никогда не терял статуса народного языка.

Рис. 1: Покрытие ножен меча из Талиандорогда (медье Веспрем, Венгрия) из Kunsthistorisches Museum Вены (см. стр. 32).

Рис. 2: Бронзовая пряжка от пояса из Хёльцельзау (Австрия) (см. стр.32).

Рис. 3: Реконструкция статуи из галльского святилища в Антремоне (Буш — дю-Рон). Следуя Фернану Бенуа, ее считают изображением покойного героя. Хотя скорее имелось в виду божестве. Фигура держит левую руку на отрублен­ной голове, а в правой ее руке — молнии. (Рисунок Р. Амбар.)

Рис. 4: Бронзовый олень из клада из Нёви-ан-Сюллиа (Луаре), из Орлеан­ского музея.

Рис. 5: Бог из Буре (Эссон) из листовой бронзы, изображенный в так назы­ваемой «буддийской» позе, обычной для всего кельтского мира в древности.

Рис. 6: Алтарь бога Кернунна на рельефе из Реймсского музея. Рядом с галльским богом изображены Меркурий (справа) и Аполлон с цитрой (слева). На фронтоне, над головой бога, рога которого заметны, изображена крыса. В нижней части монумента миниатюрные олень и бык разделены монетами (или зернами), падающими из мешка изобилия. Кернунн, имя которого не засвиде­тельствовано в Галлии (есть надпись из Парижа RIG L-14 — Г. Б.), очевидно иг­рает роль господина животных, параллель которого существует в валлийской легенде. (Esperandieu V, 3653.)

Рис. 7: Бронзовый жеребец из клада из Неви-ан-Сюллиа (Луаре) из Орле­анского музея. Это прекрасная бронзовая статуя (высота в холке 0,65 м; высота до кончиков ушей, включая подставку, 1,05 м; длина 0,86 м). На подставке над­пись из четырех строк (CIL XIII, 3071): AVG(usto) RVDIOBO. SACRVM / CVR(ator templi) CASSICIATE D(e) S(ua) V(ecunia). D(edit) / SER(vzYor) ESVMAGIVS. SACROVIR. SER(vzYor) IOMAGLIVS. SEVERVS / F(ctciemdum) duraverunt). Теонимическое прозвище Rudiobus ("красный") очевидно военного и воинского характера. Кольцо в каждом углу подставки указывает на то, что статую торжественно носили в процессии во время различных церемоний (см. Rudolf Egger, Le Mattre du Magdalensberg et son signe, in Ogam 4, 1952, pp. 298- 306). Неподвижность хвоста объясняется наличием особого парадного чехла, восстановленного в древности. См. обложку книги и рисунки 4 (олень) и 8 (ка­бан), представляющие статуи из того же клада из Неви-ан-Сюллиа.

Рис. 8: Кабан из листовой бронзы из клада из Неви-ан-Сюллиа. Кабан — это символ кельтского жреческого класса. Поэтому он еще часто появляется в галльской иконографии римской эпохи.

Рис. 9: Маленькая бронзовая статуэтка высотой 25 см: богиня ARTIO из Мюри (Швейцария). На подставке надпись из двух строк: DEAE ARTIONI / LICINIA SABINILLA. Имя божества, Artio — это теоним, происходящий от кельтского названия медведя (arto-s). Этому животному свойственна символика царской власти.

Рис. 10: Изображение бога из известняка из Эффинье (Верхняя Марна). На нем гривна, глаз на левом боку и кабан на груди.

Рис. 11: Изображение бога из известняка из Корголюан-а-Мус (Кот-д’Ор). В нише под сферическим сводом бог с птицами (на каждом плече) опирается левой рукой о узловатую ветвь, а перед ветвью сидит собака.

Рис. 12: Кабан с тремя рогами; бронзовая статуэтка высотой 10 см, най­денная в Бургундии (из Кабинета медалей в Париже). Тройственность — это символ множественности в единстве.

Рис. 13: Основание известковой колонны из Мавилли I в. н.э. (Археологи­ческий музей Дижона). Марс держит копье правой рукой, а левой рукой опира­ется о щит. Справа от бога — змей с головой барана, слева — женщина с обна­женной левой грудью; она тоже держит щит левой рукой. На боге кольчуга. Щит шестиконечный и типично галльский.

