Из своего дома король отвел нас к женам своим, которых у него пять. Они были в одних рубашках, с повязками по поясу, и сидели на полу; некоторые из них ели так называемые морские яйца[252] – род морского животно-растения. Потом ходили мы к королевскому сыну и видели жену его: она молодая, весьма статная женщина, имеющая самую прекрасную физиономию. Она была в национальной своей одежде, то есть нагая с повязкою.

После осматривали мы адмиралтейство сего владельца, где производится строение небольших судов. Были в гостях у Элиота и возвратились опять к королю, которого нашли на дворе сидящего в мундире и в шляпе на полу и играющего с нагими своими вельможами в любимую его игру, которая состоит в следующем. Все игроки садятся в кружок; у каждого в руках тоненькая палочка фута в три длиною; в средине между ними положены 5 подушек рядом, вплоть одна подле другой. Один из игроков, по очереди, прячет камешек под подушки, а прочие по порядку бьют палочкой по той подушке, под которой, как они полагают, камень находится. Те, которые отгадают, выигрывают.

Король, давши нам посмотреть на его игру, встал и пошел проводить меня до самого берега. Я звал его на шлюп, но он верного слова не дал и сказал, что, может быть, приедет.

Старшина по имени Бок

Рисунок М. Тиханова

Часа через два по приезде моем на шлюп прибыли к нам четыре королевские жены, весьма толстые и высокие женщины, которые всю корму моей шлюпки загрузили своею тяжестью. Они ходили по всему шлюпу, были у меня в каюте, выпили много наливки, выпросили по целому графину и уехали, взяв еще с собою несколько рюмок. Потом каждая из них, за мои подарки, прислала несколько зелени. Королю же, по просьбе его, послал я две пары башмаков, семь живых калифорнийских перепелок и сафьянную, шитую золотом книжку. За то он прислал мне десять свиней и несколько картофеля и, сверх того, отправил со мною человека и письменный приказ на остров Воагу, чтоб там дали мне без платы десять свиней, полную шлюпку разной зелени и пресную воду доставили на своих лодках.

Сего числа был для нас самый беспокойный день по множеству посетителей, которые все были люди знатные, и мы были весьма рады, когда наступил вечер и они все разъехались. В 7 часов вечера, при тихом береговом ветре, пошли мы из залива. Во всю ночь ветер дул тихо, но поутру 25 октября, когда мы довольно отдалились от берега, встретили весьма крепкий пассат, дувший сильными порывами. Я правил к западной стороне острова Моротой. К вечеру подошли мы к острову Мови. Ночью прошли острова Тагорору и Ренай, а на рассвете 26-го числа находились подле западной оконечности Моротоя, от которого стали держать к Воагу и в первом часу пополудни, подойдя к гавани Гонолулу, положили якорь на глубине 27 сажен и песчаном дне.

В гавани тогда находились четыре купеческих судна Соединенных американских областей и два брига, принадлежащие королю овайгийскому, и на боку еще лежали затонувшие Российско-Американской компании судно «Кадьяк» и одно американское, проданное королю. Суда сии стояли в гавани, при устье коей находилась четвероугольная каменная крепость с 52 пушками. Зрелище сие далеко превосходило все, что мы видели в русских и испанских селениях в здешнем краю, и когда мы вообразили, что видим каменную крепость, суда и огнестрельные орудия у народа, который ходит еще нагой; видим флаг сего народа и пр., то нельзя было не дивиться успехам его просвещения.

По прибытии нашем в залив тотчас приехали ко мне два капитана с американских судов; один из них, по имени Ней (Nay), был мне знаком. Они сообщили мне некоторые любопытные обстоятельства, касающиеся до сего края. После обеда приехали к нам американский же капитан Девис, старинный мой знакомый, один из самых добрых и честнейших людей, и испанец Манини, живущий на здешних островах более 20 лет. Они взялись показать мне все, что здесь есть любопытного, и доставить нужные нам сведения.

Все произведения, бывшие на здешних островах до открытия оных европейцами, на Воагу родятся в изобилии; а как ныне большая часть европейцев, поселившихся между сандвичанами, живет на сем острове, где получили они от Тамеамеа обширные владения, то и обработан он лучше всех. Многие из них прилежат с великим усердием к земледелию и разводят все естественные произведения, свойственные климату и качеству земли. На сей конец ни один американский капитан не приходит сюда, чтоб не привезти семян или самых растений, здесь еще неизвестных.

Испанец Манини более всех славится своим хозяйством. Теперь на Воагу сверх природных произведений, как то: тарро, хлебного плода, бананов, картофеля, сахарных тростей, кокосов, платанов, тыкв, родятся в большом количестве арбузы и дыни, есть лимоны, апельсины, ананасы, фиги и виноград. Лозы сего последнего привезены из Калифорнии; он крупен и вкусен. Сделанное из него вино очень приятно, когда молодое; тем и другим Манини меня потчевал. Он развел здесь табак, из которого сигары немного чем хуже панамских: разность сия могла произойти от неискусства их делать. Европейская огородная зелень родится здесь очень хорошо, как то: капуста, огурцы, чеснок, горчица; прочие еще разводятся. Теперь зеленью нетрудно здесь запастись. Надобно сказать, что с нас брали за все весьма дорого. Арбузов здесь такое изобилие, что часто свиней ими кормят.

