Все вышеописанное произошло в несколько мгновений и было последней вспышкой предсмертной агонии льва. Для того чтобы уничтожить связанные с ним магические чары, бакатла на следующий день сожгли его труп, который, по их словам, был крупнее всех виденных ими прежде. У меня, кроме раздробленной кости руки, осталось еще одиннадцать ран в мягких тканях плеча…

Названия различных бечуанских племен происходят от названий некоторых животных. Возможно, что это является остатком обоготворения животных в древние времена, как это было у египтян. Название «бакатла» означает «они обезьяньи», «бакуена» – «они крокодиловы», «батлапа» – «они рыбьи»; каждому племени свойствен какой-то суеверный страх перед животным, по имени которого оно названо. Для обозначения их племенной принадлежности ими употребляется при разговоре слово «бина» – «танцевать»; когда хотят узнать, к какому племени они принадлежат, то их спрашивают: «Что вы танцуете?» Танец в древности был, вероятно, частью религиозного культа. Ни одно племя никогда не употребляет в пищу мясо того животного, которое является его тезкой; у них существует специальное слово «ила», выражающее понятие ужаса или отвращения к убийству такого животного. В именах отдельных личностей сохранились следы существования в древности многих ныне вымерших племен, например, «батау» – «они львовы», «банога» – «они змеевы», хотя таких племен теперь не существует. В названиях африканских племен весьма часто встречается личное местоимение «они» (ба-ма, уа, ва, или ова, ам-ки и т. д.), причем слогом «мо» или «ло» обозначается отдельная личность. Так, «моквейна» – «единичная личность из племени баквейнов», а «локоа» – «единичный белый человек, англичанин», в то время как «макоа» – «англичане».

Я стал жить среди племени бакуена, или баквейнов, которые под управлением своего вождя Сечеле находились тогда в местности, называемой Шокуане. С первой же встречи с этим вождем я был поражен его умом и умением располагать к себе людей.

Когда Сечеле был еще мальчиком, его отец, Мочоазеле, был убит своими же людьми за то, что он отобрал себе жен у богатых князьков своего племени. Детей его не тронули, и их друзья призвали вождя макололо, Себитуане, который был тогда поблизости, прося его восстановить детей Мочо-азеле в их царственных правах. Себитуане ночью окружил город баквейнов, и, как только начался рассвет, его глашатай громко объявил, что они пришли отомстить за смерть Мочо-азеле. Вслед за этим люди Себитуане, осадившие город, произвели сильный шум, стуча своими щитами. Поднялась ужасная паника, и началась свалка, как во время пожара в театре. Макололо пускали в ход свои копья с такой ловкостью, с какой они только одни умели ими пользоваться. Себитуане отдал своим людям приказ сохранить жизнь детям погибшего вождя, и один из воинов, встретив Сечеле, спас ему жизнь, ударив его по голове так, что он потерял сознание. Сечеле, восстановленный в правах вождя, всей душой привязался к Себитуане.

Сечеле взял себе в жены дочерей у трех подвластных ему князьков своего племени, которые, вследствие своего кровного родства, оставались ему верными в дни его испытаний. Это – один из установившихся способов укреплять верность народа своему вождю. Управление у них – патриархальное, каждый, в силу отцовства, является естественным начальником для собственных детей. Дети строят свои хижины вокруг хижины отца, и чем больше у него детей, тем большим уважением он пользуется. Поэтому дети считаются величайшим благом и с ними хорошо обращаются. В каждом круге хижин около центра у костра находится место, называемое «котла»; здесь они работают, едят или сидят и толкуют о текущих новостях. Бедняк строится около «котла» богача и считается его сыном. У любого князька вокруг собственного семейного круга хижин имеется группа таких же кругов, а в множестве таких отдельных «котла» вокруг одного, самого большого, находящегося в непосредственно окружающих «котла» вождя, живут его жены и ближайшие родственники. Женитьбой на дочерях князьков самого вождя, как это было в случае с Сечеле или его братьями, он привязывает к себе князьков и делает их своими верноподданными. Негры любят быть в родстве со знатными семействами. Если вы встретитесь в пути с компанией незнакомых вам негров и если они не заявят вам с первого же слова, что главный среди них доводится родственником дяде такого-то вождя, то вы можете услышать, как он шепчет своим спутникам; «Скажите ему, кто я такой». За сим следует обычно перечисление по пальцам некоторой части родословного дерева, и это заканчивается многозначительным заключением, что глава данной компании приходится троюродным братом некоему известному вождю.

