Все только что перечисленные островные языки хронологиче­ски противопоставлены континентальному кельтскому, чаще назы­ваемому галльским ради упрощения терминологии. Но противопос­тавление это не является морфологическим или даже географиче­ским: галльский входит в бриттскую группу. Это противопоставле­ние хронологическое: таким образом, согласимся называть выше упомянутый язык древним кельтским.

На самом деле речь идет о языке или группе языков, на кото­рых говорили не только в Галлии, но и в других местностях Европы, населенных кельтами. Название «галльский» указывает лишь на об­ласть, где этот язык сохранился лучше и продержался дольше. На самом деле нужно будет говорить о кельтском. Итак, на кельтском говорили также в Бельгии, Швейцарии и Рейнской области, где гер­манские народы, например, тревиры, были очевидно кельтизирова — ны; в Цизальпинской Галлии, где латынь окончательно водворилась лишь вів. нашей эры; в Испании, Центральной Европе, на побере­жье Черного моря и в Малой Азии. Кельтиберский в Испании, галат — ский в Малой Азии, в той мере, в какой они определимы по остав­шимся от них скудным следам, являются кельтскими континенталь­ными языками, и, как представляется, они не очень отличались от кельтского, на котором говорили в бельгийской Галлии или среди гельветов.

К сожалению, ни один из них не пережил падения Римской империи и двойного воздействия германских нашествий и христиа­низации. Случай галатов — не исключение, хотя вместо романизации у них шла эллинизация. Результат же проявил себя скорее и еще полнее. Еще досаднее, что ни один древний кельтский народ не ос­тавил нам никаких письменных следов существования их языка, кроме галльской эпиграфики с юга Франции, Испании и Северной Италии, количественно ничтожной по сравнению с галло-римской эпиграфикой на латинском языке. Таким образом, главной пробле­мой, встающей по этому поводу, является методичное исследование многочисленных фрагментарных источников, относящихся к самым разным эпохам и имеющих самую разную ценность. Поскольку сви­детельства о галлах, начиная с греческих историков и кончая агио- графами поздней империи, охватывают период почти в целое тыся­челетие. Действительно, мало общего между Павсанием, который рассказывает нам в нескольких словах о trimarkisia, техническом термине из военного словаря (три человека в боевой кельтской ко­леснице II в. н. э.: воин, колесничий и слуга), и анонимным автором Глоссария Эндлихера, который в VI или VII вв. н. э. глоссирует про­стым латинским парафразом rem pro rem dare романизированное галльское cambiare.

Непосредственные документы, все без исключения эпиграфи­ческие (нет ни одного кельтского текста, аналогичного текстам клас­сических писателей, который бы передавался с помощью письмен­ной традиции до раннего средневековья), состоят из коротких над­писей (всего их около трехсот), по большей части надгробных, а иногда посвятительных, открытых между Северной Италией, Юж­ной Францией и Испанией, где классическое влияние обусловило происхождение письменности на основе греческого, латинского, иберийского или лепонтийского (этрусского) алфавитов. Открытие галльской надписи в Бельгии или в Западной или Южной Германии было бы значительным филологическим событием, на которое не стоит очень уж надеятся.

Самый обширный текст, календарь из Колиньи, открытый в 1897 г., — две тысячи строк, содержащие словарь из более чем двух­сот слов, названия месяцев и различные формулы, — до сих пор не дал сколько-нибудь обнадеживающих филологических результатов, несмотря на непрерывные исследования (не всегда правда серьез­ные): в надписи не удалось установить ни одной внятной глагольной формы, многие слова являются плохо объяснимыми сокращениями. Тайна этих слов значительно затрудняет разъяснение функциониро­вания самого календаря. Другие надписи мало чем отличаются от этой, среди них очень мало таких ясных, как надпись на кубке, най­денном в Банассаке: nessamon delgu linda «я заключаю в себе пиво ближнего» (аллюзия на манеру питья галлов). Еще меньше среди них таких, чье толкование можно считать окончательно установлен­ным. В очень многих случаях чтение неточно, или же, если оно точ­но, мы не знаем, что делать со словом, дешифрованным таким обра­зом.

