Основной критерий этнической идентичности — критерий лин­гвистический: им пользовались уже эллины, чтобы отличить себя от других народов: варвары — это все те, кто не говорит по-гречески. Двумя языками культуры античного мира были латинский и грече­ский; все, кто не говорил на этих языках, считались «варварами». Такая градация существует до сих пор: кельты, германцы и даже ин­дийцы в глазах большого числа «классиков» не обладают культурой, достойной исследования.

Этому разделению мешает только то, что у греков, римлян и варваров были общие предки, индоевропейцы. Общий индоевропей­ский язык, к сожалению, невосстановим, вопреки укоренившимся иллюзиям лингвистов и филологов XIX века. Однако индоевропей­скими можно называть определенное количество языков, обла­дающих общими структурными чертами фонологии, граммати­ки и особенно лексики. Этим повсеместно признанным критерием современные лингвисты вот уже в течении пяти или шести поколе­ний обязаны работам Боппа, Цейсса, Бреаля и многих своих предше­ственников в XIX веке. Сведенные до уровня гипотез труды по ин­доевропеистике не менее необходимы для наших собственных изы­сканий. Они являются единственным возможным средством для прояснения ситуации с индоевропейскими языками (см. стр. 85 и да­лее).

Впрочем для такой филологии характерно, что на протяжении всей истории ни греки, ни римляне, ни, тем более, эрудиты Возрож­дения не смогли предложить точных описаний своих языков и что современная филология как наука стала освобождаться от рамок прошлых систем или аналогических сравнений только с начала XIX века, с изучением санскрита. Еще в середине XVIII века, точнее в 1744 году, автор бретонского словаря из Армерье писал, что ванн — ский диалект лучше, поскольку он «ближе всего к еврейскому язы­ку». Вся основная терминология современной филологии основана на категориях и определениях санскритской грамматики Панини, созданной более чем за тысячелетие до большинства латинских грамматик.

К счастью, теперь, благодаря терпеливой работе всех европей­ских университетов, мы обладаем более надежными знаниями. Од­нако здесь необходима известная осторожность, так как, например, если бы нам потребовалось доказать, что английский является язы­ком германским, нам не удалось бы сделать этого, не прибегая к по­мощи исторической филологии. Та же оговорка применима ко всем современным языкам, включая кельтские, которые, не будем забы­вать, являются результатом длительной и не завершенной эволюции: древние языки Европы были синтетическими (сложные спряжения, отсутствие или редкое употребление артикля, богатые и гибкие склонения); все современные языки тяготеют к состоянию аналити­ческому (упрощение спряжений, употребление артикля и предлогов, обеднение или утрата склонений).

Несмотря на внушительный филологический и лингвистиче­ский арсенал, накопленный в европейских библиотеках на протяже­нии полутора веков, мы, надо признаться, обладаем лишь весьма от­носительными средствами лингвистического контроля: индоевро­пейское слово «море» (кельтское mori-, латинское таге и т. д.), не зафиксировано в германских языках, из чего, однако, не следовало бы делать поспешный вывод о том, что все германские народы вели сухопутное существование. Это значило бы забыть о викингах.

Критерии различия в лингвистической генеалогии тоже уста­навливаются с трудом, поскольку линии изоглосс рассматриваемого слова могут как угодно переплетаться. Исходя из особенностей про­изношения слова «сто», исследователи пытались провести различие между языками satem и языками centum, принимая за основу санск­рит и латынь. Однако разделение оказывается совсем другим, если взять в качестве критерия отложительные глаголы на — г.

Именно это явление немецкий лингвист Ганс Краге называл ein fliessender Zustand, «текучим состоянием» типологического неразли­чения, хотя основные лингвистические классификации индоевро­пейских языков остаются достаточно ясными и устойчивыми и не нуждаются в глубокой переработке. Против разрушителей «индоев­ропейского единства» всегда будет выступать точный и бесспорный факт: не существует языка, который находился бы в промежуточном состоянии между двумя языковыми группами. Исключение может быть сделано лишь для итало-кельтского, в адрес которого были вы­сказаны существенные оговорки, связанные с началом изучения та­ких языков, как хеттский (на Ближнем Востоке) и тохарский (в Цен­тральной Азии), остававшихся неизвестными в XIX веке. Но эти оговорки ничего не меняют ни в общем характере кельтского языка, ни в подходах к его изучению.

Необходимо, во всяком случае, отметить, что, по отношению ко всей совокупности индоевропейских исследований, кельтология по­бивает своеобразный «рекорд», обусловленный как ничтожным чис­лом специалистов (которые изначально выходили из других дисцип­лин: греческого языка во Франции и санскрита в Германии — ввиду того, что кельтские языки являются маргинальным предметом всего в нескольких университетах Западной Европы), так и крайней диа­лектной фрагментарностью современных кельтских языков. Почти все современные кельтские грамматики, включая очень серьезную Grammar of Old Irish Рудольфа Турнайзена, косвенно унаследовали основные принципы предыдущих работ, все они используют схемы латинской грамматики. Еще в 1738 году Грегуар де Ростренен ис­пользовал в бретонском языке систему склонений по модели латин­ского (хотя бриттский, древнебретонский и древневаллийский поте­ряли все следы склонений), между тем как при изучении новоир­ландского всегда используется система склонений с пятью падежа­ми, идентичная латинской системе. Поскольку исторические или ди — ахронные описания остаются незавершенными или часто едва ли на­чатыми (это касается прежде всего бретонского языка), системати­ческий переход к синхронной, или так называемой «структураль­ной», лингвистике оказывается бесконечно более трудным, нежели в классических или германских языках.