Поднимаясь таким образом по реке, живописно окаймленной по берегам лесом, мы доехали до большого, впадающего в нее притока. Это была р. Тамунк’ле. Я спросил, откуда она течет. «Она течет из страны, где много рек, так много, что никто их не сосчитает, и в той стране много больших деревьев!» Это было первым подтверждением того, что я слышал прежде от баквейнов, а именно что эта далекая страна не была «большим песчаным плато», как думали некоторые. С того времени все сильнее и сильнее овладевала мною надежда на открытие водного пути в совершенно еще не исследованную и густо населенную область, и когда мы достигли озера, то эта мысль заняла такое огромное место в моих планах, что само открытие озера казалось делом маловажным. Когда в моей груди впервые пробудились чувства, вызванные перспективой открытия новой области, я писал, что эта перспектива «может возбудить во мне такой энтузиазм, без которого никогда не совершалось в мире ничего прекрасного и великого».

Озеро Нгами

Иллюстрация к первому английскому изданию произведений Д. Ливингстона

Спустя 12 дней после того, как мы оставили в Нгабисане свои повозки, мы подошли к северо-восточной оконечности оз. Нгами и 1 августа 1849 г. спустились к широкой его части. В первый раз прекрасное зрелище глади этого озера открылось взорам европейцев. Направление озера, как представлялось по компасу, было с северо-северо-востока на юго-юго-запад. Говорят, что южная его часть выпукло изгибается к западу и что у своей северо-западной оконечности оно принимает в себя с севера р. Таукхе. Когда мы смотрели на юго-юго-запад, то не могли обнаружить горизонта: мы не могли составить никакого представления о величине озера, иначе как только по сообщениям жителей его окрестностей. Поскольку, по их словам, его можно обойти кругом в три дня, то, считая по 25 миль [46 км] пути в день, длина его береговой линии равна 75 милям [около 140 км]. По другим догадкам, представлявшимся мне позже, величина его окружности колеблется в пределах между 70 и 100 милями [130–185 км]. Оно неглубокое, потому что я много раз видел, как один туземец плыл от его северо-восточной оконечности на своем плоскодонном челноке на протяжении 7 или 8 миль [около 13–15 км], отталкиваясь шестом; из-за мелководья оно никогда не будет иметь большого значения в качестве торгового пути. В период, предшествующий ежегодному приливу воды с севера, озеро так мельчает, что скот лишь с большим трудом может подойти к воде по его заросшим тростником тинистым берегам. Берега у него всюду низкие; на западе есть один участок берега, лишенный деревьев; это показывает, что вода сошла с него очень давно.[6] Это – одно из многих доказательств усыхания страны, встречающихся в ней повсюду. На том участке лежит много погибших деревьев; некоторые из них завязли в тине под водой. Байейе, которые живут на озере, рассказывали нам, что когда начинается ежегодное наводнение, то вода несет не только огромные деревья, но даже антилоп, газелей и цессебе; деревья постепенно гонит ветром на противоположную сторону, где они вязнут в тине.

Когда воды в озере много, она бывает совершенно свежая, но с падением ее уровня она становится солоноватой, а вода, которая идет вниз по р. Тамунк’ле, оказалась такой прозрачной, холодной и мягкой, что чем выше мы по ней поднимались, тем более нам приходила в голову мысль о тающем снеге. Мы обнаружили, что эта местность по сравнению с той, из которой мы приехали, является, несомненно, впадиной, самое низкое место которой занимает оз. Кума-дау; точка кипения воды, показанная гипсотермометром, находилась только между 207,5 и 206° [78,2 и 77,6 °C], допуская высоту не более 200 футов [около 70 м] над уровнем моря. Значит, придя сюда с Колобенга, мы спустились более чем на 200 футов [70 м]. Это – южная и самая низменная часть большой речной системы, большие русла которой ежегодно наполняются водой тропических дождей. Небольшая часть этой воды, которая производит наводнение в областях, находящихся далеко на севере, заходит на юг до 20–21 ° ю. ш. – широты северной оконечности озера, и, вместо того чтобы затопить местность, вливается в озеро, как в бассейн. Вода сходит по р. Ембхарраг, разделяющейся на две реки – Тзо и Таукхе. Река Тзо, в свою очередь, разделяется на Тамунк’ле и Мабабе. Тамунк’ле вливается в Зоугу, а Таукхе – в озеро. Наводнение начинается в марте или апреле, и стекающие вниз воды находят себе путь в руслах всех этих рек, высохших к этому времени на всем своем протяжении, за исключением лишь нескольких болотистых мест, чередующихся с длинными промежутками сухого дна. Само озеро очень низкое. Зоуга является только продолжением р. Тамунк’ле, и один рукав озера доходит до того места, где кончается одна и начинается другая. Тамунк’ле – узкая и мелкая река, тогда как Зоуга – широкая и глубокая. Никогда не наблюдалось, чтобы узкий рукав озера, который выглядит на карте продолжением Зоуги, принимал другое направление. Вода в нем – стоячая, как и в озере.