Тысячи антропонимов и топонимов, дошедших до нас благо­даря галло-римским надписям или подписям на монетах эпохи неза­висимости, гончарные клейма, названия местностей или дорог («Таблица Певтингера», «Итенерарий Антонина», «Равеннский Аноним»), несколько слов, случайно процитированных греческими авторами, позволяют нам, однако, восстановить главные черты фо­нологии, дать самое общее понятие о словаре и некоторые детали склонений. Однако акцентуация частично объясняется развитием топонимических форм, когда мы можем их проследить от эпохи Це­заря до VI века. Синтаксис, порядок слов, спряжения и структура фразы всегда или почти всегда остаются для нас загадкой. Мы пред­полагаем в необъяснимой глагольной системе несколько тематиче­ских и нетематических основ из редких местоимений, о которых мы не знаем, были ли они указательные или личные, подлежащие или дополнения, энклитические или проклитические? Были ли в древнем кельтском глагольные приставки, как в ирландском, и как, вероятно, в древнем бриттском? Были ли отглагольное существительное, при­частие, деепричастие, времена обычного действия, относительные глагольные окончания? Мы ничего об этом не знаем.

Известные нам элементы галльского словаря обычно лучше всего объясняются посредством сравнения с островными кельтски­ми языками при учете существующего между ними хронологическо­го разрыва. Когда же нет островного эквивалента или родственного слова, галльское слово неясно, и дополнительной трудностью явля­ется то, что островные формы — не древнекельтские, а неокельтские. Кельтологи находятся в ситуации, в какой оказались бы латинисты, если бы им пришлось изучать латынь на основе данных о средневе­ковых или современных романских языках. Кроме того, учитывая характер некоторых источников, мы не должны забывать о возмож­ных погрешностях древних писателей, ошибавшихся в определении национальности или смысла слова, которое они цитируют или копи­руют из вторых рук. Из-за того, что св. Иероним имел неосторож­ность сказать, что галаты говорили на том же языке, что тревиры, ед­ва ли стоит утверждать, что глубоко эллинизированные получатели послания святого апостола Павла говорили на языке Бренна времени грабежа Дельф.

Не менее значительный интерес галльского языка состоит в том, что элементы его словаря сохранились во французском, обще­распространенном, арготическом или диалектном, в диалектах про­вансальского и даже в диалектах французской Швейцарии или итальянского древней Цизальпинской Галлии. Таких слов насчиты­вается несколько сот, и среди них есть весьма распространенные: фр. changer < галльск. cambiare ‘менять’, фр. charrue < галльск. carruca ‘плуг’, фр. gouge < галльск. gulbia ‘прислуга’, фр. jambe < галльск. gamba ‘нога’, фр. lieue < галльск. leuga ‘место’. Большая часть этих слов принадлежит к сфере ремесленной или сельскохо­зяйственной техники, что говорит об условиях жизни галлов в тече­ние долгого времени.

Здесь снова необходимо подчеркнуть, что факт разделения кельтских языков на две лингвистические ветви не должен служить основанием для какой-либо археологической гипотезы. Две после­довательных волны заселения быть может и существовали (и тогда, каждое племя, пересекавшее Ла-Манш, было одной из таких «волн», но не более того!), но современные этнические группы и их лин­гвистическая история свидетельствуют просто-напросто о различной степени их эволюции: замкнувшиеся на своем острове гойделы ос­тались на куда более архаической стадии, нежели бритты, которые были архаичнее галлов. Незначительные следы «гойделизма» (kw вместо ожидаемого р) в названии Сены, Sequana, в одном из слов календаря из Колиньи (equos), или в кельтиберских эпиграфических документах служат убедительным доказательством того, что лин­гвистические различия внутри кельтской группы не имеют этниче­ских соответствий. Наконец, другое определенное доказательство касается единства кельтского как сакрального языка жрецов на про­тяжении многих веков, в регионах, удаленных друг от друга: это морфологическая идентичность названия друидов на ирландском и галльском языке. Цезарь пишет druides, ед. ч. *druis; десятью веками позже по-ирландски это все еще druid, ед. ч. drui, от общей формы *dru-uid-es «истинно знающие» или «имеющие великое знание». Приставка dru-, которую кельтологи таким образом объясняют в двух языках, составлена из проклитических элементов (стоящих пе­ред радикалом) do — и го — с одинаковым увеличительным и превос­ходным значением. В ирландском это слово оставалось в своей ар­хаичной форме.