Вследствие этого объявления японцы хотели от нас слышать, возможное ли это дело по европейским обыкновениям. Мы прямо им сказали, что тут, верно, кроется обман. Настоящее же дело, вероятно, состоит в том, что англичане взяли Батавию, и, опасаясь, чтоб японцы не прекратили своей торговли с голландской компанией, когда будет известно, что главное ее владение в других руках, хотят скрыть от них это происшествие, на какой конец и вымыслили они подобную ложь. Я советовал японцам сказать прибывшим в Нагасаки голландцам, что они теперь ведут переговоры с русскими, которые уверили их, что Батавия действительно взята англичанами, и посему требовать от них признания.[167]

Японцы тем с большой охотой уважали наше мнение и приняли мой совет, который, по их желанию, я подал им на бумаге для отправления в столицу, что и прежде открыли мы им весьма важное обстоятельство касательно Голландии, которого подлинность напоследок, по счастью, удалось нам доказать им неоспоримо. Вот в чем дело это состояло. Голландцы, живущие в Нагасаки, сами объявили японцам, что правление у них переменилось и Голландия уже не республика, а королевство и что королем в ней брат французского императора Наполеона. Но о том, что она перестала быть особенным государством и присоединена к числу французских провинций, голландцы не сказывали, кажется, потому, что они и сами об этом происшествии еще не знали, ибо в течение многих последних годов не приходило в Японию ни одно голландское судно.

О сей перемене мы иногда говорили переводчикам, но они слушали нас равнодушно и, казалось, не верили, считая невозможным, чтобы Наполеон, дав королевство своему брату, так скоро и лишил оного; ибо японцы никогда вообразить себе не могли, чтобы в Европе так легко было делать королей и королевства и опять уничтожать их.

Наконец, Мур, перебирая оставленные с «Дианы» вместе с книгами русские газеты, нашел там случайно манифест Бонапарта, которым он объявляет Амстердам третьим городом французской империи. Содержание сего манифеста тогда же он открыл японцам. В то время переводчики их довольно порядочно могли уже понимать наш язык, почему и приступили к переводу сего акта с великим усердием, а окончив, послали в столицу. После мы узнали, что голландцы, живущие в Нагасаки, на вопрос о сем предмете отозвались, что до них известие об этом не дошло, и это весьма вероятно.

Говоря о голландцах, надобно сказать, что ныне японцы совсем не так к ним расположены, как прежде. Доказательством сему послужить может известие, сообщенное нам переводчиком голландского языка, при нас находившимся. Он сказывал, что в продолжение последних пяти лет ни один голландский корабль не бывал в Нагасаки, отчего живущие там голландцы претерпевают крайний недостаток во всем, и даже принуждены вынимать стекла из окон, чтоб покупать за оные нужные им съестные припасы. А когда мы спросили его, для чего же японское правительство не снабжает их всем, что им надобно, за что после они в состоянии будут заплатить, тогда переводчик отвечал, что японцы не так теперь думают о голландцах, как прежде. Узнав же, что Голландия уже есть часть французских владений, они непременно прервут всякое сношение с сим народом.

Самой важнейшей новостью, которую прибывшие в Нагасаки голландцы привезли японцам, а они сообщили нам, была новость о взятии Москвы. Нам сказали, что сию столицу сами русские в отчаянии сожгли и удалились, а французы всю Россию заняли по самую Москву. Мы смеялись над таким известием и уверяли японцев, что этого быть не может. Нас не честолюбие заставляло так говорить, а действительно от чистого сердца мы полагали событие такое невозможным: мы думали, что, может быть, неприятель заключил с нами выгодный для него мир, но чтоб Москва была взята, никак верить не хотели и, почитая эту весть выдумкой голландцев, оставались с сей стороны очень покойны.

21 августа Кумаджеро объявил нам за тайну, что дней через пять или шесть переведут нас в дом, который теперь японцы готовят нарочно для помещения нашего. Известие это было справедливо: 26-го числа повели всех нас в замок, где в той самой большой зале, в которой прежний губернатор, Аррао-Тадзимано-Ками, сначала принимал нас, нашли мы всех городских чиновников, собравшихся и сидевших на своих местах, а сверх того, тут же находились академик и переводчик голландского языка, которые сидели вместе с чиновниками, только ниже их.

Я знаю правило англичан: они тотчас бы подошли под самую корму. Поступок сего судна заставил меня сомневаться, английское ли оно; видев, что оно к нам не подходит, мы поставили прежние паруса и пошли своим курсом; тогда и оно пошло за нами и поставило все паруса. Такие его движения заставили меня думать, что это судно принадлежит американским инсургентам{197}, которые нападают на все суда без разбора, ибо я полагал, что оно боится на нас напасть, доколе хорошо не высмотрит, как мы сильны.

Желая поскорее с ним разделаться, я велел приготовить шлюп к бою, и когда все было готово, то в половине десятого часа мы опять убрали все паруса и привели к ветру, чтоб с ним сблизиться; но оно в ту же минуту сделало те же движения и не хотело к нам подойти. Такие робкие его поступки более меня удостоверили, что это не английское военное судно.