Манини сделал недавно опыт над пшеницею и нашел, что она родится очень хорошо: сего года он более оной посеял. Он также посадил на маленьком клочке земли для опыта сарачинское пшено. Но один недавно бывший на сем острове «ученый естествоиспытатель», нашедши оное, вырвал из земли более половины сего «чудного и неизвестного» в ботанике растения и, прибежав в восторге к Манини, спрашивал, как жители называют сие произведение их острова. Манини, увидев свое пшено истребленным, едва в обморок не упал. И ныне, когда мы пришли на Воагу, то при первом знакомстве со мною спросил он, нет ли между нами ботаника, и если есть, то хорошо ли он знает свое дело, иначе он покорно просит опытов его не истреблять. Как Манини, так и другие европейцы, занимающиеся здесь садоводством и земледелием, уверяют, что на Сандвичевых островах могут хорошо произрастать чай и кофе. Сей неутомимый испанец старается достать несколько кофейных дерев и чайных кустов, но доныне ему не удалось еще их получить.

Из четвероногих животных, кроме множества свиней и собак, природных сим островам, ныне находится здесь более 20 лошадей, много рогатого скота, коз и кроликов; из домашних же птиц – индейки, куры, гуси, утки и голуби. Берега острова должны быть весьма изобильны рыбою; на рифах, окружающих гавань, мы видели множество лодок, беспрестанно занимавшихся рыбною ловлею. Число жителей на Воагу, по предположению Кинга, простирается до 60 тысяч.

Если бы политика какого-нибудь европейского народа требовала основать колонию на Сандвичевых островах, то лучше места нельзя сыскать на всей сей купе, как гавань Гонолулу.

За Воагу следует остров Атуай, северо-западный Сандвичевых островов. Он почти круглый и имеет около 40 верст в поперечнике. Капитан Кинг полагает число жителей на оном в 54 тысячи. Остров сей горист и на нем мало ровных мест в сравнении с другими, но изобилует всеми произведениями, природными сим островам, и некоторыми из завезенных, только не в таком количестве, как Овайги или Воагу. Главное же богатство сего острова состоит в сандальном дереве, которого, может быть, здесь не более, нежели на других островах, но по местному положению гор, на коих оно растет, получать его не столь трудно. При острове Атуай нет ни одной безопасной пристани. Залив Вимеа, на юго-западной стороне острова находящийся, открыт и, имея способное для якорей место на весьма малом пространстве, очень опасен в зимние месяцы. При сем заливе главное местопребывание владетеля острова, называемого Тамури; у него построена тут небольшая каменная крепость, на которой при нас был поднят английский флаг; а года за два перед тем поднимал он на ней флаг другой сильной европейской державы{245} и носил морской ее мундир по патенту, данному ему доктором, о коем прежде было упомянуто.

Остров Моротой невелик: в длину простирается он до 50 верст; но самая большая его ширина не более 10. Он лежит по направлению почти востока и запада. Ванкувер говорит, что восточная его часть имеет прелестный вид; в нем находятся плодородные, хорошо обработанные долины, и сия часть многими произведениями изобилует. Западная имеет вид дикий и бесплодный; в ней живут только бедные люди, занимающиеся рыболовством, ибо при здешних берегах весьма много рыбы. Но рыбаки должны даже пресную воду доставать для себя с восточной стороны. Сей стороны я не видал, но подле западной мы шли весьма близко, и она действительно такова, как Ванкувер ее описывает. Пристаней для судов сей остров вовсе не имеет. Жителей на нем, по исчислению капитана Кинга, 36 тысяч; но здесь он втрое положил против настоящего.

От Кавиты к Маниле есть дорога, проложенная вдоль берега. Сначала на 5 или на 6 верст идет она по песчаным местам. Но после лежит по ровному, твердому основанию между хижин и плантаций поселян и совершенно подобна садовой аллее, имея по обеим сторонам высокие деревья бамбу, апельсинные, лимонные, фиговые и другие. Изредка являются поля с сарачинским пшеном, пшеницею и выгоны, где пасутся буйволы.[285]

Дорогу сию во многих местах перерезывают речки, чрез кои сделаны красивые каменные мосты. Устроение сей дороги и мостов принадлежит уже испанцам нынешних времен.

Глава четырнадцатая

Плавание от Манилы до острова Св. Елены, с замечаниями об оном

В 8-м часу вечера 17 января 1819 года мы вышли из залива и стали править к WSW, ибо намерение мое было выйти из Китайского моря Гаспарским и Зондским проливами.

На другой день утром увидели мы впереди американское судно, которое вышло из Манилы несколькими часами прежде нас, и когда мы с ним поровнялись, то капитан оного просил меня позволить ему держаться за шлюпом, доколе не пройдет Гаспарского пролива, где всегда бывает множество малайских разбойников, весьма опасных для купеческих судов. На сие я охотно согласился, потому что судно его шло почти так же хорошо, как и наше.

Первые сутки мы шли при умеренном восточном ветре, но вечером сего числа ветер отошел к северу и дул довольно крепко – так, как почти всегда муссоны в здешнем море дуют. Погода же стояла иногда ясная, но чаще облачная, а нередко и дождь шел. Мы шли своим надлежащим путем очень скоро. 19-го числа волнение несколько увеличилось; тогда в шлюпе показалась течь в 2 дюйма в час. Оная, вероятно, произошла от рассохшейся обшивки выше ватерлинии, ибо коль скоро пазы замазали, то и течь прекратилась.

