Источники кельтологических исследований разделяются на две группы разного характера и важности:

А. Тексты.

Это, с одной стороны, тексты греческих и латинских авторов, с другой же — памятники и надписи галло-римской эпохи. Эти источ­ники заключают в себе многочисленные неудобства, главным из ко­торых можно считать трудности, связанные со сведением их в пол­ную и точную антологию.

Не представляет большого труда перечислить основных древ­них авторов, с большей или меньшей обоснованностью упоминав­ших слово «друиды», но приняться за составление списка всех гре­ческих и латинских писателей, под пером которых проскользнули слова Celtae и Galli, значило бы выполнить огромную работу, ито­гом которой явились бы весьма скудные результаты. Доказательст­вом этого является то, что до сих пор никто не охватил весь этот ре­пертуар, хотя статьи из Altceltischer Sprachschatz или Realencyklopadie содержат богатую информацию, недостижимую для отдельного исследователя.

Лучший из подобных текстов — это «Записки о галльской вой­не» (De Bello Gallico) Цезаря, хотя само собой разумеется, что они не восполняют отсутствия собственно кельтских текстов. Текст «За­писок…» весьма проблематичен и остается очень спорным. В этой книге присутствуют два вида информации: это прежде всего донесе­ние о событиях, дополненное защитной речью pro domo для не­скольких римских читателей, в которой Цезарь объясняет по случаю выгоды и трудности завоевания; во-вторых, не представляющий большой важности в глазах Цезаря, но первостепенной важности для нас ряд разрозненных этнографических, религиозных или социоло­гических сведений, в котором у проконсула не было серьезных при­чин солгать или исказить истину. Их нужно принимать такими, ка­ковы они есть, ибо совпадение функциональной схемы галльских божеств, упомянутых Цезарем, с основными богами Ирландии мо­жет послужить основанием для специального обсуждения. Разве Це­зарь, бывший фламин Юпитера и современник друидов не имел больших оснований судить о кельтской религии, чем современные эрудиты? Он поддерживал, как и Цицерон, официальные и длитель­ные отношения с одним из них, эдуем Дивикиаком, несмотря на то, что Цезарь говорит о друидах только в своем кратком социологиче­ском описании Галлии и не называет Дивикиака друидом.

Какого бы мнения о нем ни придерживались, какое недоверие ни испытывали бы по отношению к нему, «Записки…» Цезаря оста­ются единственным свидетельством современника, напрямую свя­занным с описываемыми событиями и вещами. Необходимо под­вергнуть его произведение тщательнейшей критике, иногда можно опровергать или исправлять его, но нельзя вовсе отказаться от него. В любом случае он превосходит всех других авторов, будь то Пли­ний или Тит Ливий, или даже Тацит, а также всех греков, от Страбо — на до Диодора Сицилийского.

В. Надписи.

Другие прямые источники дошедшей из древности информации интересуют только лингвистов и, в том, что касается материальной части исследований, специалистов по эпиграфике. Однако не суще­ствует галльской эпиграфики, отличной от эпиграфики галло — римской. Галльские надписи во Франции, Италии и Испании дейст­вительно довольно многочисленны, но по большей части они отно­сятся к погребальному культу и являются весьма краткими; многие неполны: глагольные формы редки, и на нынешнем уровне исследо­ваний найдется немного надписей, содержащих в себе текст, по по­воду которого не идет споров. Наиболее интересные надписи во Франции из Шамальера и Ларзака стали предметом долгих дискус­сий, к тому же надпись из Ларзака, к несчастью, повреждена. Что касается календаря из Колиньи, составляющие его две тысячи строк и более двухсот слов до сего дня дали только фрагменты связных и объяснимых фраз.

Испанские надписи поддаются изучению еще труднее в силу трех причин: поскольку в них не определена точная доля кельтского и иберийского языков; поскольку кельтский внедряется здесь в пе­риферийную область, открытую посторонним влияниям, свидетель­ством чего служит иберийская письменность; поскольку, наконец, нелегко рассматривать таким образом охарактеризованные тексты в общекельтских рамках. Типичный пример такого положения — над­пись из Боторриты со всеми проблемами ее прочтения и толкования.

