Поскольку само понятие национальности является понятием исключительно современным, а документы отдаленных эпох отли­чаются крайней неопределенностью, нам придется довольствоваться весьма приблизительными оценками. На стыках кельтского и гер­манского миров невозможно с достаточной четкостью определить, где начинаются кельты и где кончаются германцы. И однако, если не принимать во внимание их древнего индоевропейского родства, лингвистического или культурного кельто-германского единства ни­когда не существовало. Согласно Цезарю, белги были самыми дики­ми из галлов: они обитали очень далеко от Нарбонской Галлии, — поясняет он, — и к ним лишь изредка добирались торговцы, приво­зившие предметы роскоши, способные смягчить их буйные нравы. Но он принимает во внимание и начавшееся издавна движение гер­манских племен на запад: эдуи, к которым Цезарь обратился за под­держкой во время своего официального вступления в Галлию, хоте­ли оказать сопротивление секванам, вступившим в союз с германца­ми Ариовиста. А для переговоров с Ариовистом нужно было поль­зоваться не германским, а галльским языком.

Можно, конечно, думать, что древние не особенно вдавались в подобные детали: ведь и кельты, и германцы были для них всего лишь варварами. Однако Цезарь провел в Галлии несколько лет; он так и не выучил галльский язык (мы часто забываем, что он, как все образованные римляне, охотнее пользовался греческим, чем латы­нью), но тем не менее был способен провести этнографические раз­личия. Пятьюдесятью годами раньше, во время вторжения кимвров и тевтонов, переговоры с захватчиками велись по-галльски, а все их вожди носили кельтские имена. С другой стороны название «ким — вры» также хорошо объясняется сравнением с ирландским cimbid «красть», а название «тевтоны» объясняли, может быть, слишком упрощенно, с помощью кельтского touta/teuta «племя». Исследова­тели теряются в догадках по поводу загадочных языковых обстоя­тельств в древней доримской Европе.

Несомненно не нужно возвращаться к гипотезе, — которая была высказана слишком серьезно — что все подобные народы древности могли быть не кельтами, а порабощенными народами, вынужденны­ми выучить кельтские языки (в наше время эта гипотеза чудесным образом подходит для Ирландии и Бретани. А что и говорить о чер­ной Африке и об индейцах Америки!). Учитывая все это, нам следу­ет еще раз обратиться к отчету Цезаря, который объясняет, что неко­гда галлы превосходили германцев не только в отношении матери­альной цивилизации и духовной культуры, но также в смысле храб­рости и воинской доблести. Анализ германских языков показывает, что их структура весьма отлична от языков кельтских, но давние словарные заимствования из кельтского относятся к столь фунда­ментальным понятиям права и управления, как «империя» (Reich) или административная функция галльского ambactus (Amt[6]).

Деликатная тема взаимоотношений кельтов и германцев в тече­ние первого тысячелетия до нашей эры с научной точки зрения была оболгана и отравлена — это не слишком сильное слово — франко- германским антагонизмом между 1870 и 1945 гг. Одни читали Цеза­ря, который почти не отзывается о галлах положительно, но считает их выше германцев по уровню цивилизации и культуры (со свевом Ариовистом послы Цезаря проводили переговоры не на германском языке, из которого римляне не знали ни слова, а по-галльски!); дру­гие читали Тацита, который по сравнению с римской коррупцией объявлял германцев добродетельными и храбрыми. Однако первые потеряли свой язык с крушением независимого кельтского мира, а вторые сохранили язык и после краха Римской империи. Француз­ские ученые между 1870 и 1914 гг. настаивали на интеллектуальной неполноценности германцев, «учителями» которых были галлы, предки французов. Немецкие ученые между 1919 и 1940 гг. превоз­носили грубые германские добродетели воинской храбрости и мо­ральной чистоты в отличие от упадка романизированных кельтов. Никогда не следует обращаться с историческими фактами, повину­ясь влиянию предубеждений и страстей нынешнего времени, между тем все подобные споры с давнего времени несут груз этих анахро­низмов.

Путаница между кельтами и германцами была в древности столь велика еще и потому, что никогда не существовало понятия «кельто-германцы»: задолго до Цезаря общий термин Ks/aoi или Celtae прилагался равным образом и к тем, и к другим. Хотя рас­смотрению германо-кельтских соответствий было посвящено немало работ (сводящихся, в основном, к исследованию лексики), но мы до сих пор не имеем точного представления о степени влияния кельт­ского языка на германский до первого века до н. э. (если предполо­жить возможность такого влияния). Можно полагать, что древние нередко ошибались, говоря о варварах, и почти всегда принимали германцев за кельтов. Но при всем этом они всегда по мере сил проявляли заботу о точной идентификации самих кельтов, выра­жавшейся в двойных наименованиях: келъто-греки, келъто — фракийцы, кельто-скифы, келъто-лигуры. Эти наименования от­нюдь не всегда соответствуют конкретной действительности; они отражают не столько этнические слияния на границах кельтского мира, сколько культурные компромиссы, контакты языков и цивили­заций.

Кельтский фактор и его большое значение в истории Европы побуждают нас к осмотрительности в обращении с понятиями куль­туры и национальности. К тому же все это неразрывно связано с языком. Но язык нельзя обнаружить с помощью археологических раскопок. Осуществление синтеза — это задача историка, если, ко­нечно, она ему по плечу.