В ночь на 2-е число северный ветер дул сильно, при облачной и часто пасмурной погоде.

С полудня ветер от северо-востока стал крепчать и к ночи сделался весьма крепкий. Большим волнением вышибло в боковой галерее раму, и в мою каюту попало много воды, почему и вставили в некоторые окна щиты. В ночь мы несли одни зарифленные марсели; но спутнику нашему было слишком тяжело за нами держаться, и утром 22-го числа он пропал у нас из виду, а потому мы и поставили более парусов.

22-го числа весьма крепкий муссон от северо-востока дул во весь день, большею частью при облачном небе, а к вечеру и пасмурно было. Около 6 часов вечера мы видели вдали много морских птиц, а одна береговая птичка летала около шлюпа. Тогда ближайшая к нам из известных земель был остров Пуло-Кондор, находившийся от нас к северо-востоку в 100 милях. На рассвете 23-го числа увидели мы судно со сломанною бизань-мачтою, шедшее с нами одним курсом, но скоро потеряли его из виду. Сегодня муссон дул свежий NO, только гораздо умереннее вчерашнего, и погода была не столь облачна: солнце во весь день светило сквозь весьма тонкие облака. Ночью, при лунном свете, мы плыли под всеми парусами, держа прямо к острову Тимоан, который прошли после полудня 24-го числа, но Пуло-Аора мрачность видеть не позволила.

Января 26-го, на рассвете, прошли мы экватор, а в 8-м часу утра увидели с мачт впереди три лодки с косыми парусами, шедшие к востоку. Оные должны быть дозоры малайских разбойников, сообщающих известия главному стану о приближающихся к проливу судах. Это были довольно большие, высокие суда, могущие вместить в себя около ста человек экипажа. Они имели по три мачты, с большими, так называемыми латинскими парусами. Коль скоро мы к ним приблизились, они подняли флаги: у задних двух были синие, а у передней синий с белыми вверху и внизу каймами – вероятно, сей флаг их атамана. Величина нашего шлюпа удержала разбойников от нападения.[286]

В 11-м часу увидели с салинга остров Тоти. Мы стали держать прямо к вышеупомянутому острову, вечером его миновали и пошли к северной оконечности острова Банки, который нам скоро показался. Во всю ночь на 27-е число мы шли под малыми парусами, вдоль восточного берега сего острова к югу, меряя глубину через каждые 2 часа, дабы избежать опасных мелей, по сю сторону острова находящихся.[287]

В 10-м часу увидели остров Гаспар. Ровный ветер от северо-запада, при светлой погоде, ускорял наше плавание и делал оное весьма приятным. В первом же часу после полудня, когда мы проходили к острову, названному англичанами Древесным, а французами Каменным Кораблем, скопившиеся над берегами тучи двинулись от северо-запада с сильным ветром и дождем, который как бы туманом покрыл окрестности. Один лишь помянутый островок был виден. Но как он и узкий проход между островом Средний и берегом острова Банки хорошо определены, то, опасаясь, что пасмурность может продолжиться во весь день, мы спустились в проход, взяв все предосторожности, которые вскоре сделались ненужными, ибо тучи рассеялись и наступила светлая погода, открывшая нам все берега. Итак, мы при весьма свежем ветре засветло миновали все опасности, пройдя Гаспарским проливом в один день и ни разу не останавливаясь на якорь.

Если бы сочинение, подобное сему донесению, было написано частным человеком, то оное не заслуживало бы ни малейшего внимания и даже стыдно было бы писать на него опровержение; но будучи составлено комитетом, от конгресса уполномоченным, оно есть акт американского правительства и в сем отношении достойно того, чтоб показать публике неосновательные суждения американцев о России и несправедливые их притязания на земли, по всем правам народным нам принадлежащие.