Что же касается огамических надписей Великобритании и Ир­ландии, то они восходят к VI в. нашей эры и, уже не принадлежа ан­тичности, могут дать лишь весьма несовершенное представление от­носительно общекельтского языка. Обычно, как и на галльских над­писях (хронологически более ранних), в них можно разобрать одно — два слова, антропонимы, указывающие на родственную филиацию; глаголов в них нет, связных фраз тоже. С другой стороны, огамиче — ская письменность была полностью возобновлена островным хри­стианством для надгробных надписей, связывавших покойного с его определенным местожительством.

Следует также остерегаться серьезных промахов в толковании: табличка с заклинаниями из Рома (Дё-Сэвр), которую в течение по­лувека с ее открытия считали составленной на галльском — и это был наш единственный связный текст — после тщательного эпиграфиче­ского изучения оказалась написанной на чистейшей латыни! Сло­варный состав календаря из Колиньи, позволивший наконец устано­вить кое-какие связи с Ирландией (основная из них — название меся­ца ноября, SAMONIOS/Samain, начало кельтского года), до сих пор остается на три четверти не проясненным, а граффити из Лагрофе — занка дают нам только указания на порядковые числительные от единицы до десяти. В надписи под названием «завещание из Линго — на» мы находим порядковое числительное «четырнадцатый» (petrudecametos) и больше ничего. Вот с такими-то данными и при­ходится писать историю кельтов.

В первые века нашей эры галло-римская эпиграфика насчиты­вает многие десятки тысяч антропонимов и теонимов, чья тематика подтверждается богатыми топонимическими данными (Altceltischer Sprachschatz Хольдера насчитывает их более тридцати тысяч). И эти имена, относящиеся порой к персонам высокого ранга, рассеяны по таким удаленным друг от друга странам, как Португалия, Германия, Австрия, Великобритания, Бельгия, Нидерланды, Италия, Венгрия, или даже Румыния, Польша, Чехия, Словакия и Болгария. Некото­рые из них почти не претерпели изменений за время эволюции ост­ровных кельтских языков: имя Веркингеторикса, например, сущест­вует в ирландской форме.

Но все это по самой сути своей не может служить препятствием для кропотливых исследований. Когда, например, имеешь дело с надписями на монетах или с клеймами гончаров, необходимо сопос­тавлять их с археологическими данными для уточнения датировки и места происхождения, без чего невозможна никакая серьезная иден­тификация или интерпретация. Также постоянно вспоминают, что только использование письменности доказывает классическое влия­ние, и что отсутствует кельтская эпиграфика эпохи галльской неза­висимости.

При соблюдении всех условий и всех мер предосторожности эпиграфические документы заслуживают подобающего им внима­ния: только они способны пролить свет на антропонимию кельтов придунайских областей и Центральной Европы. Наконец, они могут сообщить нам о скрытом и стойком выживании кельтскости в тече­ние почти четырех веков на всем протяжении Западной Римской им­перии.

С. Топонимы.

Топонимы, гидронимы и оронимы (названия рек и гор) также являются зримыми следами кельтского присутствия: весьма много­численные в Западной Европе, они встречаются реже в Центральной Европе и Испании, хотя их можно обнаружить и в Польше, и в Ру­мынии.

К сожалению, повторяем, они интересуют только лингвистов, чья специальность — древние мертвые языки: дело обстоит так, слов­но кельты в мире и в истории занимают место на задворках. Более того, эффективнее изучать топонимику, зная соответствующий язык, а не исследовать топоним, используя редкую возможность с этим языком ознакомиться (это самый опасный случай). Слишком много топонимических исследований в Западной Европе осуществляется учеными, не знающими кельтские языки, так как у них не было ни желания, ни возможностей их выучить. Из-за того, что часто наблю­дается тенденция к преуменьшению роли кельтов в протоисториче­ское время, смешиваются в одно неясное целое дороманский и неиз­вестный докельтский субстраты.

