Что же, в конце концов, мы знаем о кельтах?

Хочется сказать, что их история всеобъемлющим и жестоким образом сводится к осознанию контраста между безграничностью, разнообразием и богатством древнего мира кельтов и незначитель­ностью, хрупкостью и скудостью тех убежищ, где жили и продол­жают жить малые кельтские народы, как средневековые, так и со­временные.

То и другое невозможно мерить одной меркой, а подчас не­возможно и просто сравнивать, включать в рамки одного исследова­ния, а тем более заявлять, что они являются двумя противополож­ными точками единого процесса развития. Не в силах понять этот процесс, кое-кто пытается отрицать сам факт существования подоб­ного из ряда вон выходящего исторического чуда или свести его к одному из тех побочных и второстепенных феноменов, тайной кото­рого владеют сочинители учебников. Камиль Жюлиан был прав, же­лая в своей монументальной «Истории Галлии» показать кельтские истоки Франции. Можно было бы только добавить, что кельтские истоки можно найти также и у других стран Европы.

Но история — это не всегда поддающееся истолкованию стече­ние случайностей, редкие свидетели которых едва-едва ворочают языком, историкам же приходиться брать на себя неблагодарную за­дачу — как можно внятней растолковать все это своим современни­кам. Именно так, путем гипотез и предположений, колеблющихся между восторгом и очернительством, и удалось установить факт упадка кельтской цивилизации. В определении, а тем более в объяс­нении причин этого факта мнения расходятся. Каким причинам при­писать упадок кельтской цивилизации, а затем и почти полное ее ис­чезновение? Ответы могут быть самыми разными в зависимости от мнения авторов. Не соглашаться с одним из них — значит навлечь на себя обвинение в проступке, а то и в настоящем преступлении про­тив разума.

В целом, мнения неблагоприятные и со всех сторон раздаются упреки. Кельты не входят в число народов, заслуживающих внима­ния историков по нескольким причинам:

Неспособность кельтов к самоорганизации, взаимо­пониманию, адаптации;

— интеллектуальная неполноценность варварских народов, неспособных создать государство, преодолеть племенную ста­дию, противостоять чужеземным нашествиям;

— жестокость и примитивность религии, для которой чело­веческие жертвоприношения были обычной практикой.

Эти ответы в сильнейшей степени инспирированы античными авторами, из чего следует, что непонимание, незнание и глупость отнюдь не являются порождениями современности. Почти во всех библиотеках вы можете найти перлы бескультурья, мимо которых стоит проходить молча, и авторство которых иногда вызывает удив­ление.

Но существует и противоположное мнение, согласно которому кельты были народом, который упустил свой исторический шанс. Юлий Цезарь, покоривший Галлию в сражении при Алезии, должен быть заклеймен позором. Придерживаясь таких умонастроений, сле­довало бы осудить и предков германских народов за их разорение континентальных и островных кельтских земель. «Чувствуется» (с полным основанием, впрочем), что чего-то здесь «не вышло», — того, что могло состояться, но не состоялось. Проигранная битва всегда могла бы быть выигранной.

Переделывать историю — затея бесполезная, но переделывают ее тем охотней, чем меньше понимают: контрастам исторических терминов соответствуют контрасты убеждений или мнений, со вре­мен античности варьирующих от безосновательной клеветы до вос­торженных похвал. Мы то как Страбон, обвиняем ирландцев в том, что они ели трупы своих покойных родителей, то следуем Плинию Старшему, умиляясь варварам, вызубрившим латынь или греческий и приобщившимся, наконец, к цивилизации; то, подобно множеству кельтоманов, наделяем кельтов небесными добродетелями, а не на­ходя таковых, измышляем их сами: минимум, что современный бре­тонский или современный валлийский язык был языком земного рая и Бога Отца; друиды же сумели пережить все превратности судьбы, чтобы воскреснуть из неизвестности в конце XVIII в. и сгруппиро­ваться в тайные общества, а французский язык, скажем, не является порождением латыни, а происходит по прямой линии от галльского. Все это весьма удобно для «друидов» XX века, если они не слишком способны к древним языкам.

Держась как можно дальше от поношений и похвал, мы поста­рались на протяжении этой книги проанализировать факты кельт­ской цивилизации, определить их составляющие и, в особенности, выработать методику их осмысления. Истина оказалась простой: контрасты фактов, но и контрасты концепций, контрасты реальности и предвзятых идей.