Здесь, я думаю, кстати будет сказать несколько слов о статье, напечатанной в одной из лондонских газет,[321] касательно новых привилегий Российско-Американской компании.[322] Статья сия стоит внимания, потому что в ней есть одно замечание, которое, недовольно вникнувшим в предмет сей, действительно может показаться весьма сильным возражением против запретительной системы, в пользу американской нашей компании установленной. Сочинитель статьи признает, что Россия, как и всякое другое государство, имеет полное право в своих владениях и по берегам, ей принадлежащим, делать такие учреждения, какие она признает нужными в отношениях ей к другим державам; но оные не должны быть противны общим народным правам. Российское правительство, запретив чужестранным кораблям подходить к берегам ее владений при Северо-Восточном океане на расстояние ближе ста миль итальянских, присвоило себе такое пространство вод, на которое никакой народ никогда не простирал своих требований, и что сим запрещением нарушается искони признанное основательным и справедливым правило «свобода всем плавать и производить рыбную ловлю в открытых морях и что отнятие сей свободы есть народное оскорбление». Истину сию сочинитель подкрепляет примерами из истории, ссылаясь на Венецию и Англию; впрочем, никто ее и опровергать не станет во всех общих случаях, не допускающих никакого изъятия. Сто миль, конечно, слишком уже большое расстояние, стеснительное для мореплавания и не соответствующее «свободе производить рыбную ловлю в открытых морях». Только не в отношении к берегам, о коих здесь речь идет, и вот почему: Россия не позволяет иностранным кораблям подходить ближе ста миль к берегам ее в таком море, по которому нет другого прохода, как только к ее владениям, а она не хочет там принимать гостей; следовательно, иностранный корабль должен идти туда или для тайной торговли с российскими областями, или для рыбных промыслов. Само собою разумеется, что первая подвергает корабль конфискации, а последняя должна быть только одним подлогом для производства первой; ибо ни один беспристрастный человек с здравым рассудком и знакомый с мореплаванием не станет утверждать, чтоб европейский корабль нашел выгоду в рыбном промысле на Северо-Восточном океане, когда возбранен ему вход в гавани наших владений. Какую рыбу может он там ловить в открытом море? Никакой: рыбы очень много, но ее иначе нельзя ловить, как при берегах и в устьях рек. Китовые промыслы также ни малейшей пользы не могут принести кораблю, не имеющему права к берегам приставать, ибо нет мест, где жир перетапливать, а не перетопленный жир кусками, долго лежавший в корабле, теряет всю свою цену, и такой промысел не заплатит одной трети иждивения, которое надлежит употребить на снаряжение и содержание корабля в столь отдаленном и продолжительном плавании. Следственно, под каким бы предлогом ни вошел корабль в те моря, но настоящая цель его должна быть непозволяемая Россией торговля, которую иначе и отвратить невозможно, как только запрещением подходить к берегам ее владений ближе ста миль; ибо, положим, что сие расстояние было бы определено только в десять миль, тогда никакими способами нельзя было бы контрабандистов обуздать или поймать, потому что американский берег весь состоит из бесчисленного множества островов, разделяемых проливами, почти повсюду для мореплавания удобными; корабль, подошедши к берегу миль на 15 или 20 и встретив русский крейсер, объявит, что он тут находится для китовой ловли, между тем, опознав берег, ночью войдет в проливы, в которых поймать его никак невозможно. Сочинителю вышеупомянутой статьи надлежало бы, кажется, подумать, что русское правительство, хорошо обсудивши дело сие, издало свои постановления, которыми, как я уверен, нимало не хотело нарушать общих народных прав; ибо таким нарушением Россия сделала б себе более вреда, нежели другим, потому что подала бы пример учреждать подобные запрещения; но теперь единственною причиною сему было одно только местное положение ее областей, запретительной системе подлежащих.

Между тем самое большое время моего плена я находился у доброго моего хозяина Ютрамаки, который обходился со мной, как с другом, а не так, как с пленником. Я старался всеми способами заслуживать его благорасположение. Люди эти совершенные дети: всякая безделица им нравится и утешает их. Пользуясь их невежеством, я умел заставить их себя любить и даже уважать. Например, я сделал из бумаги змея и, приготовив из звериных жил нитки, стал спускать его. Поднявшийся до чрезвычайной высоты змей изумил диких; приписывая изобретение это моему гению, они утверждали, что русские могут достать солнце. Но ничем я так не услужил моему хозяину, как пожарной трещоткой («сплошная пожарка», по именованию Тараканова). К счастью, мне удалось растолковать ему, что разнотонные звуки трещотки могут означать разные движения в войне и что она весьма полезна при нападении на неприятеля и при отступлении от него. Инструмент сей довершил мою славу: все удивлялись моему уму и думали, что подобных гениев мало уже осталось в России.

В сентябре мы оставили мыс Жуан-де-Фука и переехали на зиму далее вверх по проливу сего же имени. Тут построил я себе особую от всех небольшую землянку и жил один. Осенью занимался я стрелянием птиц, а зимою делал для своего хозяина и на продажу разного рода деревянную посуду. Для сей работы сковал я скобель и зауторник из гвоздей посредством каменьев. Труды мои дикие видели и удивлялись. Старшины в общем собрании положили, что человек, столь искусный, как я, должен непременно быть сам старшиною, или тоёном. После сего меня везде звали в гости вместе с моим хозяином и угощали во всем наравне со своими старшинами. Они крайне удивлялись, каким образом Булыгин, не умевший ни птицы застрелить на лету, ни хорошо владеть топором, мог быть нашим начальником.

В эту зиму здешние жители терпели большой недостаток в продовольствии, так что принуждены были друг другу платить по бобру за десять вяленых лососей, и мой хозяин употребил много бобров на покупку рыбы. Но у некоторых из старшин был совершенный голод: промышленники Петухов, Шубин и Зуев от недостатка пищи бежали ко мне; хозяин мой их кормил, и когда их хозяева требовали их выдачи, он сказал им, что они живут у меня, следовательно, и возвращение их от меня зависит. Дикие отнеслись ко мне, и я отпустил бежавших не прежде, как на условии, чтоб они их не обижали и кормили.

В марте переехали мы на летнее жилище, где я построил другую землянку, обширнее первой, и укрепил ее с морской стороны «бойницами». Слава сего здания разнеслась далеко, и старшины через большое расстояние приезжали смотреть и удивляться ему.