В области топонимики мы также далеки от исчерпывающих знаний: известны упоминаемые древними авторами названия горо­дов, которые невозможно расположить на карте, и другие названия, которые объясняются только с помощью сравнения с древними формами, если они могут быть найдены в достаточно древних ис­точниках: Лан, Лудён, Лейден и Лион произошли от одного и того же названия * Lugudunum в ходе фонетической эволюции, более или менее продвинутой в зависимости от региона. Иногда ошибка становится правилом или communis opinio: обычное название Redones (Рен) было неудачно изменено в Riedones, что было засви­детельствовано несколькими эпиграфическими документами (по­следняя форма поздняя хотя бы из-за изменения гласной e>ie). К тому же при сопоставлении топонимики с археологическими дан­ными оказывается, что город, носящий кельтское имя, основан не раньше римской эпохи: таковы, например, Кемптен (Cambodunum) в Германии и Брегенц (Brigantium) в Австрии. Если таким образом до­казывается, что кельтский был живым языком во время основания этих городов римской имперской армией, филологический критерий теряет свою хронологическую точность, так как нам неизвестно, не имели ли другие топонимы сходного происхождения. Такой топо­нимический суффикс, как —ialo-n (который можно найти в валлий­ском ial «земля») в раннее средневековье служил для образования уже не кельтских, а романских названии.

После всего этого в области изучения континентальных кельтов нам остается лишь обратиться к хроникам и агиографии меровинг — ской эпохи. Но когда все латинизировано и германизировано, иска­жено и испорчено, а названия городов и имена людей становятся не­узнаваемыми, кельтская история завершилась (кто в VI веке знал, что название Catalauni>Chalons-sur-Marne, оставшееся в истории поздней Римской империи в знаменитых Каталаунских полях, где Аттила потерпел поражение, восходит в своей полной форме к галльскому *katu-ver-laveni «лучшие в битве»?). Единственный из­вестный галльский глоссарий, поздний документ X века, глоссарий Эндлихера (по имени австрийского эрудита, который его нашел) со­держит семнадцать слов, находящихся в промежуточном состоянии, которые могли бы считаться «позднекельтскими».

И только агиография представит для нас некоторый интерес. Но агиографы всех времен и стран стремились главным образом к нази­данию читателя и прославлению того или иного святого. Их описа­ния язычества условны и малонадежны, поскольку проникнуты сис­тематической неприязнью. Примечательные имена редки, а упоми­нания о сохранившихся кельтских религиозных обычаях или лекси­ческих подробностях, если таковые вообще встречаются, столь же трудно вычленить, сколь и использовать. Ученых, которые пытались обратиться к поздним текстам как к неопровержимым документам, всякий раз постигала полная неудача. Однако — в этом и заключается суть нашего метода — никогда не стоит отвергать документ a priori, каков бы он ни был. В целом не существует агиографических пове­ствований, полезных для нашей темы, но множество важных, под­тверждаемых другими источниками, деталей забывали вычеркивать. Это замечание относится ко всем странам Европы.

D. Необходимость использования античных документов.

Мы приходим к выводу, что изучение древних авторов является тем более необходимым, что они незаменимы. К сожалению, древ­ние авторы, включая даже лучших из них, будучи современниками галлов, остаются им чуждыми, отделенными от кельтов языковым и ментальным барьером. Потому-то они сильно искажают сообщае­мые ими факты, плохо интерпретируют их или говорят о них с пре­зрением или неодобрением. Однако хорошо, что эти авторы вообще нам доступны. Плиний Старший — если вспомнить только его, — подробно описывает обряд срезания побегов омелы друидом в белом одеянии и с золотым серпом в руке. Затем он быстро описывает жертвоприношение быков, являющееся куда более значительной ча­стью ритуала, не понимая его значения и не пытаясь воздержаться от пренебрежительного заключения: Tanta gentium in rebus frivolis plerumque religio est «Таково уж религиозное отношение стольких народов к вещам совершенно незначительным». Что же касается че­ловеческих жертвоприношений, в которых упрекали кельтов, то лучше не обращаться к их перечню, чтобы оградить себя от рас­смотрения всякого вздора, как древнего, так и современного. Но все — таки иногда необходимо прислушиваться к таким источникам, ос­тавляя весь вздор без внимания, поскольку Плиний может служить особым примером: основываясь на сравнении с ирландским мате­риалом, мы знаем, что ритуал, который он описывает, связан со зна­менитой церемонией царской интронизации, которая в Галлии I века нашей эры стала пережитком при отсутствии объекта, так как все цари уже исчезли.

