В небольшой ложбинке, заросшей зелеными травами, среди голых гор, покрытых острым черным щебнем, слышится нежное стрекотание. Песни разные. Кобылка Хортиппус априкариус короткие трели чередует с непродолжительными паузами. Другая кобылка — Хортиппус геммороидалис — хозяйка трелей длинных, без перерывов. Оба вида отличаются внешне. Заметно их отличие и в песнях. Иначе нельзя. Будет путаница.

Затаив дыхание, я слежу за Хортиппусом геммороидалисом, осторожно подбираюсь к нему с микрофоном, намереваясь записать песнь музыканта. Он уселся на гладкой соломинке злака, несколько раз беззвучно провел задними ногами по крылышкам, будто настраивая свою скрипку, и, наконец, быстро засучил ногами, выводя несложную мелодию. Но едва я включил магнитофон, как скрипач замолк, принялся приводить в порядок свой костюм, нашел себе другое занятие! Почистил ногами глаза, потом прижал лапкой передних ног усик к соломке, на которой сидел, и, приподняв туловище, вытащил его. И так несколько раз то с правым, то с левым усиком. Получилось так, будто у музыканта соломинка — специальное приспособление, что-то вроде неизвестного для насекомых орудия труда. Хотя бы даже для чистки усиков!

Эта кобылка ловко приспособилась чистить свои усики, используя стебель растения.

Насекомые очень тщательно чистят свой костюм. Кто не видел, например, как много времени уделяют туалету домашние мухи, как заботливо они протирают ногами голову, грудь, брюшко, крылышки, а потом посучат лапку о лапку, сбрасывая пыль. Наибольшие заботы насекомым доставляют усики. Они — тончайший орган множества чувств. У многих перепончатокрылых — муравьев, ос, пчел — на третьей паре ног есть даже специальная щеточка. Оказывается, она для чистки усиков.

Оригинальное приспособление кобылки меня поразило! Магнитофон оставлен, вытащен фотоаппарат, снят колпачок с объектива, переведена пленка. Музыкант уже в зеркале фотоаппарата, с него сделан пробный снимок. Но он более не желает демонстрировать свое мастерство. Спружинил тельце, щелкнул ногами и умчался в травянистые джунгли, попробуй-ка его теперь найти!

С одной стороны, я рад удаче, подсмотрел маленькую тайну маленькой кобылки, с другой — досадую — не успел запечатлеть на пленку увиденное. На фотоохоте все время надо держать ружье на взводе, готовое каждую секунду к «выстрелу». Не то обязательно прозеваешь.

Почему эта кобылка, обитательница гор, стала бескрылой, мы не можем догадаться.

Теперь я со взведенным фотоаппаратом приглядываюсь к кобылкам. Вот на верхушку травинки взобрался стройный красавец саранчук — хортиппус. Повернулся боком к солнцу, погрелся, потянулся. Потом взмахнул задними ногами, повел ими по крылышкам, и понеслась над зарослями несложная скрипучая песенка. Саранчук молод, бугорки на его ногах-смычках острые, не притупились, а струны-жилки на крыльях упруги и звонки.

Вокруг же ликует природа. По синему небу плывут белые облака. Всюду слышатся жужжание крыльев и такие же ответные скрипучие песни насекомых.

Но у нашего музыканта песня особенно громка. Быть может, поэтому вскоре на той же травинке появляется неторопливая и грузная саранчиха, не спеша подползает к исполнителю арии и протягивает ему навстречу усики. Вот усики обеих кобылок встретились, перекрестились, а песня стала еще громче и заливистее.

Она долго внимала серенаде кобылки… Прослушав множество вариаций, вдруг щелкнула ногами и совершила прыжок в неизвестном направлении, оставив ни с чем своего кавалера.

Зимой горы сверкают снегами, и только еловые леса темнеют фиолетовой полоской. Но с первыми солнечными днями кое-где на южных склонах начинает проглядывать земля, хотя рядом, на северной стороне, лежат синие сугробы. В тени холодно, а на солнце рука ощущает теплоту камня. Здесь, на солнцепеке, зимой бодрствуют насекомые.