31 декабря 1852 г. мы доехали до г. Литубарубы, управляемого Сечеле и заимствовавшего свое название от той части хребта, на которой он расположен. Я никогда не видел баквейнов такими худыми и изможденными, как в этот раз. Буры угнали у них большую часть всех их коров и восемьдесят здоровых рабочих быков. Большой запас провизии, оставленный двумя офицерами, капитанами Годрингтоном и Уэббом, чтобы обеспечить себе обратную дорогу на юг, также был увезен бурами. По возвращении на это место, где они ожидали найти свое имущество, они нашли только трупы баквейнов. Весь хлеб, одежда и утварь баквейнов погибли в огне пожара, который буры зажгли в городе во время боя, пользуясь для этого услугами приведенных ими с собой туземцев из покоренных племен. Поэтому оставшиеся в живых обитатели города были совершенно истощены от голода.

Намереваясь поехать лично к английской королеве с жалобой на буров, Сечеле отдал приказ, чтобы, пока он ездит, никто не совершал мстительных действий, но несколько молодых людей осмелились напасть на группу буров, возвращавшихся с охоты; буры струсили и убежали, а молодые люди захватили их повозки и доставили их в Литубарубу. Это, по-видимому, привело верховное командование буров к догадкам, будто баквейны намерены начать против них партизанскую войну. Но эта «кафрская война» была на самом деле только в зародыше и не пошла дальше той стадии, на которой туземцы поняли, что самая выгодная и успешная система – это система игры в прятки.

Встревоженные буры из множества своих людей послали к баквейнам четырех уполномоченных просить о мире! Это было при мне, и я услышал условие, предъявленное вождем: «Дети Сечеле должны быть возвращены к нему». Никогда еще не видел я людей, которые столь нечаянно и всецело очутились в западне, как эти буры. Каждый проход и каждое ущелье в горах были заняты отрядами сильных вооруженных баквейнов; если бы уполномоченные не наобещали гораздо больше того, что они хотели выполнить, то этот день был бы для них последним. После набега дети Сечеле находились у коменданта Шольца, который хотел сделать их своими рабами. Я был в Литубарубе, когда маленький мальчик Хари, сын Сечеле, был возвращен своей матери. Его мать и другие женщины приняли его с потоком молчаливых слез.

Говорят, будто бы в некоторых местах к рабам относились мягко и добросердечно. Буры говорят о себе, что они – лучшие хозяева и что если бы готтентоты были рабами англичан, то англичане обращались бы с ними хуже буров; трудно представить себе, что могло бы быть хуже. Я записал имена нескольких десятков мальчиков и девочек, многих из которых я знал как своих школьников, но я не мог успокоить плачущих матерей надеждой на то, что их дети когда-нибудь вернутся из рабства.

Бечуаны вообще очень привязаны к детям. Маленький ребенок, ковыляющий на своих ножках около взрослых людей, когда они едят, обязательно получит горсть лакомства. Эта любовь к детям может объясняться патриархальным строем их жизни. Всякий маленький чужеземец, очутившийся на их территории, увеличивает собою собственность всего общества, и о нем сразу же докладывают вождю. Мальчики более желанны, чем девочки. Негры называют родителей по именам детей. Наш старший мальчик носил имя Роберта, поэтому после его рождения они назвали мистрис Ливингстон, Марию, – Ма-Роберт, т. е. мать Роберта.

Поля баквейнов с зернохранилищами

Рисунок XIX в.

Буры знают по опыту, что никакой закон о преследовании беглых рабов не может иметь силы в этой дикой стране, где для взрослых пленников так легко бежать; поэтому у них установился обычай увозить только маленьких детей, которые могут забыть своих родителей и остаться навсегда рабами. В домах буров я не один раз видел похищенных ими грудных детей; прежде этот факт отрицался ими.

Среди баквейнов наблюдается чрезвычайно мало болезней. У них совсем нет чахотки и золотухи, а психозы и водянка головы очень редки. Рак и холера совершенно неизвестны. Около двадцати лет назад по всей стране прошли черная оспа и корь, вызывая большие опустошения в населении. Хотя после этого на побережье произошла вторичная вспышка оспы, но с тех пор ни та, ни другая болезнь не посещали Внутреннюю Африку. В отношении оспы туземцы в некоторых местах применяли прививку из вакцины, смешанной со скотским навозом, делая эту прививку на лбу. Чтобы добыть материал для прививки, они в одной деревне использовали больного с необычайно бурно протекавшей инфекцией, когда почти вся деревня была опустошена злокачественной сливной формой этой болезни. Я не могу понять, как им пришла в голову сама мысль о прививке; такая прививка практиковалась баквейнами еще в то время, когда они не имели ни прямого, ни косвенного общения с южными миссионерами.