Ни в одной из галльских надписей, сделанных греческими, ла­тинскими, иберийскими или этрусскими буквами, не отыщется ни­каких важных сведений относительно религии. Недавно открытая надпись из Ларзака породила несколько гипотез о галльских «чаро­деях». Однако с самого начала отсутствовало ее точное прочтение, потому что начала и концы строк в надписи повреждены. С другой стороны, галло-римские надписи представляют интерес лишь в той мере, в какой они содержат примечательные теонимы или антропо­нимы, тогда как любое толкование их, кроме типологического, осно­вано на недоказуемых гипотезах, особенно если мы имеем дело не с эпиграфическим памятником.

Итак, эпиграфика и иконография являются для наших исследо­ваний лишь второстепенными источниками, содержание которых следует подвергать тщательной проверке. Ибо впечатление от па­мятников, связанных с той или иной эпохой, может быть обманчи­вым: имя величайшего галльского бога Lug (us•) известно только из топонимики вкупе с первым свидетельством о существовании горо­да Лиона (Lugudunum), а также находится в трех посвящениях богам Lugoves, одном из Осмы в Тарраконской Испании, втором из Аван — ша в Швейцарии и третьем из Бонна. Существуют также антропони­мы типа Luguselua «служанка Луга»[4]. Нам известно, что в римской интерпретации Lugus соответствовал Меркурию, чем объясняется значительное число галло-римских надписей, посвященных этому божеству. Цезарь тоже говорит, что Меркурий был главным богом галльского пантеона. Однако не прибегая к сравнению с пантеоном ирландским, где этот бог носит то же самое имя Луг, и не привлекая многочисленные мифологические эпизоды, мы не смогли бы уста­новить никакой надежного соответствия между Лугом и Меркурием.

Никто до сих пор не был в состоянии уточнить, являются ли скульптурные изображения галло-римского Юпитера провинциаль­ными вариантами Юпитера официальной римской религии или следствием религиозного синкретизма поздней империи, непосред­ственным отображением кельтских представлений о Таранисе. По­следнее имя довольно ясное (в валлийском и бретонском tarann «молния, гром») и в самом деле обозначает божество «юпитериан — ского» типа. Но мы не склонны верить в подобный синкретизм, а уж тем более в то, что кельтская религия эпохи поздней империи «ка­муфлировалась» такими официальными и неуклюжими изображе­ниями. В той степени, в какой эта религия тайно выживала, ее вы­живание зависело от выживания языка, до времени окончательной христианизации. С I века вновь появляются галльские антропонимы и теонимы, например в столь часто цитируемой парижской надписи. Однако скульптурное изображение само по себе является доказа­тельством поверхностной, или вовсе неумелой адаптации римских идей, и это большее, что можно ожидать в стране, управляемой рим­скими или романизированными магистратами. Кроме того, ведь имя и скульптурное изображение можно связать напрямую лишь в ред­ких случаях простым сравнением первого со вторым. И неужели все найденные в Галлии Юпитеры являются Таранисами? На этот во­прос было бы опрометчиво ответить простыми «да» или «нет».

Мы были свидетелями умопомрачительных споров относитель­но этимологии и толкования имени «бога-дровосека» Эсуса, сопро­вождавшихся тщетными поисками соответствующих терминов в греческом, латыни и санскрите. На самом же деле это всего-навсего прозвище божества, обозначающее «наилучший» (ср. латинский эпитет, прилагаемый к Юпитеру — Optimus) и образованное путем

Ослабления начального v в основе * veso-, являющейся точным

J

Кельтским переводом латинского optimus. Все это не представляет возможностей для непосредственного синтеза, но по крайней мере мы показали, что галльский Юпитер не так-то прост. Был ли у гал­лов эквивалент — или заимствование — капитолийской триады? Можно упомянуть по крайней мере Эсуса, бога «третьей функции», растительности и плодородия.