Жук бронзовка лакомится цветами.

Вот в воздухе плавно скользят какие-то темные мухи, садятся на снег, прячутся в пещерки, вытопленные солнцем, снова взлетают. Вблизи полузамерзшего ручья, бегущего по ущелью, на снегу расселось множество черных, как уголь, комариков. Самцы комариков, не в пример скромным самкам, с большими пушистыми нарядными усами. Черные комарики тоже прячутся в снежные каморки. Видимо, в них теплее, солнечные лучи отражаются со всех сторон и греют черные тельца.

На снегу ползают черные маленькие насекомые, странные, длинноногие, с длинным хоботом и тонкими отростками вместо крыльев. Попробуйте к ним прикоснуться. Ноги мгновенно складываются вместе, небольшой прыжок — и продолговатое, как торпедка, гладкое тельце проваливается в ноздреватый снег и исчезает в нем, будто тонет. Странные насекомые — бореусы, или, как их еще называют, ледничники. Их можно встретить и летом, но очень высоко в горах, на ледниках. Как они живут, чем питаются — никто не знает.

На снегу, распластав в стороны крылья, лежит небольшой черный комарик. У него совсем необычные, в несколько раз длиннее тела, усики, очень длинные ноги и необыкновенно широкие крылья. Он мертв. Но вот другой такой же степенно парит в воздухе, а там и еще несколько кружатся друг за другом. Это редчайшее насекомое было впервые открыто в 1926 году высоко в горах на ледниках Кашгарии. Оно оказалось настолько своеобразным, что было выделено в специальное семейство. А теперь оказалось здесь, на Тянь-Шане, только зимой, в нижней зоне гор. Жизнь этого комарика также не изучена.

Страдающие от жажды жуки чернотелки сбежались полакомиться дынными корками.

На крутых южных склонах, где подтаяла земля, едва заметными неслышными тенями скользят чешуйчатницы — низшие бескрылые насекомые. Они любители сырости и летом, когда воздух становится сухим, потому забираются в глубокие щели и замирают до самой зимы. Схватить чешуйчатницу почти невозможно. Покрытое блестящими гладкими чешуйками тело легко выскальзывает из пальцев или из пинцета. Видимо, эти же чешуйки помогают насекомым пробираться в узких щелках среди камней в земле. Иногда, почуяв опасность, чешуйчатница замирает, и тогда ее трудно отличить от серых камней и земли. Но притроньтесь к ней, и она так высоко подскочит, что не заметите, куда она скрылась.

Тут же бродят серые пауки, скачет множество мелких самых разных цикадочек: желтых, коричневых, серых с резко очерченными пятнами, не спеша ползают жуки щелкуны и стафилиниды.

Солнце еще больше греет, совсем как летом. Над склонами быстро, словно пуля, промчалась бабочка, жужжат мухи. Вот неожиданно послышалась песня кобылки, ей вторит другая, и на былинке видна серенькая кобылка Хортиппус моллис. Мухи, комарики, цикадки, пауки и даже некоторые бабочки обычны зимой в гоpax Тянь-Шаня на южных склонах. Но чтобы встретить кобылок! Все они обычно погибают за зиму, оставляя в кубышках яички, и только некоторые засыпают личинками.

Кобылка хортиппус на южных склонах гор даже в декабре бодрствует и распевает песни.

Кобылки очень осторожны. Преследование их сразу же пугает, и, большим прыжком, расправив крылья, они уносятся далеко в сторону. По земле, не спеша, ползают и осторожные самки. Они заметно крупнее самцов, брюшко их полное, набито созревающими яйцами и, конечно, не зря: хотя и зима, кобылочки размножаются. Никто из энтомологов этого не знал раньше!

Здесь, в небольшом распадочке, оказывается, собралось изрядное общество кобылок. Они пережили своих родичей и продолжают воспевать весну жизни зимой.