Мпепе заранее объявил своим людям, что он зарубит Секелету или сразу же при встрече, или когда их свидание будет кончаться. Так как первый вариант его замысла оказался теперь невыполнимым, то он решил поэтому выполнить свое намерение в конце их первого разговора. Случилось так, что когда они встретились в хижине и между ними началась беседа, я сел как раз между ними; утомленный верховой ездой на солнце в течение целого дня, я очень скоро спросил Секелету, где мне спать. Секелету ответил: «Пойдем, я тебе покажу». Когда мы оба поднялись, то я ненамеренно загородил его собой и тем самым помешал Мпепе осуществить свой тайный замысел и нанести удар. Я ничего не знал о заговоре, но с удивлением заметил тогда, что все люди

Мпепе продолжали держаться за оружие даже после того, как все мы сели, – вещь совершенно небывалая в присутствии вождя.

Когда Секелету показал мне хижину, в которой я должен был провести ночь, он сказал мне: «Этот человек хочет убить меня». После я узнал, что некоторые из спутников Мпепе выдали Секелету его тайну. А Секелету, которого его покойный отец, знаменитый вождь Себитуане, предостерегал против Мпепе, в ту же ночь казнил Мпепе. Это было сделано так тихо, что, хотя я спал в нескольких ярдах от места казни, я ничего не знал о ней до утра. Произошло это очень просто. К костру, около которого сидел Мпепе, подошел Но-куане, держа в руках нюхательный табак и делая вид, что он собирается присесть и угостить его табачком. Мпепе сказал ему «нсеписа» (вели мне взять щепотку) и протянул руку. Но-куане схватил протянутую руку, и в тот же момент один из присутствующих схватил другую. Отведя его с милю от костра, они закололи его. Это – обычный способ казни преступников. Им не разрешается говорить, хотя в одном случае приговоренный к казни человек, чувствуя боль в туго сжатом запястье, сказал: «Держите меня слабее, неужели нельзя иначе? Вас самих скоро поведут таким же образом». Люди Мпепе убежали к бароце, и так как для нас было бы неблагоразумно ехать туда во время смуты, последовавшей за смертью Мпепе, то мы вернулись в Линьянти.

Описанное происшествие дает полное представление об образе действий туземных вождей по отношению к важным политическим преступникам. В обыкновенных же случаях вожди действуют весьма рассудительно. Истец просит человека, против которого он думает возбудить дело, пойти вместе с ним к вождю. Отказа в этом никогда не бывает. Когда оба они являются в котла, то истец встает и, еще до того, как вожди со своими людьми соберутся там, начинает излагать свое дело. После того как он расскажет все, он продолжает стоять несколько секунд, вспоминая, не упустил ли он чего-нибудь. За ним встают свидетели, на которых он ссылался, и рассказывают все, что они видели или слышали лично, но не то, что слышали от других. Ответчик, выждав несколько минут, чтобы дать высказаться до конца противной стороне, медленно поднимается, завертывается в плащ, принимая деланно спокойный вид, нарочито позевывает, сморкается и начинает объяснять дело, отрицая обвинение или подтверждая его, в зависимости от обстоятельств.

Иногда, если жалобщик, раздраженный его замечаниями, выражает свой протест репликами с места, обвиняемый спокойно повертывается к нему и говорит: «Молчи, я сидел спокойно, пока ты говорил, не можешь ли и ты спокойно слушать? Неужели ты хочешь, чтобы все было только по-твоему?» Аудитория никогда не проявляет склонности поддерживать перебранку и всегда требует в таких случаях тишины, поэтому обвиняемый продолжает говорить до конца все, что он хочет сказать в свое оправдание. Если у него есть свидетели, подтверждающие действительность оправдывающих его фактов, то следом за ним выступают и они со своими показаниями.

Присяги никакой не существует, но иногда, если какое-нибудь утверждение кажется спорным, то человек говорит: «Клянусь моим отцом» или: «Клянусь вождем, что я говорю правду». Их правдивость в отношениях друг к другу достойна замечания. Европейцам нелегко понять систему их управления. Какой-нибудь бедняк может сказать в свою защиту против богатого: «Я с изумлением слышу, что такой знатный человек создает ложное обвинение»; ложь является чувствительным преступлением против всего общества, к чувствам которого, таким образом, апеллирует человек, зная, что общество поддержит его в этом отношении.

