Вождь северной части озера, Маренга, высокий, красивый мужчина с прекрасным орлиным носом, жилище которого, отгороженное частоколом, находилось в лесу почти на расстоянии 20 миль к северу от горы Ковирве, вел себя в отношении нас как джентльмен. Его земля тянулась от Дам-бо на север до холмов Макуза. Он был особенно великодушен и подарил нам огромное количество съестного и пива. «Носят в вашей стране такие вещи?» – спросил он, указывая на свой железный браслет, украшенный медью и стоивший дорого. Доктор сказал, что ему никогда не приходилось видеть такого браслета на родине, и Маренга тотчас же снял свой и подарил ему; его жена сделала то же самое со своим.

Возвращаясь на юг с гор, поднимающихся около северного края озера, мы достигли резиденции Маренга 7 октября. Так как ему не удалось уговорить нас «провести с ним весь день, чтобы пить пиво, которое, – как он нам сказал, – было совсем готово», то он снабдил нас продуктами, которые были принесены еще до того, как мы дали ему подарок.

Вождь Манканбира также обошелся с нами дружелюбно. Но повсюду, где существует торговля невольниками, люди нечестны и невежливы, и эта торговля неизменно оставляет на своем пути злобу и проклятия. Первым вопросом, который нам задавали на переправах через озеро, был: «Вы приехали покупать невольников?» Услышав, что мы англичане и никогда не покупаем невольников, спрашивающий принимал высокомерный вид и иногда отказывался даже продать нам пищу. Этот недостаток в уважении к нам можно было объяснить тем влиянием, какое на них оказывают арабы, суда которых иногда захватывались английскими крейсерами, хотя занимались они дозволенной законами торговлей. На этих перевозчиках была одежда, привезенная из других стран, бусы и медная проволока, а у некоторых были мушкеты.

У Чинтанда, одной из невольничьих переправ, нас впервые в Африке ограбили, и мы на собственном опыте убедились, что среди них так же, как и среди более цивилизованных народов, имеются ловкие воры. Возможно, это было только совпадением, но мы никогда не подвергались грубому обращению или опасности, и у нас никогда не крали вещей нигде, кроме тех мест, где люди занимались торговлей невольниками. У нас все время была такая уверенность в безопасности, что никогда, за исключением тех случаев, когда мы подозревали измену, мы не выставляли на ночь часовых. В тот вечер наши спутники-туземцы устроили попойку и, чтобы мы не слышали их вольных и непринужденных хмельных речей, отошли от нас на расстояние около 30ярдов; у двоих из нас в это время был легкий приступ лихорадки. Между 3 и 4 часами утра, когда мы крепко спали с ружьями и винтовками наготове, появилась группа ловких туземных молодчиков и унесла большую часть нашего имущества. Так как мы спали просто под парусом, нетрудно было это сделать. Один из нас почувствовал, что его подушка двигается, но в сладком сне он решил, что это его слуга поправляет одеяло, и он не шевельнулся. Когда мы, как делают честные люди, проснулись в обычный час, один из нас воскликнул: «Мой саквояж пропал со всей одеждой и сапогами». «И мой», – ответил другой. «И мой тоже, вместе с мешком бус и рисом», – произнес третий. «Взята ли ткань?» – с волнением был задан вопрос, так как кража ее была равносильна потере всех наших денег. Но она была спасена, так как в ту ночь мы подложили ее под голову вместо подушки. Как раз у наших постелей, на берегу, мошенники оставили барометр-анероид и пару сапог, думая, вероятно, что они могут пригодиться нам, или просто потому, что им они были не нужны. Несколько находившихся в одном мешке высушенных растений и рыб они выбросили нам, но унесли большую часть нашей коллекции, часть наших записей и почти всю одежду.

У одного из членов нашей экспедиции ничего не осталось, кроме того, что на нем было надето. Другой член экспедиции спасением своего лучшего костюма был обязан женскому любопытству. Накануне, это было в воскресенье, он ушел от толпы, чтобы выкупаться и переодеться на берегу среди тростника. Прежде чем раздеться совсем, он осмотрелся и заметил, что на него смотрит толпа женщин. Он опять оделся, не выкупавшись и не сменив одежды. Белой кожи здесь стыдятся; она кажется неестественной, как бесцветный сельдерей или белая мышь. Вернувшись в лагерь, вокруг которого весь день стоял неугомонный шум и собирались толпы посетителей, он переоделся только тогда, когда стемнело, надев свой лучший костюм; когда ложились спать, то было слишком поздно переодеваться еще раз и он лег в нем. Поэтому у него оказался украденным только тот костюм, который был похуже.