Рис. 14: «Бык с тремя журавлями», найденный в начале XVIII века при раскопках в соборе Парижской Богоматери на колонне nautae parisiaci. Надпись на галльском языке датируется временем правления Тиберия: TARVOS TRIGARANVS. Похожий, но не идентичный, памятник был найден в Трире. В кельтской символике бык представляет царскую силу, а журавль является экви­валентом или заменой лебедя, птицы-вестника из Потустороннего мира.

Рис. 15: Железный шлем, украшенный бронзовой птицей с присоединен­ными крыльями. Общая высота — 41 см. Шлем находится в Бухарестском исто­рическом музее. Он был найден в кельтском некрополе III века до н. э. в Чиу — мешти (на севере Румынии). Возможно птица — это ворон, что напоминает о ле­гендах о Марке Валерии Корве, собранных Титом Ливием, и о роли Бодб («во­роны») в ирландском мифе. См. Francoise Le Roux et Christian-J. Guyonvarc’h, La souverainete guerriere de I’Irlande, Celticum 25, Rennes, 1983.

Рисю 16: Эпона из Луазья (Юра), бронзовая статуэтка высотой 35 см. Бо­гиня с обнаженной грудью сидит на лошади, рядом с которой изображен жере­бенок. Имя Эпоны — это теоним, образованный от названия лошади в древнем кельтском (epo-s), а богиня эта в римскую эпоху считалась защитницей лоша­дей. Она является единственным галльским божеством отраженным как в па­мятниках, так и в латинских и греческих текстах и в богатой эпиграфике. Оче­видно, что в раннюю эпоху она была властным женским божеством.

Рис. 17: Эпона на барельефе без эпиграфики из Байхингена (Вюртемберг) высотой 59 см. Фигуры разделены на два уровня. На верхнем уровне Эпона си­дит в окружении трех лошадей слева и четырех (?) — справа. В левой части ниж­него уровня три крупных лошади везут легкую колесницу на четырех колесах с сидением из ивы для богини и колесничим; в правой части того же уровня один человек совершает жертвенное возлияние вина на алтарь, в то время как другой готовится принести в жертву свинью.

Рис. 18: Колонна с Юпитером и гигантским змееногим существом из Сельца (Нижний Рейн). Этот памятник из красного песчаника высотой 57 см датируется II веком н. э. У божества была молния, которая исчезла, но подлежит реконструкции.

Рис. 19: Юпитер и гигантское змееногое существо из Неше (Пюи-де-Дом). (Esperandieu-Lantier, volume XIII, n° 8186.)

Рис. 20: Вотивная надпись в честь Таранукна, найденная в Бёккингене ря­дом с Хайльбронном (Вюртемберг): DEO / TARANVCNO / VERATIVS / PRIMVS / EX IVSSV (CIL XIII, 6478). См. Francoise Le Roux, Taranis, dieu celtique du del et de I’orage, I. Les documents epigraphiques et litteraires. L’etymologie etsesproblemes, in Ogam 10/1, n° 55, 1958, pp. 30-39, et Ogam 11/4,5, n° 64-65, 1959, pp. 307-324.

Рис. 21: Изображение на серебряном котле из Гундеструпа. На верхнем уровне ряд всадников движется слева направо, тогда как на нижнем уровне, от­деленном от нижнего длинным горизонтальным стволом, который мог быть древом жизни, ряд пеших воинов, вооруженных копьями и шестиконечными щитами, движется справа налево. Справа три фигуры в рост человека играют на трубах, а слева божество высокого роста окунает человека в котел. Неизвестно, имеется ли в виду сцена воскрешения мертвых воинов или мифического жерт­воприношения. В последнем случае вспоминаются Бернские схолии к Лукану, которые уточняют, что жертв Тевтата-Меркурия топили в полном чане (см. Waldemar Deonna, Les victimes d’Esus, in Ogam 10, 1958, pp. 1-29).

Рис. 22: Изображение на котле из Гундеструпа: в центре божественная фигура, подняв руки, с помощью персонажа в шлеме крутит космическое коле­со. Она окружена разными животными, собаками или волками, грифонами и змеем. Это образ ведийского cakravarti ("того, кто движет колесо"), который присутствует также в ирландском имени Mog Ruith «Слуга Колеса». См. Francoise Le Roux, Le dieu-druide et le druide divin, in Ogam 12, 1960, pp. 367-373.