Желание идентифицировать субстратные языки и культуры часто оборачивается непомерными амбициями. Это нелегко даже по отношению к греческому, где доиндоевропейское влияние продол­жает чувствоваться в некоторых суффиксах: — nth, — ss, — tt, — хотя спе­циалисты так и не могут прийти к соглашению на этот счет. В слу­чае кельтского языка по крайней мере, изучение субстрата никогда не было удовлетворительным. Между двумя войнами известный лингвист Ю. Покорный пытался сравнивать кельтские и хамитские (берберские) языки, отталкиваясь от структуры неокельтского гла­гола. Однако он забывал, что новоирландский глагол, искаженный бесконечными инновациями и усложнениями, все еще принадлежит к индоевропейскому типу. Докельтский субстрат Западной Европы определим в лучшем случае и с величайшими предосторожностями лишь по отношению к топонимам. И каким был этот субстрат? Это­го никто не скажет. Тем не менее, кельтский является единственным субстратом, чье влияние на последующие языки, а именно роман­ские и германские, поддается в той или иной степени исследованиям лингвистов. Но каково было обратное влиянние? Наши представле­ния в этой области все еще остаются весьма смутными, и то, что еще можно хорошо определить, касается последствий романского или германского влияния на развитие неокельтских языков.

И однако, несмотря на отдельные трудности, главным, если не единственным критерием, которым мы располагаем, чтобы устано­вить принадлежность к кельтскому миру определенного этноса или индивида, являются столь же драгоценные, сколь и хрупкие вспомо­гательные средства, как антропонимика и топонимика. Ибо несо­мненно, что кельты в течение очень долгого времени сохраняли па­мять о своем языковом родстве, отражающем и подкрепляющем общность культуры и религии: все они — ирландцы, бретонцы, галлы — на протяжении всей античности и в средневековье поддерживали между собой отношения, то дружественные, то неприязненные. Це­зарь предпринял военную экспедицию на противоположный берег Ла-Манша во время Галльской войны, чтобы помешать бриттам прийти на помощь галлам, с которыми те вполне могли договорить­ся: язык был одинаковым на острове и на континенте. До XII века существовали островки ирландского языка в Уэльсе, и стоит ли удивляться упоминаниям о Галлии в средневековых ирландских преданиях?

Но это языковое, религиозное и культурное родство так никогда и не послужило делу установления политического единства. Не су­ществует какого-либо исконного кельтского слова, способного пере­дать значение французского patrie или немецкого Vaterland, и как задолго до Веркингеторикса, так и после него галлы не имели поня­тия о патриотизме в государственном масштабе. Бритты и ирландцы никогда не прекращали грызню между собой, и, в более близкую к нам эпоху, несмотря на огромную временную дистанцию, первым политическим событием в независимой Ирландии стала гражданская война 1921 г.

Изучение языковых слоев также много дает: без него мы не имели бы понятия о диффузии кельтских языков по всей Европе. Но лингвистика плохо приспособлена к тому, чтобы одарить нас сведе­ниями о протоистории: понадобились сообщения Цезаря в De Bello Gallico, чтобы мы получили хоть какое-то понятие о таких событи­ях, как:

— вторжения белгов в Британию, без которых нам не было бы понятно наличие идентичных топонимов и этнонимов по обе стороны Ла-Манша вплоть до Германии, где кельтские назва­ния были, по-видимому, того же рода;

— миграция гельветов, послужившая Цезарю предлогом для вмешательства в галльские дела и не оставившая по себе, вследствие ее неудачи, никаких топонимических следов;

— галльское отступление перед германцами Ариовиста.

Последнее значительное событие древнекельтской истории, пе­реселение бриттов в Арморику, несмотря на множество посвящен­ных ему трудов, остается плохо датированным и малоизвестным. После Жозефа Лота долгое время, начиная с конца прошлого века, считалось, что бритты, спасаясь от саксонского завоевания, стали переселяться на этот романизированный полуостров, начиная с V века. Сейчас же склоняются к уточнению слишком смелых гипотез. Этнические, культурные, языковые и религиозные отношения Ма­лой и Великой Британии начались гораздо раньше, и бриттская ко­лонизация Арморики, конечно, была скорее мирной, чем военной, это была колонизация страны, в которой большие территории были неосвоенны. Никто не знает определенно, на каком языке (языках) говорили в Арморике, к началу V века получившей имя Летавии или Бриттии в островных источниках н. э., на латинском (или ро­манском), бриттском или галльском. Раннее средневековье бретон — ской Арморики — период темный (как почти все меровингское вре­мя), лишенный археологической документации и крайне обделен­ный документацией лингвистической. Древнебретонские глоссы по­рой приводят в отчаяние своей бедностью, судя по ним, мы можем только догадываться о том историческом богатстве, которое ус­кользнуло от нас. И что говорить о древневаллийских и древнеир — ландских глоссах!

Подведем некоторые основные итоги: практически невозможно углубиться в историю Западной Европы дальше той эпохи, когда в ней появляется имя кельтов. Это они создали большинство городов, границ или региональных объединений, к которым мы привыкли. Их языки не сохранились на этом обширном пространстве, но оставили свои следы. Крупные города Европы носят кельтские имена: Париж (Lutetia), Лондон (Londinium), Женева (Genava), Милан (Mediolanum), Неймеген (Noviomagus), Бонн (Воппа), Вена (Vindobona), Краков (Carrodunum).

И, наконец, позволительны сравнения между литературными текстами островных кельтов и античными документами, касающи­мися кельтов континентальных, — они служат доказательством, ко­торого не дает нам археология, поразительного религиозного един­ства как в области учения, так и в отношении сплоченности жрече­ского сословия.