Наконец, милосердный Бог внял мольбам нашим и послал нам избавление: 6 мая рано утром показалось двухмачтовое судно и вскоре приблизилось к берегу. Хозяин мой, взяв меня с собою, тотчас поехал на судно. Бриг этот принадлежал Соединенным Штатам, назывался «Лидия» и был под начальством капитана Броуна. На нем, к немалому моему удивлению, нашел я товарища своего Валгусова и узнал, что он был перепродан на берега реки Колумбии, где выкуплен капитаном Броуном. Капитан, потолковав со мною о наших бедствиях, как умел, изъяснил моему хозяину, чтоб он велел своим единоземцам привести к нему всех пленных русских, которых он намерен выкупить. Хозяин уехал, а я остался на бриге.

На другой день дикие привезли бывшего с нами англичанина Джона Виллиамса, за которого сначала запросили чрезвычайный выкуп, но потом согласились взять пять байковых одеял, пять сажен сукна, слесарную пилу, два стальных ножа, одно зеркало, пять картузов пороху и такой же величины пять мешков дроби. После и за всех нас получили они по такому же количеству, кроме Болотова и Курмачева, которых дважды привозили к судну и в оба раза просили такой чрезвычайный выкуп, что плата за каждого превосходила ценою то, что дано за всех нас вместе; но как диким требуемого не дали, то они увезли несчастных сих людей назад, а притом объявили, что и Шубина мы не увидим, ибо он продан хозяину, который уехал для китовых промыслов на остров Дестракшин.

Отчаяние овладело всеми. Увещания начальника не действовали: близкая смерть и неизвестность, в состоянии ли будет судно дойти, не затонув, до маяка, сделала всех глухими к приказаниям. Начали прощаться между собою; все побежали переменять на себе белье по старинному русскому обычаю;[357] наконец, вода в судне так распространилась, что переменявшие внизу белье – иные, не успев выскочить, остались там, другие выбежали в одних рубахах, и судно, не дошед саженей ста до маяка, село на дно, так, однако ж, что вода не покрывала верха судна.

Со всем тем волнение столь было жестоко, что бриг начало сносить с мели. Щочкин, опасаясь, чтоб судно не потонуло на глубине, велел бросить остальной якорь и верп (или якорь меньшего разбора), чтобы удержаться ими на мелком месте; велел срубить мачты, на коих незакрепленные паруса более и более сдвигали судно с места. Повторяемые удары о каменья отбили руль, киль, и, наконец, нижняя часть судна начала разбиваться в щепы; бочки и прочие вещи выносило из люков или выходов наверх; судно погрузилось совсем, одна только задняя часть оставалась сверх воды. Баркас или большое судно, стоявшее наверху палубы, мгновенно было оторвано стремившимися уже через верх волнами и, оными поднимаясь, перебило многих людей, собравшихся на корме.

В сем положении, во 100 саженях от маяка, вблизи возможного спасения, должны были они оставаться около двенадцати часов подверженными яростным волнам. Все гребные их суда и баркас оторвало, прежде нежели могли приступить к их употреблению; спасаться вплавь – значило ускорить свою смерть. Никакого знака не можно было подать на маяк; пушки, порох были в воде; огня достать было невозможно; крик не помогал, и тщетны были все усилия, чтоб их услышали на маяке: рев волн, разбиваемых о каменья, окружающие маяк, и свист ветра в снасти телеграфа, стоящего при маяке, препятствовали им быть услышанными. Темнота осенней ночи, увеличиваемая снегом и светом самого маяка, препятствовала часовым с оного видеть на несколько сажен вдали. Таким образом, несчастные страдальцы принужденными нашлись, из боязни быть снесенными волнами, держаться друг за друга, оставаясь так без всякого движения, могшего их сколько-нибудь разогреть и избавить от холодной смерти. С 9 часов вечера до самого рассвета оставались они в сем положении; холод увеличился почти до 5°; многие из них уже замерзли, многие снесены были волнами; остальные едва дышали, оцепенев от холода.

В исходе 7-го часа, лишь только можно было различать предметы, с маяка усмотрели несчастных и поспешили отправить небольшую лодку с семью человеками. Другого судна не можно было послать по чрезмерности волнения, о камни разбивающегося. Лодка опрокинулась на каменьях, и семь человек вброд едва спаслись сами; однако ж, поймав лодку и исправив оную по возможности, пустились опять. Часа два или более прошло, пока лодка могла добраться до судна, так что, подъехав туда, нашли уже только двоих живыми, и то без всякого движения, с едва заметными знаками жизни; прочие поодиночке умирали прежде, нежели могли дождаться спасения. Искав долго между мертвыми и не находя ни одного человека в живых, люди сии с великой трудностью возвратились на маяк, где, подав возможную помощь двум несчастным, к исходу только дня привели их в состояние рассказать все обстоятельства сего пагубного случая.

Люди с судна были сняты. В числе сей команды недоставало девяти человек и одного офицера. Одни остались внизу, где старая пассажирка также окончила жизнь свою с сыном; других смыло волнами».

Из сего описания видно, что крушение брига «Фальк» последовало от течи, а течь произошла от якоря, на крамбал отданного и пробившего лапой на волнении обшивные доски. С трудом можно поверить, чтоб при нынешнем состоянии мореплавания сыскался еще морской офицер, который бы не знал, что на ходу и при волнении непременно якорь должно отдавать с рустова и крамбала{290} вдруг: опытные мореплаватели во всяком случае так поступают. Человек, вовсе не знакомый с морской службой, взглянув на якорь, отданный на крамбал во время волнения или при большом ходе, подумал бы, что это острое орудие свешено нарочно для пробития корабельного дна. В грубых ошибках по службе молодость извинить не может: для неопытных офицеров есть книги, надобно только иметь охоту ими пользоваться.