Рис. 23: Рисунок из Kunstbuch Альбрехта Дюрера 1514 года, изображаю­щий Огмия как бога красноречия. «Туника пестра от капель, она удерживается на талии поясом, завязаным справа, тогда как полы ее развеваются на ветру, об­нажая ноги почти непристойным образом. Четыре цепи прикреплены не прямо к языку бога, а к кольцу, которое держится за язык; одна из цепей разделяется на две более короткие цепи, присоединяющиеся соответственно к определенному персонажу. Другая цепь исчезает за группой людей, и неясно где она заканчива­ется. Из четырех персонажей только женщина внимает наставлению: ее внеш­ний вид, так же как внешний вид бога, почти непристойный, полы платья еще более свободны. Она не носит очевидных украшений, кроме пояса неясного происхождения. Изображен рыцарь конца эпохи средневековья: на нем шлем, воин несет тяжелый доспех, вооружен алебардой или каким-то протазаном, он недвижим. Одетый в длинное и свободное профессиональное платье и шапочку, судья правой рукой делает жест, как человек, оживленно спорящий и стремя­щийся убедить кого-то; наконец, мы видим практически только голову «бур­жуа» в цилиндре» (Francoise Le Roux, Le dieu celtique aux liens. De I ‘Ogmios de Lucien a I’Ogmios de Diirer, in Ogam 12, 1960, pp. 217-218).

Рис. 24: Бетил из Кермариа возле Понт-л’Аббэ (Финистер), маленькая пи­рамида из гранулита, возможно IV века до н. э., 83 см высотой, из Музея нацио­нальных древностей в Сен-Жермен-ан-Ле. Основной элемент украшения — это четыре символа (по одному на стороне), которые также являются иконографи­ческими изображениями четырехчастного символа (четыре + один: периферия и центр). Чаще всего воспроизводят только неблагоприятную свастику. Однако три других символа также существенны (круги, чашечки, горизонтальные, вер­тикальные и косые линии, вписанные каждый раз в трапециевидный четырех­угольник). Это очевидно был омфалос, иначе говоря «Камень Власти», сравни­мый с Lia Fail. (Рисунок из P. M. Duval, Les Celtes, ed. Gallimard, Paris, 1977, p. 253, fig. 289.)

Рис. 25: Карта народов и «городов» независимой Галлии.

— Корнский (англ. Cornish), язык полуострова Корнуолл, стал мертвым в конце XVIII в., хотя следы его сохранялись и в XIX в. До нас дошли глоссы на древнекорнском, современнике древневаллий — ского и древнебретонского (которые отличаются друг от друга толь­ко орфографией, бриттские языки по сути начинают различаться только с IX века), а также не столь многочисленные тексты, относя­щиеся к XVI-XVII вв. Но это исключительно религиозная литерату­ра («мистерии», как на среднебретонском). Горсточка эрудитов при­лагает сейчас огромные усилия для того, чтобы вернуть корнский в состояние живого языка, на котором могло бы говорить и читать хо­тя бы несколько сот человек.

Бретонский, остающийся разговорным языком в за­падной половине Бретани, куда он был завезен эмигранта­ми, прибывшими главным образом из Девона в IV-V вв. Но точные причины, обстоятельства, дата и размах этой коло­низации остаются совершенно неясными. Уже неясно долж­ны ли мы верить, как учили в течение почти века, что брит­ты прибыли в пустующую страну, где господствовал ис­ключительно романский язык, и существовали лишь редкие галльские островки, которые абсорбировал бретонский язык?

Первыми свидетельствами о нем, помимо имен собственных и топонимов, отмеченных в картуляриях, служат глоссы, обычно

Очень краткие, состояние которых с лингвистической точки зрения таково, что трудно утверждать, не являются ли некото­рые из них скорее валлийскими или корнскими, чем бретон­скими (у бретонского и корнского много общих черт); кроме того, известно, что среди вышеупомянутых эмигрантов было значительное валлийское меньшинство. Однако лингвистиче­ские свидетельства о бретонском языке между X и XIV вв. представляют собой практически исключительно топонимы и антропонимы из картуляриев. Среднебретонский появляется в литературной истории с несколькими простыми фразами в XIV-XV вв., трехъязычным бретонско-латинско-французским словарем (Католиком, содержащийся в рукописи 1464 г., и трех изданиях, напечатанных в 1499 г. без даты ив 1521 г.; Католиком к тому же — первый французский словарь!), а также, начиная с XVI в., религиозными текстами, драмами и мисте­риями, катехизисами и назидательными текстами. Этот период завершается в середине XVII в., а современный бретонский по — настоящему возникает лишь в начале XIX в., на исходе эпохи Революции и Наполеона. Язык XVII-XVIII вв. называют «пред- современным», в литературе он характеризуется ярко выра­женной диалектной фрагментацией. Подобно среднебретон — скому, «предсовременный» бретонский в некоторых случаях доживает до конца XIX в. (конечная дата 1914 г.), создавая ре­лигиозную и назидательную литературу, представляющую из себя переводы соответствующих французских произведений или подражания им.