Но вот снизу ущелья быстро ползет холодная тень, и солнце склоняется к вершине горы. Еще несколько минут и… прощай, зимнее лето! Становится холодно, сумрачно и неприветливо. Черные комарики, бореусы-ледничники, чешуйчатницы, цикадки и многие другие прячутся в укромные места на долгую холодную зимнюю ночь. Сразу замолкают и кобылки. Точно уснули внезапно или погибли. Удивительно все это, не правда ли? Какая необычная физиология: мерзнуть, околевать, становиться ледышкой ночью и разогреваться, оживать и распевать песни днем! И так много раз, недели, месяцы. И так каждый, каждый год.

Когда-то — миллионы лет тому назад — предки насекомых были бескрылы и, подобно жалким червякам, медленно ползали по земле. Потом постепенно они стали крылатыми и, поднявшись в воздух, завоевали сушу. Крылья сделали их самыми разнообразными и самыми многочисленными из всех живых существ на нашей планете. Но кое-кто потом снова потерял чудесный летательный аппарат.

Чернотелка бляпс, жительница сухой и жаркой пустыни, оделась в тяжелую и твердую броню, чтобы не терять влагу. Вши и блохи расстались с крыльями, чтобы стать неуязвимыми на теле хозяина. И таких немало.

Эта кобылка в процессе эволюции потеряла крылья.

А вот еще родившаяся ползать. На светлой полянке среди стройных темных елей, растущих ниже снежных вершин гор Тянь-Шаня, по траве не спеша передвигается бескрылая кобылка Конофима. Отчего она такой стала?

Далеко внизу простирается обширная, как море, пустыня. Там сейчас властвует жаркое солнце, почва раскалена, и все живое спряталось в норки, щелки, в спасительную тень. Что бы стало, если туда попали жительницы прохладных горных лесов? Они погибли бы через несколько минут от нестерпимого зноя.

Уж не поэтому ли они потеряли крылья, чтобы в полете случайно ветер не снес их с гор в эту враждебную и страшную пустыню?

Вблизи ручья в густой траве сидит забавная кобылка. Ярко-зеленая, как растения, а тело — вытянутое, с удивительно длинными ногами. Никак сразу не разглядишь ее и заметишь только случайно. Маскировка у кобылки, отличная и хорошо помогает скрываться от врагов.

У кобылки акриды странная вытянутая голова.

Но до чего у нее необычная голова! Вытянута тонким длинным шлемом и на самой макушке — большие светлые глаза с черной точечкой в центре. Усики не расправлены в стороны, а вытянуты кверху и как бы составляют продолжение длинной головы. Почему так? Уж не для того ли, чтобы, не высовываясь наружу, лучше глядеть над морем травинок и самой походить на травинки? Вроде перископа!

Кобылка нетороплива, степенно ползает по траве, иногда грызет ее. Если присмотреться к ее голове, то в выражении «лица» чувствуется какое-то глубокое спокойствие сфинкса, и взгляд застывших глаз кажется извечно устремленным в пространство.

Самой ранней весной, когда ночами еще не слышно пения сверчков и кузнечиков, вечером раздается громкая трель трифибии. Она чутка, и нужно быть очень осторожным, чтобы подобраться незамеченным к ней. Но как бы вы не были предусмотрительны, его все равно не увидеть. Песня льется из норки, и достаточно легчайшего шороха, луча фонарика, чтобы музыкант мгновенно спрятался в свою обитель.

За сильную переливчатую песню народ окрестил это насекомое ласковым именем — турлушка. Чаще всего же его зовут медведкой за плотное коренастое тело, кривые когтистые ноги.

Медведку называют трифибией: она хорошо летает, роется в земле, плавает.

Почему же мы еще называем это насекомое трифибией?

Медведка отлично роется в земле. Здесь — ее стихия. В почве она нападает на личинок насекомых, убивает их мощными крепкими ногами и съедает. Она побеждает даже самого крупного и грозного паука — тарантула. По пути она грызет корешки растений и нередко вредит в поле и огороде. В брачное время ночью медведка поднимается на крыльях и может перелетать на большие расстояния. Неплохо она и плавает. В воздухе, воде, почве это насекомое чувствует себя уверенно, за что и получило название трифибии.