Выше Либонты в огромном количестве водятся крупные животные, и они оказались замечательно смирными. Однажды вечером мимо нашего костра на расстоянии выстрела медленным шагом продефилировало стадо, насчитывавшее восемьдесят одного буйвола, а днем в 200 ярдах [180 м] от нас стояли без всякого страха стада великолепных южноафриканских антилоп. Все они принадлежали к полосатой разновидности; с их пятнами на передних ногах, большим подгрудком и лоснящимся гладким мехом они представляли очень красивое зрелище. Львиный рев слышится здесь чаще, чем в окрестностях рек Зоуги и Чобе. Однажды вечером мы слышали самый сильный рев, на какой только способен лев. Мы устроили себе постели на просторном песчаном берегу, и нас легко можно было видеть со всех сторон; и вот на противоположном берегу лев часами развлекал себя таким оглушительным ревом, какой только он мог издавать, пригнув, как всегда, свою морду к земле, чтобы его голос усиливался благодаря отражению звука от земли. Река была слишком широка, чтобы пуля могла долететь до него, поэтому мы предоставили ему услаждать самого себя, вполне уверенные в том, что он не отважится на наглые действия, как это было в стране бушменов. Где крупные животные водятся в изобилии, там всегда водятся в соответствующей пропорции и львы. Здесь их можно было видеть часто. Два из них, самых больших, каких я только видел вообще, были, кажется, такого же роста, как обыкновенные ослы; их тело кажется больше только благодаря гриве.

В это время здесь была партия арабов из Занзибара. Прежде чем мы вернулись с севера, Секелету уехал из Налье-ле в город своей матери, но он оставил для нас быка и просил следовать в тот же город. Мы направились вниз по рукаву Лиамбье, называемому Мариле, который отделяется от главного русла на 15°15 43 ю. ш. и представляет собой красивый глубокий поток около 60 ярдов [55 м] шириной. Благодаря ему вся местность около Нальеле имеет вид острова. Когда мы спали в одной деревне, находящейся на той же широте, на которой стоит Нальеле, то в деревню прибыли двое из вышеупомянутых арабов. У них такая же темная кожа, как и у макололо, но так как головы у них были обриты, то я не мог сравнить их волосы с волосами туземцев. Когда мы собирались уезжать, они пришли проститься, но я попросил их остаться и помочь нам есть нашего быка. Зная, что они очень разборчивы относительно употребления в пищу мяса, убитого не по их способу, я убедил их, сказав, что сам придерживаюсь их мнения относительно выпускания крови. Они между прочим заявили о своей антипатии к португальцам, «потому что те едят свинину», и о том, что «англичане им не нравятся, так как они бьют арабов за торговлю рабами». Относительно свинины я промолчал; хотя если бы они видели меня два дня назад около гиппопотама, то они отвернулись бы от меня, как от еретика, но я осмелился сказать им, что я согласен с англичанами, что лучше предоставить детям расти дома и покоить старость своих матерей, чем уводить их и продавать за море. Арабы никогда не пытаются оправдать этого, «они хотят только, чтобы негры обрабатывали землю, и они заботятся о неграх, как о собственных детях». Это обычная старая басня, оправдывающая зло под предлогом заботы об отсталых людях, которые не могут позаботиться о самих себе, и рекомендующая делать зло для того, чтобы получилось добро.

Расставшись со своими друзьями-арабами, мы продолжали ехать вниз по Мариле до тех пор, пока снова не вошли в Лиамбье и доехали до города Ма-Секелету («мать Секелету»), находящегося против о. Лойела. Секелету всегда щедро снабжал меня пищей, и как только я приехал, он сразу преподнес мне горшок вареного мяса, а его мать дала мне большой кувшин масла, которое все они делают в большом количестве для смазывания своего тела.

Так как Секелету приехал в эту часть своих владений первый раз, то это событие было для многих настоящим праздником. Старшины в каждой деревне поставляли ему быков, молоко и пиво, и всем этим могло бы объедаться гораздо большее число людей, чем толпа его спутников, хотя их прожорливость иногда просто удивительна.

Жители деревень обычно выражают свою радость песнями и плясками. Обычный у здешних жителей танец состоит в том, что мужчины, почти обнаженные, держа в руках дубины или маленькие военные топоры, образуют круг, и каждый из них кричит как можно громче, причем все они одновременно поднимают одну ногу, сильно топают ею два раза, затем поднимают другую ногу и топают ею один раз; только это одно движение и выполняется ими все время; руки и головы их находятся все время в движении. Во все время танца непрерывно поддерживается оглушительный, невообразимый рев. От постоянного топанья поднимаются облака пыли, и когда танцоры останавливаются, то на земле остаются глубокие следы. Если бы подобное зрелище наблюдалось в сумасшедшем доме, то в этом не было бы ничего необыкновенного, наоборот, это было бы даже в порядке вещей и способствовало бы разряжению крайнего возбуждения мозга, но в этом принимали участие седовласые мужчины, и притом с не меньшим жаром, чем и другие, юность которых может быть извинением для их усердного старания гнать из себя ручьями пот.

