Кельтское прорицание трудно определимо, поскольку, несмотря на прорицателей-профессионалов (галльск. vates, ирл. faith), оно, как все сопровождающие его техники, судя по всему являлось недели­мым достоянием всех членов жреческого класса. Быть может, это всего лишь обманчивое впечатление, коренящееся в самой природе островных текстов; по крайней мере на первый взгляд оно противо­речит скрупулезному разделению сфер компетенции и видов спе­циализации, являющемуся незыблемым законом для ирландской жреческой иерархии. Но в этом противоречии, мнимом или реаль­ном, нет ничего абсурдного: в каком из современных европейских университетов специалист по французскому языку не знает хотя бы азов латыни, и обратно?

Остается предположить, что друид, обязанностью которого были жертвоприношения, не мог не иметь хоть какого-то понятия о техниках гадания, ибо всякое священнодействие по определению является всеобъемлющим и целостным. Впрочем, значительная часть обрядов жертвоприношений заканчивалась прорицанием. Быть может, именно поэтому ирландцы употребляли разнообразные тер­мины, не обязательно являющиеся точными синонимами, но обу­словленные изменчивыми обстоятельствами и христианским кон­текстом (постоянно присутствующим в юридических текстах), кото­рый ограничивал и охранял смысл термина:

Druidecht «друидизм», filidecht «поэтическая наука», eicse «прорицание, знание, поэзия», faitsine «предсказание».

Очень маловероятно, что кельтская древность знала или ис­пользовала некий эквивалент ирландского druidecht, ведь древние друиды по определению отвечали и за «друидизм», и за «поэзию», и за «прорицание». К сожалению, до нас не дошло ни одного трактата по прорицанию, если только таковые существовали, и нам прихо­дится довольствоваться обрывочными указаниями, подчас довольно фантастичными, как это имеет место в «Книге из Баллимота», со­держащей совершенно невероятное — да к тому же христианизиро­ванное — описание glam dicinn, «великого проклятия», крайне трудно согласуемого с буквой и духом Евангелия. Если верить древнему тексту, требовалось тридцать мирян, тридцать епископов и тридцать поэтов, чтобы произнести полную формулу этой сатиры!

В действительности все обстояло куда проще, ибо это прокля­тие, вкупе с недостающими подробностями, относится к сатире, произносимой поэтом, друидом или прорицателем, который должен принять угрожающую позу, «стоя на одной ноге, смотря одним гла­зом и действуя одной рукой».

Известные нам термины соответствуют всевозможным техни­кам и методам, тем или иным обстоятельствам, при которых они ис­пользовались:

Imbas forosnai «величайшее озаряющее знание», glam dicinn «великое проклятие», teinm laegda «озарение песни», dichetal do chennaib cnaime

«заклинание кончиками костей (пальцев)».

Нам неизвестно, какие тонкости содержания или исполнения, не говоря уже о формулировках, различают эти разновидности сати­ры. Мы не знаем даже, в какой мере неполон наш перечень. Но все в конечном счете сводится к цели сатиры (аег), которая нам хорошо известна: это речи друида, одного произнесения коих достаточно, чтобы вызвать возвещаемое в них событие со всеми его последст­виями. Важность сатиры в социальной и религиозной жизни Ирлан­дии, — такой, как она описана в легендарных текстах и, быть может, еще внушительней, в юридических сочинениях, написанных после христианизации и пытающихся преуменьшить действенность сати­ры, тем самым уточняя множество деталей, — эта важность засвиде­тельствована в прозвищах друидов или филидов, специализировав­шихся на сатире: cainte (от слова «песнь») или corrguinech («раня­щее острие»).

Люди были устрашены: сатира обрушивалась без разбора на кого угодно, воина, короля, королеву, любого человека, отказываю­щегося подчиниться воле заклинателя. Жертва оказывается бессиль­ной: против нее оборачиваются и случай и судьба, все естественные стихии — воздух, земля, огонь, небо, море — сообща ополчаются на нее; люди отворачиваются от такой жертвы, которую постигает упа­док телесных сил, выражающийся внешне в трех язвах, нарывах или болячках, которые обезображивают ее и побуждают в предчувствии скорой смерти прятаться от стыда.

Роль женщин во всем этом магическом комплексе весьма ве­лика, а подчас и является преобладающей. Не потому, что они имели доступ к священству или жертвоприношениям: упоминания «по­этесс», «друидесс» или «жриц» всегда являются следствием терми­нологической неопределенности, двусмысленности. Но женщины одарены способностями к магии и предсказанию, им свойственна интуитивность и талант предчувствия. Каждому знаком один из на­чальных эпизодов «Похищения быка из Куальнге», где королева Медб вопрошает пророчицу Федельм о ближайшей участи ирланд­ского войска. На каждый ее вопрос Федельм отвечает одной и той же фразой : «Красное вижу на нем, алое вижу», а вслед за тем затя­гивает хвалебную пророческую песнь в честь грядущих подвигов Кухулина. Неудивительно, что богиня войны Морриган тоже прови­дица. Недаром, она не только жена Дагды, но в то же время и жена его «брата» Элкмара, иначе говоря, Огмы. Он олицетворяет жен­скую символику войны как аллегория и воплощение Власти над Ир­ландией.