После опять мы пошли своим путем, и оно за нами; таким образом шли мы всю ночь; на рассвете же 13-го числа подняло оно английский флаг, а мы свой. В сию ночь (в широте 11°) мы потеряли пассатный ветер, который кончился жестоким порывом от юго-востока с дождем и громом. Потом ветры дули порывами от разных румбов с юго-восточной стороны, коими пользуясь, мы подавались очень хорошо к югу. Чужое судно за нами шло; наконец, в 11 часов выпалило под ветер из пушки; приготовя шлюп к сражению, легли мы в дрейф, и часа через полтора оно подошло к нам. Тогда мы узнали, что это английский военный шлюп «Блюссом»; идет из Портсмута в Сан-Сальвадор. Капитан оного, Гикей, старинный мой знакомый, служил со мною на фрегате «Фисгард» два года, где он был первым лейтенантом. Узнав обо мне от присланного к нам от него офицера, он тотчас сам ко мне приехал и объяснил причину, почему ночью не хотел к нам приблизиться: он нас также считал испанскими инсургентами, как и мы его; знавши же, что экипажи их в какое ни попало судно палят без разбора, он прежде хотел увериться, точно ли мы из того рода судов. Таким образом дело объяснилось, и как мы шли тоже к бразильским берегам, то я стал править с ним одним курсом.

14-го числа ветер тихий, а иногда умеренный, при светлооблачной погоде, дул с восточной стороны. С полудня спутник наш англичанин стал держать к SSW, а мы правили на S; из сего я заключил, что он решился проходить экватор далее к западу, чтобы заранее увидеть бразильские берега около мыса Св. Августина{198}.

До 18 октября мы имели переменные ветры как в силе, так и в направлении; погода также была непостоянная: иногда было ясно, а иногда облачно и дождь; нередко гром и молния, а особенно по горизонту. Впрочем, вообще погода была совсем не такова, какую встречают обыкновенно мореплаватели, проходя сию полосу жаркого пояса, где часто царствуют ужасные громы и проливные дожди при тихом ветре, иногда только пресекаемые порывами; а сего числа настал настоящий свежий пассат Южного полушария, дующий с юго-восточной стороны; мы встретили его в широте 4¼° северной, долготе 26°. Сие обстоятельство еще более убедило меня быть согласным с капитаном Ванкувером, что экватор гораздо лучше проходить западнее долготы 25°, нежели восточнее.

После сего ветер дул уже беспрестанно – постоянный пассат с ясной погодою, с помощью коего мы плыли с большою скоростью. 23-го числа, в 5-м часу утра, ровно через 58 дней по выходе из Кронштадта, прошли мы экватор в долготе 29 ½°. Такой скорый переход заставил меня обратить внимание на усердие, с каким офицеры и нижние чины исправляли свою должность. Я желал торжественно изъявить им, сколь много они споспешествовали скорому нашему переходу, и потому в 9 часов утра, собрав всю команду наверх, прочитал им следующий приказ:

«По высочайшей воле его императорского величества дана мне власть нижним чинам начальству моему вверенного шлюпа в разных случаях выдавать денежное вознаграждение, смотря по моему рассмотрению. Необыкновенно скорый наш переход из Кронштадта под экватор, совершенный в 58 дней, случился оттого, что как офицеры и гардемарины, так и нижние чины с неусыпным усердием старались о скором приготовлении шлюпа к походу в Портсмуте; а в море, надеясь на их искусство и расторопность, можно было нести много парусов. Не имея права сам делать никакого награждения гг. офицерам и гардемаринам, я при первом случае представлю об них высшему начальству, а нижним чинам определяю в награждение двухмесячное жалованье, которое теперь же выдаст им клерк 13-го класса{199} Савельев».

Обедал я сегодня, по прежнему предложению, у вицероя, хотя он сам был болен и не выходил к столу. Вицеройша нас угощала за семейным столом; посторонних было мало. Вицеройша, именем своего супруга, вручила мне в подарок трость, сделанную из черепаховой кости с золотыми набалдашником и наконечником, и просила принять ее в память моего здесь пребывания и знакомства с ними.

Вечером, в 6-м часу, возвратись на шлюп, нашел я, что почти все нужные нам к походу вещи доставлены и остановки к отправлению в путь никакой не последует.

Февраля 17-го с восхождением солнца стали мы готовиться к походу. Между тем послал я офицера к капитану над портом и к коменданту поблагодарить за хороший прием и ласки, от них нам оказанные. Притом велел с комендантом объясниться о салюте: он сказал, что будет отвечать равным числом выстрелов. Около половины дня приехал Абадиа с некоторыми из своих приятелей и купцы, ставившие нам разные вещи, с своими счетами. С сими господами мы часа два рассчитывались и расплачивались; наконец, в 3-м часу пополудни приятели наши, испанцы, нас оставили, и мы тотчас снялись с якоря и пошли с рейда. Тогда я салютовал крепости семью пушечными выстрелами, на которые, однако ж, крепость не отвечала, а с испанского фрегата выпалили из трех пушек. Видев, что крепость не отвечает, я воротился на рейд и послал офицера сказать коменданту, что мы ожидаем салюта. Коль скоро офицер объявил ему, за чем он прислан, то с крепости тотчас отвечали нам семью же выстрелами, и офицер, возвратясь, объявил, что комендант много извинялся и жалел, что задержал нас: виною сему доставлял он морского начальника, который взял на себя возвратить нам салют. Узнав теперь, что этот дерзкий испанец, командир фрегата, нам отвечал тремя выстрелами, я велел выпалить из трех пушек, в знак, что отвечаю на его салют. Разделавшись таким образом с испанцами в сем пустом, впрочем, необходимом деле, в 5-м часу пошли мы в путь.