65

Мы тогда его считали чиновником по отличному платью и по почтению, какое оказывали ему наши конвойные; но после узнали, что он был солдат императорской службы (Солдат императорской службы – императором В. М. Головнин называет сёгуна – светского правителя страны.).

66

Японцы имеют свой чай, зеленый и черный. Последний из них очень дурен: кроме цвета, в нем нет ничего похожего на обыкновенный китайский чай, ни вкусу, ни запаху. Японцы пьют его, когда пить захочется, как мы квас, теплый или горячий, только без сахару а зеленый чай пьют изредка, как лакомство. Сперва поджаривают или подогревают его на огне в бумажной коробочке, пока он не пустит крепкого запаха, потом кладут его в медный чайник кипящей воды, от этого чай их получает особенный вкус и запах, для нас очень неприятный, но японцам он нравится. Головного сахара у них нет, а лучший сорт песку привозят голландцы. Он продается весьма дорого в небольших круглых коробочках. Есть у них и свой сахарный песок, только он очень грязен, черен и не сладок. Японцы редко пьют чай с сахаром, а любят просто есть его: положив на ладонь ложку сахару, берут в рот, как маленькие дети. Когда мы потчевали своих караульных присылаемым нам в гостинец сахаром, то они всегда с большими комплиментами отговаривались, а ночью, лишь только мы засыпали, они все съедали дочиста.

67

В Японии нет человека, который не умел бы писать сим способом, и потому-то они удивлялись, каким образом из четырех человек наших матросов ни один не умел писать.

68

Связывать веревками в таком обыкновении у японцев, как то мы после узнали, что в училищах мальчикам за леность или за шалости связывают в наказание руки назад на некоторое время, смотря по важности вины.

69

Везде по дорогам в японских владениях на каждых четырех или пяти верстах сделаны для удобства путешественника беседки или шалаши.

70

Во всей Японии нет другого строения, кроме деревянного. Японцы несколько раз говорили нам, что они могли бы строить каменные дома не хуже других народов, но землетрясения, часто у них бывающие, того не позволяют.

71

Курильцы острова Мацмай отчасти особенный народ от жителей других Курильских островов и имеют свой язык, в котором хотя и есть много курильских слов, но курильцы их понимать не могут. Алексей и жители островов Итуруп и Кунасири совершенно разумели друг друга, но с мацмайскими курильцами он объяснялся с большим трудом, а иногда и понимать их не мог; но в том, что все они некогда составляли один и тот же народ, нет ни малейшего сомнения: наружный вид, обычаи и множество сходных слов в их языках слишком достаточно о том свидетельствуют.

72

Когда японцы хотели известить нас о чем-либо, то всегда делали это с некоторой важностью и торжественно: сами становились в ряд против нас; переводчик их и наш Алексей становились на колени между ими и нами. Потом провозглашаемо было, чтобы все предстоящие молчали, и тогда уже старший из них начинал объяснять дело тихим голосом и медленно своему переводчику, тот – Алексею, а он нам.

73

Японцы на караулах часы бьют двумя сухими звонкими дощечками, сначала мы называли их трещотками. Дозоры такие ходили и на дороге вокруг домов, где мы имели ночлег. Долго нам неизвестно было, что они значили; но после уже мы узнали, что это патрули караульных, бьющие часы и осматривающие посты.

74

После мы узнали, что переводчика зовут Вехара-Кумаджеро.

75

Лекарь прозывался Того.

76

Я сказал это для того, что в жестоком нашем положении не хотел показать несчастным своим товарищам, что одного предпочитаю другим.

77

В Хакодате кормили нас очень дурно, особенно сначала: обыкновенную нашу пищу составляли каша из сарачинского пшена, похлебка из простой горячей воды с тертой редькой, без всякой приправы, горсточка зеленого луку, мелко накрошенного, или вареных бобов, а иногда, вместо луку или бобов, кусочка по два соленых огурцов или соленой редьки. Изредка варили нам лапшу из бобовой муки, подавали гнилую треску или китовый жир вместо редечного супу, и раза два в пятьдесят дней дали по половине камбалы с соей на человека; есть давали три раза в день: в восемь часов поутру, в полдень и в четыре часа вечера; пить же давали теплую воду, а иногда очень дурной чай без сахара.

330

Около сей широты есть много заливов, и потому неизвестно, который из них жители называют Клоукоты.

331

Имя штурмана Булыгина.

332

Сим именем называется одно поколение жителей северо-западного берега Америки; имя это наши промышленники распространили и на все народы здешнего края.

333

Слова в кавычках означают собственные слова Тараканова; я их иногда помещал для показания, что он хотя не умел писать, но умел дело делать.

334

Кижуч – сим именем в Камчатке и Америке называется особый род лососей.

335

Тараканов судит по своим понятиям, думая, что все должно покоряться и раболепствовать перед европейцами, которых дикие считают грабителями, похищающими их собственность, и потому признают должным и справедливым умерщвлять их повсюду, где только есть случай.

336

Собачников и Петухов.

337

Торбасами в Камчатке и Америке называются большие сапоги, кои наши рыбаки именуют иногда бахилами.