Когда приходит время класть яички, медведка копает особую норку с колыбелькой и долгое время сторожит своих крошечных медвежат. Несмотря на свирепый нрав и довольно суровую внешность, она нежная и заботливая мать. Но врагов у нее много. Птицы, барсуки, змеи, ежи — все не прочь ею полакомиться. Поэтому медведка, как крот, часто путешествует под землей.

Он относится к роду Гриллодинус, а видовое название одикус. Еще его зовут дилеисонанс — сладкозвучный.

Едва только солнце опустится за горизонт, как в наступившей тишине пустыни раздается чудесная и чистая трель. Ей тотчас же вторит другая. И вдруг вся пустыня запевает громким хором.

На огрызке яблока собрались страдающие от жажды кобылки пруссы.

Если, вооружившись фонариком, попытаться пойти на голос ночных музыкантов, вас постигнет неудача. Сверчки будут петь везде. Только не вблизи. Идущего человека всюду будет окружать зона молчания, диамет-

Ром не менее в сотню метров. Наверное, чуткие сверчки издалека чувствуют сотрясение почвы и замолкают.

В то время, как сверчки-самцы без устали и напролет все ночи распевают, их серенькие подруги прилежно трудятся, копают норки и, заделав вход искусно вылепленной крышечкой, приступают к выводу потомства. Вскоре в крышечке оказывается маленькое оконце, и через него наружу высовываются чуткие усики матери многочисленного семейства. А еще через несколько дней норка оказывается пустой. Самочка отправилась послушать музыкальные соревнования самцов, а ее крохотные дети вступили в самостоятельную жизнь, полную тревог и опасностей.

К осени, почти взрослые, они на всю зиму закапываются в норки. К тому времени и неутомимые музыканты заканчивают все свои жизненные дела и один за другим навсегда замолкают.

Сладкозвучные сверчки очень хорошо переносят неволю и все лето без умолку распевают песни в садочке со свежей зеленью, и прохожие останавливаются возле окна со сверчками и, прислушиваясь, улыбаются.

Солончаковая пустыня не столь безжизненна, какой она кажется с первого взгляда. Всюду виднеются аккуратные холмики, окружающие единственный вход в подземное жилище муравья бегунка. Иногда встречаются гнезда крупного черно-красного муравья кампонотуса. На площадках потрескавшихся такыров можно найти нору тарантула. Паук сидит в ней, обхватив ногами кокон с многочисленными яичками, и ждет выхода паучат. А вот холмики в виде полукольца с крупными комочками земли. Я не знаю, кому они принадлежат, и с интересом принимаюсь за раскопку, чтобы узнать, кто там живет под землей. Под несколькими холмиками ничего нет. Ход, оказывается, расположен в стороне от насыпи, снаружи ловко замаскирован тонким слоем присохшей земли и не виден. Этот тонкий слой — своеобразная дверка — имеет ребристую поверхность, будто, когда ее делали, настилали жидкую глину полосками с краев. Самое же замечательное в том, что цвет дверки точно такой же, как и у поверхности земли, и значительно отличается от более темной подпочвы. По-видимому, приготовив норку, строитель делал замазку из самых верхних слоев почвы ради маскировки своего убежища.

Наклонный спуск ведет книзу. Чтобы точнее проверить его направление, я засовываю в него тонкую былинку. Неожиданно из норки выскакивает… светлый, почти совсем белый, сверчок с черными глазами. Несколько секунд мы оба в замешательстве и внимательно смотрим друг на друга. Затем сверчок бросается наутек, подпрыгивая на сильных ногах. Я же, теряя на ходу очки, лопатку, записную книжку, карандаш и лупу, мчусь за беглецом, пытаясь его изловить. Вот, наконец, сверчок в руках. Судя по тонкому яйцекладу и крохотным крыльям, это — самка. Вот так загадка! Неужели немые самки пустынного сверчка сидят в замурованных норках в то время, как их голосистые друзья всю ночь напролет распевают громкие песни! Тут что-то неясное. Надо еще копать, и я тружусь в меру сил.

Солончакового сверчка можно обнаружить по пению. Он — музыкант пустыни.