Глава третья

Замечания о Лиме и Перу

Лима, столица Перуанского королевства, основанная известным в истории Нового Света Пизарро{217} в 1535 году, лежит на западном берегу Америки при Великом океане,[205] под широтою южною 12°02′ и долготою западною 76°54′ от Гринвича. Город сей расположен в 10 ½ верстах от морского берега, где стоит порт Каллао, на возвышенной равнине, у подошвы горного хребта одной из отраслей Кордильерских. Высокая гора, называемая горой Св. Христофора, находится подле самого города Лима, будучи одним из богатейших городов в свете, имеет самые бедные строения; он расположен правильно, так что все улицы пересекаются в прямых углах, и между ними находится несколько площадей, но улицы очень узки; дома, большею частью одноэтажные, есть много и двухэтажных, но в сравнении с первыми их мало. Строение вообще все деревянное, только оштукатурено и выбелено, так что оно кажется каменным, в самом же деле каменные только одни фундаменты. Сильные землетрясения заставляют жителей в своих зданиях, вместо кирпича или камня, употреблять лес. Испанцы здесь так искусны в сем роде строения, что самые огромнейшие здания они сооружают из дерева. Но ни одно из них не заслужило бы никакого внимания в большом европейском городе, разве только дворец по своей обширности: он занимает целый квартал и вмещает в себя как жилище вицероя со штатом, так и все присутственные места. Монастыри также чрезвычайно обширны, но самой простой архитектуры; внутри каждого из них есть по нескольку дворов, и кругом идут пространные галереи против каждого яруса, как у нас в гостином дворе. Через реку Римак, текущую сквозь город, сделан каменный мост; жители здешние, не бывавшие никогда в Европе, показывают его как чудесное произведение зодчества; в самом же деле он не заслуживает того, чтоб о нем и говорить.

Весь город обведен высокою стеною, сложенной из необожженного кирпича, или, лучше сказать, из глиняных четыре-угольных кусков, на солнце высушенных. Так как в Лиме никогда не бывает дождей,[206] посему такого рода стены здесь довольно крепки и во всеобщем употреблении: они служат оградами дворам, садам, разделяют поля, и даже многие загородные домики и хижины сложены из такой глины. Стена сия имеет 4 или 5 ворот. Двое из них я видел: они построены из кирпича с колоннами и выкрашены; ворота сии могут назваться изрядными.

Так называемая Коровинская гавань весьма плоха. Штурман Васильев, командир одного из судов Российско-Американской компании, в сей гавани зимовал. Он говорит о ней, что «гавань совсем неудобна, вход в нее узок, и нагруженное судно с трудом войти может, не подвергаясь опасности стать на мель; а особенно с начала входа, где не более 5 аршин глубины; грунт – камень; от прилива и отлива быстрое течение и с моря большая зыбь».

Обойдя северную оконечность Атхи, мы пошли на южную сторону сей гряды между островами Амлея и Сегуам, из которых первый тотчас нам открылся, и мы видели его до 11 часов ночи, а второго вовсе не видали. Остров же Атха до самого вечера был виден, и когда мы северо-восточную его сторону проходили, то временно и горы показывались и даже превысокая сопка, стоящая на сей оконечности. Она временно причиняет опасные землетрясения, и в 1812 году, когда штурман Васильев здесь зимовал, она горела и такое производила трясение земли, что жители боялись, чтоб их не задавило в их юртах (землянках).

По счислению нашему мы полагали себя в час пополуночи 1 июля уже на просторе, по южную сторону гряды, почему и пошли вдоль оной к востоку. Сего числа ветер дул западный, ровный и весьма свежий, так что мы шли от 8 до 9 миль в час. Погода облачная, однако ж сухая и светлая, только над островами стояла мрачность, которая препятствовала нам их видеть, хотя мы не далее 15 миль от них находились. Астрономических наблюдений никаких сделать было невозможно.

В ночь на 2 июля ветер от запада сделался сильнее и днем продолжал дуть довольно крепко; погода была облачная и пасмурная. Поутру 4 июля увидели мы юго-восточный, небольшой, но высокий остров гряды Шумагина.[221] Положа наше место от вчерашнего полуденного пункта, весьма хорошими обсервациями определенного, на карту вице-адмирала Сарычева, нашли мы, что этому острову почти в таком положении и надлежало быть, расстоянием от нас на 35 миль. В полдень чистый горизонт и появление солнца позволили нам определить широту острова Тахкиняха.

Сего числа ветер то тихо, то умеренно дул с западной стороны при светлооблачной погоде; мы правили прямо на остров Укамок и шли под всеми парусами. Вчера и сегодня видели мы множество разного рода океанских птиц и показалось морское растение, коим слишком изобилуют северо-западные берега Америки, русскими называемое морским луком.

Июля 5-го в 8 часов утра пасмурность уменьшилась и позволила видеть предметы в должном расстоянии; тогда я стал править к острову, открытому в 1794 году английским капитаном Ванкувером и названному им островом Чирикова,[222] с тем чтоб, увидев оный, плыть к острову Укамок. Причина сему намерению была следующая: на данной мне карте Адмиралтейского департамента остров Чирикова не был назначен, почему я полагал, что департамент считает его несуществующим, а вместо оного принимает Укамок, положенный на карте вице-адмирала Сарычева в широте 56°08′, в долготе 156°15′ западной.