Первый пункт, на котором мы настаиваем, сводится к тому, что антиномии между кельтами и классическим миром никогда не были оппозицией между варварством и цивилизацией, примитивно­стью и просвещенностью, интеллектуальным превосходством и не­полноценностью, да и любыми другими качествами. Кельтская ци­вилизация — это нечто иное по сравнению с цивилизацией греко — римской; кельтское общество — это нечто иное в сравнении с соци­альной организацией римского urbs; кельтская религия — это совсем иная религия по сравнению с религией классической. Сами кельты — иные, ни на кого не похожие. Иные, а не низшие.

Из этого первого пункта вытекает второй, не менее важный: кельты вовсе не были неспособны к организации. Они, напротив, сумели создать крепкое и стабильное общество, которое в Ирландии просуществовало вплоть до эпохи средневековья и приняло христи­анство. Они разработали разумные и точные правовые нормы; у них была элита, необычайно способная к рефлексии и абстрагированию, которое отнюдь не соответствует приписываемым им тенденциям.

Третий пункт касается основы существования кельтов, со­временные исследования в области которой оказываются наиболее рискованными, а выводы ложными и неверными: кельты были хра­нителями одной из форм традиции, исключающей всякую неоргани­зованность, всякое варварство, всякий примитивизм, традиции, бли­жайшие соответствия которой следует искать в ведийской Индии.

Наряду с неудачными набегами или нападениями, — рискованными затеями отдельных отрядов или народов, поддавших­ся призрачному искушению, как это случилось с галатами (они, по крайней мере, оставили столько же следов в греческой истории, сколько вандалы и вестготы — в истории западной); наряду с разгро­мом при Алезии или романизацией Галлии, каковы бы ни были ее причины и следствия, наряду со всем этим следует принимать во внимание и приведенные выше факты.

Мы уже неоднократно говорили — но следует повторить и еще раз — Рим и кельты расходились в понимании иерархических соот­ношений политики и религии. Эта коренная разница, сама по себе способная объяснить все остальное, сводится к инверсии главенст­вующих ролей и уровней властной иерархии.

У КЕЛЬТОВ ЭТА РОЛЬ ПРИНАДЛЕЖАЛА ДУХОВНОЙ ВЛАСТИ, ОЛИЦЕТВОРЯЕМОЙ ДРУИДОМ. ОТ НЕЕ ЗАВИ­СЕЛА ВЛАСТЬ МИРСКАЯ, ОЛИЦЕТВОРЯЕМАЯ ЦАРЕМ. В РИМЕ ЭТА ГЛАВЕНСТВУЮЩАЯ РОЛЬ ПРИНАДЛЕЖА­ЛА ВЛАСТИ МИРСКОЙ, ОЛИЦЕТВОРЯЕМОЙ КОНСУЛАМИ, ЗАНИМАЮЩИМИ МЕСТО ЦАРЯ. ЭТОЙ ВЛАСТИ БЫЛА ПОДЧИНЕНА ВЛАСТЬ ДУХОВНАЯ, ОЛИЦЕТВОРЯЕМАЯ ФЛАМИНАМИ.

Единственное, к чему были неспособны кельты, так это к осоз­нанию иных ценностей, кроме иерархии традиционных соотноше­ний. Там, где духовная власть не занимает более главенствующего места, кельтская королевская власть, основанная на гармоничном равновесии между королем и друидом, не имеет никакого смысла существовать или просто стремиться к выживанию.

Устный характер традиции тоже отражает антиномию кельт­ского и классического начала: классическая цивилизация отмечена рационализмом и историцизмом; она живет в истории и хранит свои архивы, исторические или литературные. Кельтская же циви­лизация неисторична и потому в архивах нисколько не нуждает­ся. Постоянной и незыблемой ценностью для нее является миф, по­нимаемый как объяснение или описание первопричин и вечно жи­вущий в памяти человеческой. Человек, воспринимающий и пере­дающий миф, с его помощью вырывается из потока времени. Он не страшится ни времени, ни хронологического подавления исто­рией. Чем бы была иначе человеческая жизнь по сравнению с вечно­стью?

Иногда пытаются оправдать историю своеобразной эпистемо­логией, объясняя, что кельты повлияли на культурное развитие Ев­ропы. Кельтский эпизод был полезным и необходимым опытом, — но также необходимо ограниченным во времени — благоприятные по­следствия которого проявляются даже в развитии современного ис­кусства. Эта современная тенденция — все-таки меньшее зло, по сравнению с систематическим поношением кельтов, распространен­ным в определенных кругах. Вместе с тем, нужно постоянно пом­нить, что кельтская традиция мертва, и ее мифы и система образова­ния несовместимы с современностью. Кельты не ушли со сцены добровольно: они исчезли, потому что изменился мир. Само собой разумеется, им было нечего терять.