Во время наводнения вода покрывает даже эти высокие берега, но не остается на них долго; этим объясняется произрастание на них деревьев. Там, где вода застаивается долго, деревья расти не могут. На правом берегу, по которому течет Лоэти, есть большая ровная страна, называемая Манга; она покрыта травой, но нет высоких деревьев.

По мере того как мы плыли вдоль берегов, с деревьев поднимались стаи зеленых голубей, и голоса множества птиц говорили нам о том, что мы находимся среди незнакомых нам пернатых пород. Красивый Trogon с ярко-красной грудью и черной спиной издавал особый звук, который, как мы читали, издает статуя Мемнона, – звук, напоминающий мелодичный аккомпанемент лиры. Лодочники отвечали на него криком: «нама! нама!» – «мясо! мясо!» Они думали, что повторение этого звука, издаваемого птицей, будет предзнаменованием удачной охоты. Попадалось много и более интересных птиц, но я не мог заняться созданием коллекции, так как намеренно избегал увеличения нашего багажа, чтобы не вызвать алчных вожделений у туземцев при проезде через их страны.

С подъемом воды в Лиамбье вниз по течению шли большие стаи рыбы, как это наблюдалось и в Зоуге. Вероятно, к этому передвижению их вынуждала увеличивающаяся скорость течения, уносившего их со старых мест, находившихся выше. Насекомые составляют лишь небольшую часть пищи многих рыб. Рыбы жадно поедают мелкие растения, как, например, растущий на дне реки нежный мох. Уносимые силой течения из главного русла реки, эти рыбы находят себе обильный корм на затопленных равнинах и там бродят беспорядочными стаями.

В долине племени бароце в таком количестве размножаются Mosala [Claras capensis и Glanis siluris], кефаль, голавль [Mugil africanus] и другие рыбы, что после спада воды все люди ловят, потрошат и высушивают эту рыбу на солнце. Количество рыбы всегда превышает потребность в ней. Как рассказывают, в некоторых местах трудно бывает дышать от невыносимо противного запаха. Местность, по которой протекает Замбези, всегда отличается обилием животной пищи в воде, над водой и на берегах.

Мы плыли мимо больших стад гиппопотамов. В тех местах реки, где на них никогда не охотятся, их очень много. Самцы имеют темную окраску самки – желтовато-коричневую. У них нет того полного разобщения между полами, какое наблюдается у слонов. Большую часть времени гиппопотамы проводят в воде в ленивом, апатичном и сонливом состоянии. Когда с наступлением ночи они выходят из реки, то поедают в ее окрестностях всю мягкую, сочную траву. Находясь в воде и высовывая по временам свою голову для дыхания, они пускают вверх струю воды в 3 фута [около метра] вышиной.

Глава XV

Посольство к Масико, вождю бароце. – Насколько судоходна река Лиамбье. – Что может дать эта область. – Лееба. – Цветы и пчелы. – Охота на буйвола. – Поле исследования для ботаника. – Молодые крокодилы, их свирепость. – Подозрительность балонда. – Туземец с двумя женами. – Охотники. – Посольство от женщины-вождя Маненко. – Торговцы из племени мамбари. – Сказка. – Шеакондо и его люди. – Спиленные зубы. – Просьба дать масла. – Беседа с Нямоаной, другой женщиной-вождем. – Придворный этикет. – Волосы и шерсть. – Усиление суеверий. – Прибытие Маненко. – Ее наружность. – Ее муж. – Способ приветствия. – Украшения ног. – Посольство от Масико с подарками от него. – Маненко – самая сварливая баба. – Она заставляет нас ждать. – Неудачная охота на зебру

У места слияния Леебы с Лиамбье (14°10 52» ю. ш., 23°35 40» в. д.) мы были 27 декабря. Почти прямо к востоку от этого места жил Масико, вождь бароце. Мы послали к нему вместе с его товарищами Мосанту, человека, принадлежавшего к племени батока. Ему было поручено передать Масико, что если последнему необходимо знать мои намерения, то он должен прислать какого-нибудь толкового человека для беседы об этом в город племени балонда, куда я намеревался приехать.