К полудню показалось солнце и горизонт очистился. Скоро после полудня ветер пошел опять к западу, почему мы стали править к острову Укамок, ибо, дошедши до острова Чирикова, нельзя бы нам уже было при западном ветре идти к Укамоку, который, как мы и сначала полагали, открылся в 5 ½ часов пополудни в расстоянии около 20 миль. Вице-адмирал Сарычев называет его «низменным» островом, но он нам показался весьма высоким, а подошед к нему ближе, мы усмотрели вместе с ним еще острова; сие показало нам, что это не Укамок. Притом открылся он нам не на NNW, как мы счисляли, а на NW: в таком положении долженствовали от нас находиться Евдокийские острова.[223]

Перед вечером мы находились, по карте Сарычева, от острова Укамок не далее 10 или 12 миль, но не могли его увидеть, несмотря на то, что погода была светлая и горизонт чист. Хотя вице-адмирал Сарычев и называет сей остров низменным, но, вероятно, по сравнению с здешними гигантскими островами, ибо он упоминает, что видел его в 26 милях. В 9 ½ часов вечера, имея западную оконечность южного Евдокийского острова в расстоянии 7 миль, мы бросили лот и нашли глубину 140 сажен, на дне черный песок и хрящ; тогда мы поворотили и пошли к востоку, при весьма тихом ветре от юга. Сегодня мы видели превеличайшие стада птиц, множество разного рода морских растений и много китов.

16-го числа губернатор и комендант, с некоторыми другими испанцами, обедали у меня на шлюпе. По званию его я сделал ему при его приезде салют 7 выстрелами, и с крепости тотчас отвечали тем же числом. За столом, при питии здоровья короля испанского, палили мы из 21 пушки и также получили с крепости ответ. После обеда, при ясной погоде, ветер до того усилился, что мы принуждены были спустить брамстеньги, волнение произвело у берегов такой прибой, что без опасности пристать нельзя было к ним, почему губернатор со всею своею свитою пробыл у нас до вечера и от колебания шлюпа сделался болен. Он никогда не ездил на корабли, а к нам приехал только из почтения к российскому флагу.

17 сентября после обеда мы ездили опять в миссию, пили там шоколад и возвращались вечером другою дорогою близ взморья. Были на одной высокой горе, где учрежден сигнальный пост и откуда дают знать губернатору о появлении в море каждого судна. Дорога наша лежала большею частью лесом, в средине коего местами попадались лощины и луга, где видели мы диких лошадей и рогатый скот. Мы приехали прямо к пристани, где дожидались нас гребные наши суда, в 7 часов вечера, проехав в 3 ½ часа по крайней мере 15 миль. Здешние лошади, будучи учены скакать всегда в галоп, делают верховую езду не только легкою, но и приятною. Осторожность же, с какою они умеют по привычке спускаться под гору на самых крутых местах и на всем скаку избегать множества ям, вырытых яврашками, удивительна. Доказательством сему может послужить то, что во всю бытность нашу здесь всякий день офицеры наши, гардемарины и многие из унтер-офицеров, вообще все самые плохие ездоки, разъезжали в окружностях; некоторые из них скакали во всю прыть и никто не ушибся.

На другой день в 4 часа пополудни комендант привез заказанные вещи и счета. Получа по оным плату, он от нас поехал; а мы пошли в путь при свежем ветре от юго-запада; погода была ясная, только над нами носился в виде тумана дым, покрывавший почти весь залив; оный произошел от загоревшегося леса и травы и ветром наносился с берега.

В 6 часов мы потеряли ветер, и после уже маловетрием тащило нас по половине и по четверти мили в час по направлению нашего курса, почти во всю ночь на 19-е число; ибо не прежде, как в 4-м часу утра, стал дуть умеренный ветерок при весьма ясном небе. В 6 часов утра увидели мы под ветром английский бриг «Колумбия», накануне поутру оставивший Монтерей: опасаясь испанцев, он вышел прежде нас и дожидался при выходе, чтоб вручить мне письма его в Лондон, ибо прежде приготовить их не успел. В 9-м часу мы подошли к нему, взяли его письма и пошли своим путем, а он своим.

Глава восьмая

Замечания о Калифорнии

Калифорния есть одна из тех благословенных стран земного шара, на которые природа излила все дары свои, могущие споспешествовать народному богатству, величию и счастью.

Благорастворенный климат, не подверженный ни чрезвычайным жарам, ни холоду и чуждый всяких опасных прилипчивых болезней или месту свойственных недугов, есть первое благо сей части света. Необыкновенное плодородие, свойство и положение земель, ее составляющих, обеспечивают изобилие в продовольствии самого многочисленного народа. Соседство океана и безопасные пристани дают средство к основанию и распространению морской торговли, а обширные при берегах растущие леса, наполненные лучшим разных родов строевым лесом, доставляют все способы завести кораблестроение, столь необходимое для безопасности и благоденствия приморских держав. Словом, в Калифорнии все для человека нужное есть или быть может в чрезвычайном изобилии, кроме дорогих металлов; но и те со временем, вероятно, откроются, хотя они, впрочем, как то опыты свидетельствуют, для деятельного и благоразумного правительства не нужны: богатство в других произведениях доставит и золото и драгоценности.

Надобно заметить, что я говорю о той части Калифорнии, которую испанцы называют Верхнею, или Новою, Калифорнией (California alta о nueva), ибо южная часть Калифорнии, называемая ими Старою Калифорнией (California Antiqua), много уступает первой. Она бедна произведениями, и климат в ней очень нездоров.

