с длинными аллеями старых дерев, корни кото­рых, сплетаясь, вились по дорожкам, что застав­ляло меня спотыкаться, а моего спутника вздра­гивать. Тетушка, приехавши туда вслед за нами, сказала: «Милый Пушкин, покажите же, как лю­безный хозяин, ваш сад госпоже». Он быстро подал мне руку и побежал скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться. Подробностей разговора нашего не помню; он вспоминал нашу первую встречу у Олениных, вы­ражался о ней увлекательно, восторженно…

На другой день я должна была уехать в Ригу вместе с сестрою Анной Николаевной Вульф. Он пришел утром и на прощание принес мне экземп­ляр второй главы «Онегина» 1 в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо сло­женный почтовый лист бумаги со стихами:

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты…

1 А. П. Керн называет главу неточно — это могла быть тогда только первая глава.

4 Аллея, ведущая к <гганнибаловскому пруду»

Когда я собиралась спрятать в шкатулку поэти­ческий подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять…»

Эта встреча с А. П. Керн оставила в сердце Пушкина глубокое, яркое чувство. 21 июня 1825 года он писал в Ригу А. Н. Вульф (под­линник на французском языке): «Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю себе: она была здесь — камень, о который она споткнулась, ле­жит у меня на столе, подле ветки увядшего ге­лиотропа, я пишу много стихов — все это, если хотите, очень похоже на любовь…» А через четы­ре дня Пушкин пишет самой А. П. Керн: «Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Оле­ниных. Лучшее, что я могу делать в моей печаль­ной деревенской глуши, — это стараться не ду­мать больше о вас».

Но поэт не мог не думать о ней, и последую­щие письма его к А. П. Керн были наполнены этим же сильным мучительным чувством. В по­следующие годы они оставались друзьями до са­мой смерти Пушкина.

От восточного края «аллеи Керн», между опушкой парка, переходящего здесь в лесопарк, и фруктовым садом (восстановленным в этой части усадьбы в 1963—1964 годах), аллейка ве­дет к «острову уединения». Это небольшой остро­вок, осененный соснами, березами и липами. Вокруг него — густая стена серебристых ив, сквозь которую просматривается гладь неширо­кого прудика, питающегося лесным ручейком. «Шум привычный и однообразный любимого ручья» слышится и сейчас — вода из этого пру­дика через плотину стекает в следующий пруд и из него, опять же через плотину, — в речку Сороть.

Эта система старых ганнибаловских прудов полностью восстановлена в послевоенное время.

По преданию Пушкин любил бывать в этом укромном уголке парка, оставаясь на живопис­ном и уютном «острове уединения» наедине со своими мыслями.

Я был рожден для жизни мирной,

Для деревенской тишины:

В глуши звучнее голос лирный,

Живее творческие сны.

<гЕвгений Онегин*

От северного фасада господского дома в сто­рону реки Сороти начинается так называемый «интимный парк». Он идет вниз по крутому холму, на котором стоит Дом-музей А. С. Пуш­кина. Почти от самого заднего крыльца дома широкая деревянная лестница, обрамленная с обеих сторон кустами жасмина и сирени, ведет

вниз к Сороти. Приблизительно на середине спу­ска лестница завершается небольшой площадкой — беседкой, от которой направо и налево ходы среди густой зелени приводят в небольшие, уют­ные «зеленые гроты». От них деревянные лестни­цы, скрытые в густой зелени, уходят дальше вниз, к самому подножию холма. Слева от левой лест­ницы на небольшом пространстве высится густая куща зелени из зарослей акации, черемухи, бере­зы. Сюда каждую весну прилетает в родное гнездо соловей и наполняет своими руладами всю усадьбу.

Еще левее этой «соловьиной рощицы», у самого западного края усадьбы, от домика няни спускается вниз узкая аллейка, скрытая высо­кими кустами акации. Аллейка внизу завер­шается площадкой, на которой стоит белая садо­вая скамья.