Современный бретонский является разговорным для точно не установленного числа лиц (около четырехсот или пятисот ты­сяч, максимум, шестисот тысяч), проживающих к западу от ли­нии Ван / Сен-Бриё, и эта лингвистическая граница приблизи­тельно может быть датирована окончанием норманнских набе­гов, вызвавших значительное оттеснение бретонского языка. Изначальная граница шла до устья Куэнон, выгибалась на три­дцать километров к западу от Рена, следовала течению Вилен, достигая устья которой, охватывала области Геран и Лаболь. Оттеснение было вызвано бегством немногочисленной военной аристократии, говорившей по-бретонски, перед норманнами. Большая часть населения говорила на романском языке, кель — тизация еще не успела завершится.

Литературное возрождение, начавшееся в начале XIX в. и про­должавшееся до начала XX века, было затруднено тем фактом, постоянно присутствующим начиная с XII в., что бретонский, существующий в симбиозе с французским и впитавший в себя немалую часть его словаря, давно уже не является языком обеспеченных или правящих классов: им пользуется исключи­тельно простой люд, особенно крестьяне, которые говорят на своем родном диалекте и не понимают стандартизованный ли­тературный бретонский, не могут на нем читать, а иногда даже воспринимать на слух.

Учитывая позднее появление бретонской не-религиозной ли­тературы, вопрос о ней в общей истории кельтской культуры кажется неправомерным. Не стоит только упускать из виду

Агиографию: встречающиеся в ней неоспоримые намеки и сле­ды указывают, что Бретань черпала из тех же традиционных мифологических источников, что Ирландия и Уэльс. Некото­рые бретонские сказки конца XIX века даже представляют в этом отношении особый интерес.

Хотя первые бриттские тексты современны самым древним ир­ландским документам, они отнюдь не представляют такого же инте­реса для филологов и лингвистов. Фонетические и морфологические изменения, произошедшие во время перехода от древнекельтских к неокельтским между V и VII вв., были куда более значительными в бриттском, чем в гойдельском (полная утрата склонений, сущест­венное упрощение спряжений, заимствование множества иностран­ных слов, особенно романских и французских). Большая часть ла­тинских заимствоваий пришла сначала из римской Британии, где в течение двух-трех веков латинский был вторым языком, заимство­вания же из ирландского почти целиком совершались через посред­ство бриттского. Бретонский язык, в частности, в силу своего гео­графического полуостровного положения и франкизации герцогско­го двора в XI в., после норманнских вторжений, которые прервали подъем королевства Бретань, подвергался постоянному романскому и французскому влиянию.

Можно утверждать, что в начале римского завоевания Британии разница между гойдельским и бриттским была куда менее выражен­ной, чем теперь (впрочем, все кельтские языки развивались в на­правлении все большей и большей диалектной фрагментации). В чем более отдаленные по возможности времена мы заглядываем, тем бо­лее кельтские языки свидетельствуют о единстве культуры и средств выражения, причем диалектные различия всегда восходят к самым истокам ирландского, валлийского и бретонского.

В заключение упомянем о пиктском, на котором когда-то гово­рили в Шотландии. Но пикты и их язык исчезли самое позднее к X в., окончательно вытесненные или ассимилированные ирландцами, не оставив никаких следов, кроме нескольких собственных имен, что позволяет сделать вывод об их кельтской принадлежности и промежуточном положении их языка между бриттским и гойдель — ским. Таким образом, a priori, такое состояние является сомнитель­ным, и вероятнее всего, если рассмотреть несколько засвидетельст­вованных антропонимов, пиктский — это гойдельский язык, может быть немного более архаичный чем ирландский. Нельзя исключить, что пиктский на границе подвергался бриттским влияниям, но еще честнее будет признать, что наши знания в этой области позволяют только строить гипотезы.

Нельзя также считать кельтскими языками английский с осо­быми идиомами, на котором говорят в Ирландии и Уэльсе (Anglo — Irish и Anglo-Welsh), или даже шотландский низин (Scottish). Что ка­сается старого французского диалекта в Бретани, отчетливые следы которого присутствуют во всей офранцуженной Верхней Бретани, он принадлежит к группе романских диалектов запада Франции и в большой степени повлиял на бретонский (Трегье и Вана), который не повлиял в свою очередь на этот диалект.