Новая Калифорния простирается от миссии Св. Диего, в широте 32°49′ до широты 37°; а Старая от той же миссии до мыса Св. Луки в широте 22°50′. Хотя пределы Новой Калифорнии к северу не назначены испанцами и губернатор в Монтерее сказал Лаперузу, что она простирается до конца Америки, но после испанское правительство в разных случаях было принуждено отступиться от сего нелепого притязания. Итак, утвердительно можно положить 37° широты северным ее пределом; далее же начинается Новый Альбион.

Убийство Кука

От старшины пошли мы по селению, входили в разные дома, видели работу их ткачей и способ, как они красят свои изделия; рассматривали образ строения домов их и пр. Все сие подробно описано во многих путешествиях, напечатанных и на нашем языке. Нас сопровождало множество людей обоего пола и всякого возраста, от стариков до детей; все они вели себя очень смирно, услуживали нам, доставали с дерев кокосовые орехи и потчевали соком оных, и никто из них нимало не покушался украсть что-либо у нас. После всего были мы на том самом камне, на котором знаменитый мореплаватель Кук умерщвлен каменным кинжалом, и видели сквозную пробоину, сделанную ядром с английских кораблей, которые после сего случая стреляли по жителям. Нынешний король Тамеамеа{241}, бывший тогда простым старшиною, рассказывал Элиоту на самом том месте, со всеми подробностями, как сие дело происходило: как стоял Кук, как упал он в воду лицом и пр.

Из селения Кавароа поехали мы на шлюпках на противную сторону залива в другое селение, называемое Какуя или Карекекуа, где жители нас приняли так же хорошо, как и в первом, и так же были услужливы. Тут видели мы развалины прежних домов королевских, находившихся при небольшом пруде, обсаженном вокруг высокими, ветвистыми деревами; подходили к капищу их, куда нас не пустили; но Элиот имел право входить туда, будучи принят в число их сограждан. Видели два кокосовых дерева, пробитых ядрами при том же случае. Потом показывали нам старые полусгнившие военные лодки, которых теперь они не употребляют; ныне строят они суда по европейским образцам: бриги, шкуны и пр. В сем селении жители потчевали нас пивом, сделанным из корня дерева, которое они называют ти; из сего же корня гонят они ром. Пиво сие вкусом и запахом весьма похоже на наше пивное сусло.

Во 2-м часу после полудня мы возвратились обедать на шлюп, где нашел я того старшину с женою, у которого мы были в селении Кавароа, и двух или трех других, менее значащих старшин. Первый был уже не в сюртуке, а в одной только европейской рубашке; жена же его в прежнем платье. Другие старшины были тоже в одних рубашках, исключая королевина брата, который, кроме одной повязки по поясу, вовсе никакой одежды на себе не имел.

За столом гости мои употребляли ножи и вилки и так ловко, как европейцы, и после каждого кушанья клали ложку, нож и вилку на тарелку и отдавали человеку переменить. Принц все ел без разбора, но прочие были под разными запрещениями: один не мог есть свинины; другой, увидев на столе курицу, выскочил на лодку. Он же после хотя курил наши сигарки, но раскуривал не нашим огнем, а тем, который брал с лодки. Жена старшины во время обеда вышла на дек, ибо у них женщины не только есть вместе с мужчинами, но не могут и быть там, где мужчины едят. После обеда она пришла и пила вино, если не более, то, верно, наравне с мужчинами.

Принц, налив рюмку вина, пил здоровье «Рукини», то есть России или русских, а потом «Рукини Александра» (русского Александра) и тотчас после, не дав мне времени отблагодарить за учтивость, пил здоровье короля Тамеамеа. Впрочем, он довольно разумеет по-английски и из вопросов моих о разных предметах редко чего не понимал.

Гости наши разъехались уже вечером, а с заревою пушкою, по захождении солнца, и все лодки удалились. Принцу сделал я подарки, которыми он казался доволен; а для сестры своей, королевы, сам выпросил у меня два графина с наливкою и две граненые рюмки. Элиот насказал мне столько хорошего о старике короле, который и без того уже, по описанию Ванкувера и по слухам от американских корабельщиков, был мне известен с весьма хорошей стороны, что я принял намерение зайти в залив Кайруа и посмотреть короля, тем более что сие местопребывание королевское от нас было не далее 10 миль по пути.

Сандвичевы острова. Танец мужчин

Из альбома к кругосветному путешествию О. Коцебу

Простой народ также пристрастен к сему пагубному пороку, и теперь на острове Воагу, куда более всех прочих приходит судов, за некоторые съестные припасы платят, как по таксе, горячими напитками. Например, за большую козу американцы дают две бутылки рому, за малую – одну и пр. Мы были у них за несколько дней пред самым большим их праздником, который начинается в первой половине ноября и продолжается 21 день; тогда жители никаким делом не занимаются, даже на лодках не позволяется им ездить, а проводят они время в еде, играх и пьянстве, и потому старшины, которым предлагал я подарки из бывших у меня вещей за плоды и зелень, коими они меня дарили, отказывались от них и просили рому, говоря, что у них скоро наступит продолжительный праздник, в который они должны быть непременно каждый день пьяны.

Они имеют еще и другой порок, их собственный: страсть к азартным играм, в которые часто проигрывают все свое имущество. Ныне ввели они в употребление наши карты и игру в них сами изобрели: она состоит в отгадках.