338

Камлея – платье покроя рубахи: кишечные шьются из медвежьих кишок, а горловые – из горла сивучей или морских львов.

339

Лахтак – выделанная сивучья кожа.

340

Люди, привыкшие к хлебу и разнородным яствам, назвали бы пропитание одной рыбой голодом, но промышленники наши и в добрую пору в своих собственных селениях почти всегда питались рыбой, к которой им все приправа: и трава, и дикие коренья, и раковины.

341

Ишкат – из прутьев или кореньев сплетенная корзинка, столь плотная, что не пропускает воды; а квасными кореньями называется растение пупырья потому, что промышленные делают из них кислый напиток, подобный квасу.

342

Штурман, Тараканов, Овчинников и два алеута.

343

Имя одного поколения, недалеко от мыса Жуан-де-Фука живущего.

344

Тимофей Тараканов, Дмитрий Шубин, Иван Болотов, Иван Курмачев, Афанасий Валгусов, Касьян Зырянов, Савва Зуев, Абрам Петухов, Джон Виллиамс, алеутов два и алеуток две.

345

Штурман Булыгин с женой, Яков Петухов, Козьма Овчинников, Харитон Собачников и двое алеутов.

346

Малолетний ученик Филипп Котельников.

347

Таврило Андреевич, впоследствии адмирал, государственных Адмиралтейств-коллегии и Адмиралтейского департамента член и генерал-гидрограф.

348

См. «Дневные записки плавания вице-адмирала Сарычева».

349

См. «Дневные записки плавания вице-адмирала Сарычева».

350

Генерал-майор при десантных войсках; он находился на «Диспаче».

351

Имя его Василевский.

352

Сей корабль знаменит в летописях российского мореплавания: на нем, под командой капитана Лисянского, а под главным начальством И. Ф. Крузенштерна, русские совершили первое путешествие вокруг света. Он же был употреблен к содействию компанейской рати, под предводительством коллежского советника А. А. Баранова, при покорении колюжинской крепости на острове Ситха.

353

Cape Edgecumbe – так сей мыс назван англичанами и под сим именем стоит на их картах; но русские, в Америке живущие, дали ему имя Трубицына, в память боцмана, служившего с Чириковым и умершего у здешних берегов.

354

Имя Берга хорошо известно публике по разным его любопытным и общеполезным сочинениям. Описание сего кораблекрушения напечатано им особой книжкой под заглавием: «Описание несчастного кораблекрушения фрегата Российско-Американской компании «Нева».

355

Бестужев с успехом занимается словесностью: просвещенные читатели знают его по весьма приятному сочинению «Записки о Голландии»; а ныне (1822), по повелению государственного Адмиралтейского департамента, занимается он сочинением российской морской истории.

356

Якорь подвешивается на эту кранбалку посредством особенной веревки, продетой сверх каната в якорное кольцо. Когда веревку эту развяжут, якорь падает в воду и тащит за собою канат, который выдают, смотря по силе ветра.

357

Между простым народом господствует мнение, что, переменив перед смертью белье, он совершил свою исповедь, очистился от грехов и готов предстать чистым на суд Божий.

Надобно знать, что ром был отправлен на судно через таможню с одним из досмотрщиков, который и находился во все время на шлюпе, пока мы его грузили.

Такой их поступок после всех прежних притеснений достаточен был тронуть и разгорячить самого хладнокровного человека. Я им сказал, сколько трудов и времени нам стоило погрузить бочки в трюм, и затем предложил, если они хотят, то могут вымерить последнюю бочку и по ней определить количество рому, так как бочки все равны; впрочем, если необходимо нужно их поднимать наверх, то после сего я совсем рому брать не хочу. Они могут его отвезти на берег опять, а издержки заплатит тот, кто позабыл мерить его тогда, когда надобно было. Поговоря немного между собой, они согласились на мое предложение и скоро оставили нас в покое.

Многие из читателей, может быть, заключат из моего повествования, что Грейг и сам с намерением почему-нибудь был причиною таких странных и необыкновенных препятствий и медленности, которые продержали нас в Англии почти два месяца. Отдавая справедливость бескорыстному характеру Грейга, я скажу, что не только чтобы делать какие-нибудь остановки в моих делах, – он старался, сколько мог, вспомоществовать нам во всем, о чем его просили, и нередко сам предлагал свои услуги; например, он купил для шлюпа многие нужные вещи с немалой выгодой для казны.

Если Грейг и был причиной вышеупомянутой медленности, то, конечно, без намерения и не для интереса, а по недостатку в той ловкости и хитрости, которые нужны при обхождении с такими корыстолюбивыми и пронырливыми людьми, которые наполняют английские таможни. Все знают, что подлее, бесчестнее, наглее, корыстолюбивее и бесчеловечнее английских таможенных служителей нет класса людей в целом свете. Потому легко могло статься, что Грейг, желая сохранить государственный интерес, не хотел сделать им обыкновенных подарков, или, лучше сказать, дать взятки, к коим они привыкли и ожидают от всякого, в них нужду имеющего человека, как бы своего должного.

31 октября я кончил последние мои дела с Грейгом.

Тогда мы были совсем готовы идти в путь с наступлением первого благополучного ветра.