Вскоре из норы извлекаю еще самку. Потом самку молодую с едва заметным яйцекладом и, наконец, только что перелинявшего с мягкими, но чудесными крыльями, самца. Эти крылья давно негодны для полета и целиком превращены в орган звучания с причудливо изогнутыми жилками, туго натянутыми между ними перепонками, разными зацепками и прочими деталями музыкального инструмента.

Теперь все становится ясным. Норки служат только для того, чтобы перелинять. Сейчас в них сидят запоздалые юнцы, торопящиеся примкнуть к веселому обществу взрослых. Видимо, линька сверчка ответственна, требует строжайшего уединения и, кроме того, повышенной влажности. Но как сверчок роет землю, каким способом выбрасывает ее наверх комочками и с помощью какого приема так искусно лепит маскировочную дверку, что ее трудно заметить?

И еще непонятно. Почему, несмотря на самые тщательные поиски, нигде нет следов старой одежки — линочной шкурки? Впрочем, бывает, что насекомые иногда съедают сброшенную шкурку: зачем пропадать даже такому добру…

Самки отпущены на волю, а самец засажен в походный инсектарий — небольшую плоскую жестяную коробку с окошечком, закрытым металлической сеткой.

Случилось так, что мы задержались в солончаковой пустыне. Следующие день и ночь были прохладными, и сверчки молчали. Лишь один какой-то особенно неугомонный несколько раз принимался петь. Но когда вновь наступил жаркий день, а за ним теплый вечер, пустыня зазвенела колокольчиками. Но мой невольник молчал. Может быть, я его слегка помял или певцу не хватало свободы, или после линьки полагалось отдохнуть, обильно насытиться. Мало ли что необходимо маленькому музыканту.

На второй день, когда стемнело, затих ветер, а песни сверчков стали особенно звонкими, из садочка раздался звук нежного колокольчика. Сердце юного музыканта не выдержало даже в неволе!

Теперь, привыкнув к неволе, наш пленник стал прилежно напевать ночами, услаждая слух своими музыкальными способностями.

Вечером в голой каменистой пустыне возле каньонов Чарына услышал нежное чириканье. Долго искал музыкантов. Певцы были очень осторожны и вовремя умолкали. А рано утром я увидел вот что: моя собака Зорька крадется за кем-то перед ней ползущим, а этот кто-то тонким голоском визжит и поскрипывает.

Кузнечик зичия — обитатель каменистой пустыни. Он стал очень редким.

Незнакомец оказался зичией. Этот кузнечик замечателен своей странной внешностью: весь в шипах, мелких пятнышках, полосках, с толстым брюшком — настоящий неуклюжий пузатик. Переднеспинка вздута, надкрылья совсем укорочены, срослись и образовали объемистую покрышку, а под ней в большой щели что-то розовое трепещет и бьется звонким голосом.

Неуклюжий кузнечик со всех ног торопился, катился шариком перед собакой, верещал, пугал ее. Но как он закричал, когда я взял его в руки, какую большую каплю едкой коричневой жидкости отрыгнул изо рта! Вздумал спасаться желудочным соком!

В садочке пленник быстро пришел в себя, будто с ним ничего не случилось, отлично закусил зелеными листочками солянки и принялся тщательно и неторопливо облизывать свои большие лапки. Милая беспечность! Только что был в смертельной опасности и сразу же предался безмятежному обжорству.

Вскоре я наловчился разыскивать беспечных толстяков. Вечерами они, оказывается, забирались в кустики и нежно стрекотали. А так как растения располагались одно от другого на голой земле на большом расстоянии, то угадать, откуда неслась песня, не стоило особого труда. Впрочем, многие кузнечики неторопливо разгуливали и по земле, покрытой почерневшими на солнце камнями.

Но найти самок долго не удавалось. Еще более толстые и грузные, они отличались большой осторожностью. Первую из них я встретил в глубокие сумерки. Неловко, как автомат, переставляя свои большие светлые ноги и поблескивая длинным черным и загнутым, как сабля, яйцекладом, она направлялась на призыв одного из запевал. Она так же выразила энергичный протест пленению, испустив громкий скрипучий вопль и грозясь коричневой каплей желудочного сока. У самки на спине был такой же звуковой аппарат, как и у самцов: большая покрышка из сросшихся надкрылий и под ней розоватый комочек. Настоящая музыкальная шкатулка. Это было для меня ново!