Сандвичевы острова. Танец женщин

Из альбома к кругосветному путешествию О. Коцебу

Неумеренность, причиняя ссоры и драки между жителями, производит впоследствии зависть и злобу, от коих рождается желание мщения. Для достижения сего употребляют они разные ухищрения, и так как ныне, при одном сильном и строгом владельце, они не смеют решать споров своих оружием, как прежде между ними водилось, то прибегают к клеветам и ябедам, друг за другом присматривают и употребляют шпионов. Элиот мне сказывал, что система шпионства у них в совершенстве; даже к каждому из европейцев приставлено по одному шпиону, которые доносят старшинам о их поступках, а за самим Элиотом присматривают четверо, определенные Тамеамеа, любимою его женою, первым его советником и одним из первых старшин.

Надобно, однако ж, заметить, что европейцы привозом крепких напитков и карт только распространили пьянство и игру, а не ввели их между сандвичанами, ибо последние, как я сказал, были у них свои еще до прибытия Кука. Упоительный напиток они также прежде умели составлять из известного перечного растения, называемого кава, и употребляли оный неумеренно. Напиток сей весьма противного и отвратительного вкуса, и многим не мог нравиться; напротив того, до европейских напитков все сандвичане страстные охотники.

Внутренний вид жилища старшины на Сандвичевых островах

Из альбома к кругосветному путешествию О. Коцебу

Другой их порок, который ввели европейцы же, причиняет великий вред сему доброму народу распространением той заразительной болезни, которая столь пагубна для развратных людей. Кук сам признается, что любострастная болезнь на сии острова завезена его экипажем. Я спрашивал у давно живущих между сандвичанами европейцев их мнения, и они утверждали, что до Кука болезнь сия здесь была неизвестна. Европейцы, приходящие сюда и поселившиеся здесь, не только не стараются истребить или уменьшить оную, но и сами распространяют ее.

Из числа поселившихся здесь европейцев, конечно, есть люди честные и хороших правил, но большая часть не может похвалиться своею нравственностью и все вообще они без всяких познаний в науках. Такие люди могут научить сандвичан тому только, что сами разумеют. Познания же их состоят в разных мастерствах, в управлении судами и действии оружием.

Если б путешествие капитана Ванкувера было переведено на наш язык, то мне больше ничего не оставалось бы говорить о Сандвичевых островах; но как сей книги на русском языке нет, то я прилагаю о них некоторые статистические замечания.

Сандвичевы острова, лежащие в Северном Великом океане, занимают пространство между широтами 19 и 22° и долготами 155 ¾ и 159 ½° к западу от Гринвичского меридиана. Имена сих островов, коими жители их называют, суть следующие: Овайги, Мови, Тагурова, Ренай, Моротой, Воагу, Атуай, Онигу, Оригуа, Тагура и Марокин – всего одиннадцать.

Кажется, что, кроме обыкновенного покровительства законов, китайцы никакими особыми правами и преимуществами в сравнении с простым народом не пользуются, а напротив того, обременены налогами, ибо платят подати королю по 6 пиастров (30 рублей) в год с каждой души; да городу за позволение держать лавку или отправлять ремесло по 5 пиастров (25 рублей), между тем природные жители платят только в год с души подати 5 реалов (3 рубля 10 копеек).

Простой, или рабочий, народ составляет пятый класс; он весьма многочислен и происходит от древних здешних жителей. При покорении испанцами острова Лукония они нашли на оном жителей, разнившихся между собою обычаями, языком, наружным видом и просвещением. Некоторые из них, а особенно обитавшие при морских берегах, имели правителей, изустные законы и права, кои строго наблюдали, а другие жили в горах. По именам сих народов и теперь еще испанцы разделяют остров на провинции и по оным их называют. Жители Таголы{253} были самые просвещенные; они имели свою грамоту и писали на листьях пальмы или платана.

Испанцы с горными народами никак не могли сладить и хотя многих из них истребили, но все еще остается довольно, чтоб причинять иногда вред внутри острова; а прибрежных жителей, имевших уже некоторое просвещение, они скоро покорили, дали им свои законы и ввели к ним христианскую веру, и теперь потомки их едва ли не самые усердные католики в целом свете. Все они говорят по-испански, но не забывают и природного языка, на котором даже играют испанские театральные пьесы, нарочно для них переведенные. Я видел, как они играли трагедию.

Индейцы сии малого роста, весьма слабого сложения и нестатны, цвет лица изжелта-черноватый, волосы у них черные, прямые. Они проворны. Одна лишь набожность заставляет их не пропускать ни одной молитвы, ни крестного хода, которые в католических городах почти всякий день случаются. Но и к сему, вероятно, праздность и любопытство привлекают. Сей народ жить может на открытом воздухе под деревом; рубашка, нижнее платье, соломенная или травяная шляпенка составляют весь наряд его, а часто сии люди ходят и нагие. Дикие плоды могут служить пищею, а бросив уду, в час поймает рыбы на целый день. Если ему удастся где найти работу, то в один день выработает столько, что может купить на неделю сарачинского пшена. Вся роскошь сих людей состоит в петухе, с которым они таскаются по улицам и из заклада сводят с другими петухами драться.[276] Если индеец лишится в сражении петуха, то прежде изжарит и съест его, а потом пойдет в работу, чтоб получить денег на покупку другого. Начальники всех иностранных торговых судов, при нас в Маниле бывших, жаловались на индейцев в разных покражах, и надобно знать, что правительство за воровство жестоко наказывает; но они весьма искусны в сем деле и редко попадаются в руки полиции.