Глава третья

На пути из Англии до Бразилии

Известно, что все императорские военные суда, отправляемые из российских портов в заграничные моря, следуют в содержании команды и продовольствии служителей провиантом одному общему правилу, предписанному в наших морских узаконениях, выключая из сего то, что, по неимению в иностранных портах хлебного вина, ржаных и солодяных сухарей, производят им французскую водку, или ром, белые сухари и виноградное вино с водою вместо квасу. Но провиант, заготовленный для нас, был совсем другого рода и качества от того, которым вообще снабжается наш флот.

Переход из России до Англии нельзя почесть дальним плаванием, которое, по моему мнению, началось только со дня нашего отправления из Портсмута: ибо, оставляя Англию, мы оставили Европу.

В землях, к которым нам надлежало приставать в плавании до Камчатки и на возвратном пути оттуда в Европу, нет никаких уполномоченных или доверенных особ со стороны нашего правительства; нет ни русских консулов, ни купцов, и для того все пособия мы должны были просить или от чужестранцев, или искать в собственных своих средствах и запасах.

Потому прежде повествования о дальнем вояже, которое начинается с сей главы, здесь, я думаю, у места будет упомянуть о средствах, принятых мною к сохранению порядка и опрятности в команде и чистоты в шлюпе, а также о положении, по коему провиант был производим служителям в течение сей экспедиции.

Что принадлежит до порядка в команде, опрятности служителей и чистоты в шлюпе, то средства и правила, принятые мною на сей конец, я сообщил письменным приказом следующего содержания.

1. Офицер и гардемарин{45}, стоящие вахту с 5-го до 9-го часа, в те сутки наблюдают за чистотою; они стараться должны, чтобы принадлежащие к сему предписания совершенно были выполнены.

Между тем шторм нимало не смягчался, а продолжал дуть с прежней жестокостью шквалами, со снегом, градом или дождем. Долгота наша нам показала, что мы западнее мыса Пилляр{94} только на 1°57′, что в здешней широте сделаем немного более 60 миль; а потому я счел, что в таком море и в такое время года, когда по многим опытам известно, что бури продолжаются непрерывно по целому месяцу и более, неблагоразумно было продолжать на левый галс, который час от часу приближал нас к берегам Огненной Земли, и для того около полудня (27 февраля) мы поворотили на правый галс, с тем чтобы в случае продолжения бури быть безопасным от берегов.

К 8 часам вечера ветер чувствительно утих, а в 7-м часу шторм опять поднялся с прежней жестокостью; пасмурность, град, снег и дождь по обыкновению сопровождали его; ход наш почти совсем уничтожился, и нас опять потащило боком.

Во всякий крепкий ветер положение наше было чрезвычайно неприятно, а в продолжительные бури оно было очень вредно и даже опасно для здоровья служителей. В Бразилии я велел законопатить пушечные порты и залить смолой, оставя только по два на стороне для проветривания дека в ясные, тихие погоды. Несмотря, однако ж, на сию предосторожность, многие из них чрезвычайным образом текли, и так как они были низки, то, находясь в качку беспрестанно под водой, впускали большое количество воды.

Мы принуждены были часто с дека, где жила команда, и из офицерских кают воду ведрами выносить. Замазывая текущие места портов салом с золой, мы могли уменьшить течь; но мокроты и сырости на палубе избежать было невозможно; люков открыть средств не было. Даже в один небольшой люк, коего только половина не закрывалась для прохода людей, часто попадала вода от всплесков волн, дождя и снега, которые также беспрестанно мочили платье вахтенных служителей, а ненастное время не давало ни одного случая просушить оное. Офицеры имели более платья, нежели нижние чины, но и они принуждены были иногда в мокром верхнем платье выходить на вахту.

Невзирая на такое наше положение, я имел намерение держаться у мыса Горн в ожидании благополучного ветра, пока есть возможность и количество пресной воды позволит. Но лекарь меня уведомил, что он заметил у некоторых служителей признаки морской цинги, и советовал в выдаваемую им водку класть хину. Совет его тотчас был принят.

Сие известие заставило меня обратить все мое внимание на наше состояние. Счастливо и скоро обойдя мыс Горн, путь к Камчатке более не представлял никаких затруднений и препятствий, и мог быть совершен в короткое время; но мы находились в сем море в осеннее равноденствие здешнего климата, а сие время есть самое бурное и опасное в больших широтах. Несчастные примеры многих прежних мореплавателей, которые, упорствуя обойти мыс Горн в то же время года, принуждены были оставить свое предприятие и спуститься с экипажем, зараженным цинготной болезнью, с потерею многих людей и с повреждениями и течью в судне, были верными доказательствами, что здесь крепкие ветры по месяцу и более сряду дуют с западной стороны.

Не говоря о несчастиях, постигших Ансонову эскадру{95}, которая состояла из линейных кораблей и других больших судов, кои, будучи наполнены людьми, отправившимися из самой Англии с разными болезнями, могли бы потерпеть подобные несчастья и в менее неблагоприятном климате, – следующие случаи показывают, сколь должен быть осторожен мореплаватель, покушающийся обойти сей мыс в зимние месяцы.

В 1767 году испанский галион{96} «Св. Михаил», шедший в Лиму{97}, у мыса Горн 45 дней боролся с противными крепкими ветрами и, потеряв цинготной болезнью 39 человек из своего экипажа, пришел в реку Плату в таком состоянии, что только офицеры да три матроса были в состоянии отправлять корабельную работу.