Мы перевезли Мосанту с его товарищами на левый берег Леебы. На его путешествие требовалось пять дней, но оно могло совершаться не быстрее, чем по 10 или 12 миль [18–22 км] в день, потому что с ним было двое детей в возрасте 7 и 8 лет, неспособных идти быстро в знойный день.

Около каждой деревни в темной чаще леса, как я уже говорил, вы всегда увидите идолов, долженствующих изображать человеческую голову или фигуру льва и представляющих собой просто изогнутую палку, смазанную снадобьями; иногда вы видите просто небольшой горшок со снадобьями, поставленный под навесом или в миниатюрной хижине с небольшой насыпью из земли внутри этой хижины. В более глухих местах мы видели вырезанные на деревьях изображения человеческих лиц с бородой, весьма близко напоминающие изображения на египетских памятниках. Эти изображения все время попадаются на нашем пути. Около них на ветках кладутся жертвы в виде корней маниока или початков кукурузы. Через каждые несколько миль нам попадаются также кучи из палок, сложенных в форме пирамид; каждый прохожий бросает в эту кучу маленькую ветку.

Одежда мужчин балонда состоит из мягких выделанных шкур мелких животных, таких как шакал или дикая кошка. Шкуры вешаются на поясе сзади и спереди. Одежда женщин – неописуема; однако сами женщины отнюдь не были нескромными. Они стояли перед нами, нимало не сознавая непристойности своего костюма и чувствовали себя совершенно так же, как мы, когда бываем одеты. Но, не сознавая, что в их внешности чего-то недостает, женщины балонда не могли сохранять серьезности при виде моих людей, обнаженных сзади. Всякий раз, когда мои спутники повертывались к ним спиной, то, к их досаде, особенно заразительно смеялись молодые девушки.

Переправившись через Лонадже, мы подъехали к красивым деревням, окруженным, как все негритянские деревни, бананами, кустарником и маниоком. Мы расположились лагерем на берегу Леебы в месте, где было змеиное гнездо. Одного из наших людей укусила змея, но укус оказался совершенно безвредным.

К северо-востоку от города вождя Шинте находился город вождя Казембе, принадлежавшего тоже к племени балонда; туда шли люди из всей этой области покупать себе медные кольца для ног. Эти кольца изготовлялись в городе Казембе. До него, как говорили, было пять дней пути. Подданные вождя Казембе принадлежат к племени балонда, или балои, а его страну португальцы называют Лонда, Лунда или Луи.

31 января мы переправились через Леебу. Переправа заняла четыре часа. Лееба здесь значительно уже, чем в том месте, где мы оставили ее, здесь она имеет в ширину всего только 100 ярдов [около 90 м]. Вода ее имеет темно-мшистый цвет. Жители деревни одолжили нам для переправы свои челноки. Когда мы дошли до одной деревни, находившейся за рекой, в двух милях от нее, я с чувством удовлетворения произвел определение долготы и широты, для первой по расстоянию между планетой Сатурн и Луной, а для второй – по высоте меридиана Canopus’a: восточная долгота 22°57, южная широта 12°06 06».

Это был единственный удобный случай в этой части Лунды для точного определения места, где мы находились. Еще в пути я много раз вынимал свои приборы, но, как только наладишь все, звезды скрываются за облаками. Находясь на юге, я нигде не наблюдал такой сильной облачности, как здесь, а что касается дождя, то годы моей жизни на Колобенге не заставили бы мою палатку так изветшать и поредеть, как один месяц пути в Лунде. На юге я никогда не видел в ночное время и ранним утром таких проливных дождей, как в этой стране. Они часто продолжаются всю ночь и приблизительно за час до рассвета становятся еще сильнее. А когда вся ночь бывает ясной, то, как только должен наступить день, внезапно начинается бесшумный проливной дождь. Каждые пять дней из шести на рассвете обязательно начинался проливной дождь, и так было по целым месяцам. Дождь так изрешетил всю мою палатку, что мне на лицо падали мелкие брызги и в палатке все делалось мокрым. По временам, но не всегда дожди сопровождались сильными раскатами грома.

1 февраля. На той стороне реки, которую мы оставили, перед нашими взорами в этот день открылось красивое зрелище двух возвышенностей, называемых Пири, что значит «две». Страна, находящаяся там, называется Мокванква.