Дома кузнечики набросились на капусту. Она очень им пришлась по вкусу и никогда не надоедала. Жили они хорошо. Верещали, если их брали в руки, иногда пели, хотя и не так хорошо и охотно, как в своей родной пустыне, а больше грубо и отрывисто. Быть может, это была вовсе и не песня, а выражение недовольства необычной обстановкой и протеста.

Очень было интересно разгадать сигналы кузнечиков, проследить, как поет самка. А если у них существует особый язык? Когда-нибудь это выяснит любознательные энтомологи.

Потом кузнечики зичии стали очень редкими. Очевидно, сказалась засуха, постигшая пустыню несколько лет подряд. И все же мне вновь удалось встретиться с кузнечиком зичией.

Вдали видна знаменитая Поющая гора, впереди — маленькая роща разнолистного тополя.

Мы путешествовали вокруг Балхаша. Как-то на ночлег пришлось переставить машину и лагерь с берега озера на ближайший высокий бугор подальше от комаров. Небо было чистое, ясное, но солнце зашло в темную полоску туч. Спать не хотелось в палатке, поэтому расстелили брезент и над ними натянули полог.

Темнело. Рядом с лагерем раздался какой-то стрекочущий звук. Казалось, будто крупное насекомое — цикада или стрекоза — запуталось в паутине и, пытаясь выбраться, трепещет крыльями. Но я прошел десять, затем двадцать метров, а звук все был впереди. Наконец, нашел: стрекот раздавался из маленького кустика солянки. Присел на корточки, пригляделся: у основания растения сидел мой старый знакомый пустынный кузнечик зичия, большой, толстый, с длинными корежистыми ногами-ходулями.

Осторожно я взял в руки медлительного и грузного кузнечика. Плененный певец, равнодушный к своей судьбе, не пытался вырваться из рук, не желая тратить лишней энергии на свое освобождение, но, очнувшись, выразил негодование длинной и громкой трелью, в дополнение к которой, как и полагалось, выпустил изо рта коричневую каплю желудочного сока.

Я осторожно опустил толстячка на прежнее место, и он принял это как должный исход нашего знакомства, пошевелил усами, полизал зачем-то лапки передних ног и как ни в чем не бывало вскоре же принялся прилежно распевать свои песни.

Ночь выдалась тихая и ясная, темно-фиолетовое озеро светилось под яркой луной и сверкало мелкими зайчиками. Но потом потемнело, нашли облака. Чуть покрапал дождик, подул сильный ветер. Он вырвал из-под постели марлевый полог и стал его с силой трепать.

На рассвете почудилось, что кто-то внимательно и долго разглядывает мое лицо. Приподнялся, оглянулся, надел очки. Рядом с подушкой лежала фляжка с водой. На ней важно восседал кузнечик зичия. Он не спеша размахивал своими черными усами, шевелил длинными членистыми ротовыми придатками, будто силясь что-то сказать на своем языке и, как показалось, внимательно разглядывал меня своими большими и довольно выразительными желтыми глазами. Сильный ветер слегка покачивал тело кузнечика из стороны в сторону, но он крепко держался на своих толстых шиповатых ногах.

Минут пять мы, не отрываясь, рассматривали друг друга.

Наконец, кузнечику, видимо, надоело это занятие и он, повернувшись, не спеша спустился с фляжки и степенно зашагал по брезенту прочь от нашей стоянки. Но вскоре остановился, помахал усиками, помедлил, потом возвратился обратно и вновь забрался на фляжку. И еще минут пять мы разглядывали друг друга. Может быть, наше знакомство и продолжалось дольше, да в ногах! зашевелился мой спутник фокстерьер и высунул из-под края брезента, под которым он улегся, свой черный нос.

На этот раз кузнечик решительно зашагал прочь в сторону кустика, возле которого и прошла наша вчерашняя встреча, будто робот, неторопливо и ритмично передвигая свои ноги.