Здешние королевские войска и милиция составлены из индейцев. Говорят, будто они весьма храбры. Это весьма вероятно; впрочем, дело подлежит еще опыту. Мне сказывали, что в Маниле и окрестностях оной число войск всегда простирается до 8 тысяч, в том числе эскадрон кавалерии.

Индеец в Маниле сорвал с Тиханова шляпу и убежал

Рисунок М. Тиханова

Странно покажется, что доходы, получаемые королем испанским с богатых Филиппинских островов, недостаточны для содержания на оных чиновников и войск, и вместо того, чтоб получать с них доход, привозили ежегодно из Мексики по 500 тысяч пиастров на содержание служащих. Но со времени нарушения спокойствия в Америке галлоны перестали плавать, и ныне многие из служащих несколько лет уже не получают полного содержания. Ныне государственные доходы, кроме подушных сборов, которые сами по себе весьма незначительны, состоят в пошлине на морскую торговлю, в откупе табаку, крепкого вина, делаемого из кокосовых opeхов, и бетеля{254}. Сии два последних дохода очень неважны, но табачный откуп доставляет короне большой доход.

Пошлины также могут быть значительны по мере распространения торговли; но она теперь еще в самом младенчестве, ибо порт недавно открыт европейцам.

Все жители, сеющие табак, должны продавать оный в казну, которая берет его за самую низкую цену. Купленный табак доставляется на фабрику, где делают из него сигарки и нюхательный табак. При нас сею работою занимались ежедневно, кроме праздников, 2125 женщин – изготовлением обыкновенных сигарок и 600 мужчин – деланием оных в бумаге.[277] Надобно знать, что в Маниле нет человека, который бы не курил табаку; даже дамы, девушки и двенадцати – и пятнадцатилетние мальчики нередко сидят с сигарками во рту.

Признав законность и справедливость вышеозначенных предположений, комитет думал тем утвердить права своего отечества на весь западный берег Америки, лежащий под теми же градусами широты с восточными их владениями; ибо сии последние наследовали американцы от предков своих, первых поселившихся в Америке англичан,[302] и приобрели уступки от Франции[303] и Испании,[304] со всеми пределами, правами и преимуществами, сим областям принадлежащими.

Сколь неосновательны и, можно сказать, нелепы сии и подобные им притязания, о том, не видав еще донесения комитета, я упомянул в моем путешествии.

Далее комитет упоминает о каких-то, впоследствии времени принятых правилах (а когда именно, кем и по какому случаю не сказано), как определять пространство земель, на которое первооткрыватели оных имеют право. Комитет говорит, что «держава, открывшая какую-либо землю, имеет право на обладание всем пространством оной, которое орошается главною в земле сей рекою и ее источниками, буде основано на ней заселение и взята она открывателем во владение с обыкновенными в таких случаях обрядами».

Кто бы мог подумать, чтобы в нынешнем просвещенном веке стали ссылаться на такое смешное и нелепое правило? Полагая, что не всем известны сии обряды принятия земель во владение, признаваемые здесь столь нужными, даже необходимыми для утверждения полного права собственности на открытую землю, сначала я опишу для любопытных в чем состоят они. Испанцы и португальцы в таких случаях поступали следующим образом: несколько человек в полном вооружении съезжали с кораблей на берег с распущенными флагами, которые обыкновенно были выставляемы на возвышенных местах. На берегу начальник кораблей спрашивал всех с ним съехавших, а если были жители, то и их (хотя они друг друга и не понимали), знают ли они, что прежде его никто к сим берегам не приставал и никому из просвещенных народов доныне известны они не были? Получив на сей вопрос удовлетворительный ответ, брал он в левую руку крест, а в правую обнаженную шпагу, приходил на самый берег и, поставив одну ногу на землю, а другую в воду, объявлял громогласно следующее: «Я, такой-то, призываю Бога, небо, землю и весь мир во свидетели, что такого-то числа, месяца и года я первый открыл сей берег, наименовал его так-то и теперь сим торжественным образом принимаю его и все земли, моря и воды, к нему принадлежащие, в вечное и потомственное владение законного моего государя, его величества короля такого-то». По окончании сего объявления, по данному знаку, с кораблей палили из пушек, а на берегу из ружей, при громких восклицаниях: да здравствует король такой-то. В новейшие времена англичане переменили сей обряд: креста не употребляют, шпаги не обнажают, в воду не ходят; но, подняв флаг, без дальних околичностей, пьют вино или чем бог послал за здоровье своего короля, кричат «ура» и палят из пушек. Но в довершение сего важного обряда те и другие зарывают в землю бутылку, в которую кладут лоскут пергамента или бумаги с означением, когда, кем и на чье имя укреплена земля сия. Вот тот священный акт, которым мореплаватели, по какому праву не знаю, укрепляют в вечное, наследственное, неоспоримое владение государям своим обширные страны земного шара! Упомянув о сем, противном здравому рассудку праве, комитет имел в виду присвоение своему отечеству реки Колумбии, устье коей нашли американцы[305] и сделали от оного вверх по реке несколько заселений; а англичане, составляющие так называемую северо-западную компанию,[306] подобрались к ним из Канады и по верховью реки Колумбии учредили несколько торговых пристанищ.[307]

Еще далее комитет говорит: «Испания, по праву открытия и первоначального занятия Мексики и по принадлежности ей Луизианы, простирала свои требования на северо-западный берег Америки до 60 градуса широты; и для подкрепления своего права в 1789 году посылала военный корабль для конфискования или отогнания от помянутых берегов разных судов, снаряженных в восточной Индии английскими купцами на собственный их страх для торговли с дикими американцами; сие поручение исполнил Мартинец, офицер его католического величества морской службы. По поводу сего происшествия в 1790 году дело было препровождено от английского короля в парламент, в котором хотя много было говорено на счет поведения Испания и даже члены изъявляли желание отомстить испанцам за их поступки с англичанами, взятыми ими в плен, но дело кончено без войны и при всем производстве оного со стороны Англии не было предъявлено никакого требования на право обладания землями, за кои две сии державы спорили. Напротив того, в сие время, казалось, Великобритания сама признала права Испании, а только требовала привилегии пользоваться по берегам торговлей и промыслами. Привилегию сию она и получила и пр.».