Возникает следующий вопрос: где же причина исчезновения этих народов, воинственных, изобретательных и любопытных, на­дежно защищенных уникальным классом жрецов, — как могли ис­чезнуть эти народы, склонные к авантюре и риску и притом не более и не менее умные, чем греки и римляне? Даже предполагая наихуд­шее — что итогом Галльской войны были несколько сотен тысяч по­гибших, пленных, уведенных в рабство, и без вести пропавших, не­смотря на это Галлия первого века нашей эры не была разорена, и не была полностью превращена в пустыню.

Кельты вовсе не исчезли: Цезарь не истребил всех галлов, а Кромвель не перебил и не депортировал всех ирландцев. Ответ на поставленный выше вопрос столь же прост, сколь жесток: кельтам пришел конец, когда они потеряли свою идентичность. Наряду с ре­лигиозным понятием общества и устным характером традиции сле­дует назвать еще три причины исчезновения кельтов с политической и военной европейской сцены, — причины, поначалу действовавшие последовательно, а затем одновременно: романизация, христианизация, вторжения германских племен.

В ходе романизации Галлия утратила свою религию и язык, все свои политические структуры. Завоеванная позже и менее романи­зированная Британия сохранила свой язык и частично социальные и политические институты. Что же касается Ирландии, то она, будучи христианизированной, но не романизированной, сохранила и свой язык, и свои социально-политические структуры: ей пришлось толь­ко отказаться от устной традиции, заменив ее письменной. Но когда пробил час великих потрясений раннего средневековья, раньше для одних, позже для других, Ирландия и Британия перенесли этот удар весьма болезненно. Кельтская Британия к VII веку состояла только из западных территорий большого острова. А Галлия потеряла даже свое имя.

Но исчезновение — это не самоубийство и не деградация, здесь есть нюанс. Доказательство того — поразительная жизнеспособность ирландцев, несмотря на вторжения норвежцев, датчан, нормандцев, Кромвеля и его позднейших последователей, Blacks and Tans, не­смотря на семь веков чужеземного угнетения.

Но средневековые и современные кельты, обращенные в хри­стианство и ради выживания или прозябания тщетно старающиеся имитировать государственные европейские структуры, не имеют уже ничего общего со своими дальними предками: их политические организации рухнули вместе с гибелью феодализма, а их языки, ли­шившись литературного благородства и отлученные от государст­венных канцелярий, не служат более поддержкой для какой-либо самостоятельной интеллектуальной жизни.

Короче говоря, «кельтскость» оказалась несовместимой с со­временным миром, который вспоминает о ней лишь тоном презре­ния, эксплуатации или пародии, заглушая серьезные исследования и благоволя кельтоманам. Последнее оскорбление, которое можно сделать в адрес кельтской традиции, это стараться доказать, что она представляет из себя то, чем никогда не была на самом деле: осно­вой или закваской тайных (или считающихся таковыми) обществ, которые при случае могут быть псевдо-инициатическими или псев — до-религиозными; или же истоком целой литературы, приписываю­щей кельтам наихудшие фантазмы современного подсознания: Вер — кингеторикс, при всех его ошибках и заслугах, никак не может счи­таться архетипом клоуна Астерикса (которого можно даже посчи­тать меньшим злом современного невежества), — он, вместе со всей Галлией, стал его жертвой. Литературный романтизм и все его со­временные подделки не порождены кельтскими текстами, они всего лишь крайне поверхностно используют их, причем не остается ни одной темы, которая при этом не была бы искажена.

Сделавшись достоянием недоучек, кельтский мир перестал восприниматься широкой публикой всерьез. Но не станем обманы­ваться: если изучение угасших цивилизаций может преподать нам какие-то уроки, то кельтская цивилизация в этом отношении не должна считаться менее богатой и достойной внимания, чем любая другая. По странной иронии истории наследницей Римской империи стала не Галлия, бывшая ее частью, a Heiliges Romisches Reich Deutscher Nation наследников Арминия, Священная Римская импе­рия германской нации. Но само слово Reich, как уже говорилось, кельтского происхождения, хотя между современной семантемой и изначальным словом нет ничего общего. Быть может, политическая структура, унаследованная от кельтов, помогла бы Европе избежать распри между римскими папами и германскими императорами, ко­гда мирская власть старалась подчинить себе власть духовную, а та в свою очередь хотела превратиться в мирское владычество. Быть мо­жет, в таком случае Европа избежала бы и долгих веков феодальной смуты, которая была жестоким испытанием для простого люда. Это­го мы уже не узнаем: в обстановке современной университетской банальности не время заглядывать так далеко и высоко, даже если взгляд твой обращен в прошлое. С уверенностью можно сказать лишь одно: кельтская цивилизация предлагает высокий урок духов­ности любому, кто захочет его получить.