Вскоре оттуда раздался знакомый мотив его скрипучей песенки. Но она продолжалась недолго. Громадную серую тучу ветер унес на восток за озеро, выглянуло солнце и стало прилежно разогревать остывшую за ночь землю пустыни.

Пора было вставать, будить моих спутников и продолжать путешествие.

Нежно-зеленый богомол ирис давно привлекал мое внимание. Уж очень забавная у него поза коварного хищника, поджидающего добычу. Подвесившись кверху брюшной стороной, он всегда как-то странно расставляет в стороны свои передние, вооруженные острыми шипами, ноги. Наверное, в этом скрыт какой-то особенный прием, уловка опытного охотника.

У богомола ириса есть сверкающие зеркальца на ножках.

Все богомолы слывут маскировщиками и в совершенстве подделываются формой и окраской тела под веточки и листики, а некоторые даже походят на цветы. Этот же висит книзу спиной, в неподвижности.

Разгадать секрет богомола ириса не было удобного случая. Так трудно заметить искусного «конспиратора».

Но однажды на нижней стороне бедер передних ног застывшего богомола я увидел светлые лакированные зеркальца. Они блестели, как росинки на солнце. Конечно, не ради того, чтобы зеркальца сверкали, богомол занимает такую позу, обратившись в сторону солнца. Как и у богомола эмпузы, в пустыне в жару такая росинка — богатая находка для страдающих от жажды насекомых. Только у богомола ириса сверкающая капелька находится на нижней стороне бедер, а у эмпузы — на отростке головы.

Для того, чтобы убедиться в правильности своих предположений, пришлось надолго засесть с биноклем возле затаившегося хищника. Нелегко испытывать свое терпение. У богомола оно крепче да и времени больше.

За окном на ветвях карагача снег, все бело, и только черной лентой вьется асфальтовое шоссе. Здесь, дома, тепло. Сейчас весь мир насекомых, большой и многоликий, спит, скованный холодом, и дожидается пробуждения природы. На душе покой, незачем спешить в поле. Хорошо сидеть за письменным столом и писать о том, что было летом. Строчка за строчкой ложатся на бумагу, мысль плавно течет, будто ничего более вокруг не существует. И вдруг я вижу необыкновенное… Нет, это какая-то галлюцинация! На кончике моей авторучки угнездился крошечный, не более трех миллиметров богомольчик, крутит во все стороны своей большой головкой, сложив в молитвенной позе цепкие передние ноги хищника, рассматривая по богомольному обычаю, нет ли где поживы. Как же он очутился здесь в квартире, в разгар зимы?

Целый час брожу по комнатам, ищу разгадку неожиданного появления богомольчика. Такая крошечная малютка могла выйти только из кокона. Но где же он? Никто его ках будто не заносил в дом. Ах, вот где: на раме окна. Видно, когда оно было открыто летом, кокон сюда и пристроила богомолиха. Большой, размером с земляной орех, он весь покрыт крошечными богомолятами. Один из них уже приготовился к своему путешествию по квартире, другой только что выбрался наружу, устал, обсыхает, третий, еще прозрачный, мягкий, с усилием протаскивает свое тельце из узкой щелки кокона.

Крошечные богомольчики выбираются из пакета яиц, изготовленного матерью.

Кокон богомола очень сложно устроен. Яйцевые камеры в нем лежат рядышком, строгими рядами, тесно друг к другу, окутанные снаружи мелкопористым и прочным материалом, получившимся из застывшей пены. В таком домике не страшны резкие перепады температуры, что самое коварное для насекомых. Сейчас, зимой, в степях и пустынях лежат богомольи коконы в укромных местах и дожидаются тепла, а наш, попавший в обстановку длинного тропического лета, вон сколько сразу выпустил своих квартирантов!

Долго, почти целую неделю, из кокона выбирались крошечные хищники и, едва окрепнув, тотчас же отправлялись странствовать. Иначе нельзя. Если сразу всем выбраться из заточения, в тесной кучке проявятся хищнические инстинкты и разыграется война друг против друга. Каждый же крошка, приступивший к самостоятельной жизни, занят только одним: или убегать от сильного или нападать на слабого.