После этого горестного происшествия шли мы несколько дней вверх по реке и часто видели ходившие по оной лодки; из сего заключили, что вверху реки долженствовало быть не в дальнем расстоянии селение, которого нам достичь хотелось. Но выпавший 10 декабря еще первый глубокий снег уничтожил наше намерение. Снег не сходил, а оттого мы никак не могли продолжать путь. Теперь надлежало пещись, как бы провести зиму лучше и прокормиться. На сей конец я велел при реке расчистить место и рубить лес для построения избы; а между тем мы жили в шалашах. Забота о доставлении себе пищи беспокоила нас более всего.

Пока мы устраивали свое жилье, однажды под вечер приехала к нам лодка с тремя человеками, из них один молодой, проворный малый показался нам сыном какого-нибудь тоёна, в чем мы и не ошиблись. На вопрос наш об их жилище он нам сказал, что оно находится от нас весьма близко. Мы спросили, не возьмут ли они с собою одного из наших людей, который купит у них рыбы, а они бы его к нам опять доставили. На это предложение они тотчас с радостью согласились и начали чрезвычайно торопиться к отъезду: они, без сомнения, радовались, что имеют прекрасный случай захватить в плен так легко еще одного из нас. Из наших промышленников Курмачев был готов ехать с ними, но когда они приглашали, чтоб он скорее садился в лодку, мы потребовали, чтоб они вместо него оставили у нас аманата. Это им крайне не понравилось, но делать было нечего, желание наше надлежало исполнить. Дикого мы строго караулили во всю ночь, а на другой день освободили, когда привезли Курмачева. Он приехал, однако ж, с голыми руками. Колюжи ничего ему не дали и не продали. Жилище их состояло в одной хижине, в которой Курмачев видел шестерых мужчин, кроме троих, к нам приезжавших, и двух женщин.

Дикие нас обманули; за то мы положили переведаться с ними иначе: посадив под караул гостей своих, мы отправили на их лодке к хижине с ружьями шесть человек, которые, взяв у них всю рыбу, вечером привезли домой; тогда мы задержанных отпустили, одарив их чем могли. Вскоре за сим один старик привез к нам в лодке девяносто кижучей (лососей) и продал за медные пуговицы.

Через несколько дней поспела наша изба, или казарма, и мы перебрались на новоселье. Она была квадратная, с будками по углам для часовых. Вскоре потом посетил нас тот же молодой тоёнский сын, с которым мы имели дело. Мы опять спрашивали у него продажной рыбы, но получили грубый отказ, за что, посадив его под караул, объявили, что не дадим ему свободы, доколе он не доставит нам на зиму нужного количества рыбы. Мы требовали от него четырехсот лососей и десяти пузырей икры, отметив ему количество это черточками на палке. Узнав, в чем состоит наше требование, он немедленно отправил своих товарищей, а куда, нам было неизвестно. После того в продолжение недели приезжали они к нему два раза и говорили между собой потихоньку. Когда они были во второй раз, аманат наш стал просить, чтоб пропустили вниз по реке лодки с его людьми; мы на это охотно согласились, и через полчаса потом спустилось мимо нас тринадцать лодок, на которых было обоего пола до семидесяти человек. Люди сии вскоре возвратились и доставили нам требуемое количество рыбы и икры, а сверх того выпросили мы у них одну лодку, способную поднять до шести человек. Тогда мы отпустили задержанного молодого человека, подарив ему испортившееся ружье, суконный плащ, ситцевое одеяло и китайчатую рубаху. Имея теперь свою лодку, мы часто отправляли ее с вооруженными людьми вверх по реке за рыбой.

Колюжи нас оставили, а мы, решив сию важную дипломатическую статью, на долгое время оставались единственными владетелями присвоенного себе участка земли и вод и в продолжение уже всей зимы жили спокойно и имели изобилие в пище.[340] Целую зиму занимались мы составлением плана будущим нашим действиям. Я предложил, а товарищи мои приняли и утвердили построить другую лодку, весною ехать вверх по реке, доколе будет можно, а потом, оставив лодки, идти в горы и, склоняясь к югу, выйти на реку Колумбию, по берегам коей обитают народы не столь варварские, как те, с коими мы должны иметь здесь дело. К сему, впрочем, весьма трудному в исполнении предначертанию побудила нас совершенная крайность; мы знали, что дикие при устье реки сбирали большие силы с намерением делать нам всевозможные препятствия в нашем пути вдоль морского берега и производить беспрестанные над нами поиски. Мы приготовили лодки и ожидали только наступления теплых дней, как вдруг повстречалось с нами неожиданное происшествие, совершенно уничтожившее все наши намерения.