У этих людей было много стрел с железными наконечниками и несколько ружей. Когда мы дошли до края леса, я приказал своим людям сложить в середину всю поклажу и, если наши враги не откроют огня, срезать несколько молодых деревьев и как можно быстрее соорудить ограду для укрытия, ничего не делая неприятелю, если только они не нападут на нас. Затем я спешился и, выступив вперед по направлению к человеку, возглавлявшему наших противников, показал ему жестом, как я легко мог бы убить его, и сказал: «Я боюсь убивать». Он приложил руку к сердцу, указал вверх и сказал тоже: «Я боюсь убивать; но приди в нашу деревню, пожалуйста, приди!» При таком положении дела этот весьма почтенный негр Ионга Панза подошел ко мне вплотную, и я пригласил его и всех других сесть, чтобы обсудить все дело. Оказывается, эти люди, подобно всем другим племенам, живущим поблизости к португальским поселениям, считают, что они имеют право требовать плату от всех, кто проходит через их страну, и теперь, хотя Ионга Панза и не мог быть серьезным противником для моих людей, он все-таки решил не отказываться от своего права без борьбы. Довольный тем, что не произошло столкновения с противником, я перешел с людьми ближе к деревне.

Причина, по которой эти люди прониклись убеждением, будто бы они вправе требовать плату за проезд через их местность, заключается, вероятно, вот в чем: они совсем не видели никаких торговцев, кроме тех, которые занимаются работорговлей или имеют рабов. А работорговцы всегда находились в большой зависимости от благосклонного отношения к ним вождей, через земли которых они проходили: если бы вожди предоставили беглым рабам убежище, то от торговцев в любой момент могли бы убежать все их рабы, и они могли бы совсем лишиться своей собственности. Поэтому, чтобы обеспечить себе содействие вождей, торговцы принуждены заискивать перед ними. Торговцы пускают в ход все средства также и для того, чтобы побудить вождей расставаться со своими собственными людьми, и притом с теми, кто, по общему признанию, является главной основой их могущества. Когда торговец возвращается из Внутренней Африки с закованными в цепи рабами, то для каждого вождя, если бы он захотел, было бы так легко снять цепи с восьми или девяти беспомощных людей, что торговец, желая обеспечить доброжелательное отношение вождя к себе, вынужден задаривать последнего подарками. Независимые вожди, не понимая, почему так стараются добиться их благосклонности, становятся чересчур претенциозными и высокомерными в своих требованиях и с величайшим презрением относятся к белым людям.

Племя бангала, к территории которого мы теперь подошли, несколько лет назад дошло до того, что заставило португальских торговцев платить за воду, за лес и даже за траву; для того чтобы требовать уплаты штрафа, придумывались всевозможные предлоги. Торговцы терпеливо подчинялись этим требованиям. Мы неожиданно столкнулись с системой, совершенно неизвестной в той стране, откуда шли мои люди. Если бы не было работорговцев, то туземцам не пришла бы в голову мысль о требовании уплаты за прохождение через страну. Там, куда работорговцы еще не проникли, посещение иностранцев считается высокой честью.

Деревня старого Ионги Панзы (10°25 ю. ш., 20°15 в. д.) небольшая. Она окружена высокими вечнозелеными деревьями, увешанными красивыми гирляндами вьющихся растений. Ионга Панза прислал нам пищу, а вслед за этим – козла. Это считается хорошим подарком, потому что здесь очень мало домашних животных, несмотря на то что имеются все условия для их разведения. Я предполагаю, что эта страна, подобно стране Катемы и Шинте, была, наверное, областью распространения цеце, и лишь недавно, с проникновением сюда огнестрельного оружия и последующим истреблением диких животных, стало возможным держать здесь, кроме коз, и других домашних животных. Мы и португальцы не знали бы, наверное, ничего о существовании этого смертоносного насекомого, если бы не многочисленные передвижения пастушеских племен, которые имели место вследствие вторжения зулусов.

Во время вышеописанных волнующих сцен я все время забывал о своей лихорадке, но, как только почувствовал, что опасность для нас миновала, она вернулась ко мне. 20-го числа старый Ионга Панза предъявил нам такое же требование уплаты за проезд, какое было предъявлено прежде со стороны чибокве. Я предложил ему раковину, подаренную мне Шинте, но Ионга Панза сказал, что он слишком стар для украшений.

Город Массангано расположен на косе, образованной левым берегом Лукаллы и правым берегом Коанзы. В нем живет более тысячи жителей; во всем округе их насчитывается 28 063, и среди них только 315 рабов. Город стоит на возвышении, сложенном известковым туфом, в котором находится много ископаемых раковин, а среди последних более молодые напоминают раковины, находящиеся в мергелистом туфе близ морского берега. На южной стороне города, на высоком отвесном берегу, нависшем над Коанзой, стоит форт. Эта река представляет собой величественный поток около полутора сотен ярдов [приблизительно 135 м] шириной. От бара в ее устье и до Камбамбе, находящегося в тридцати милях выше города Массангано, по ней можно плавать в больших челноках. Препятствием к дальнейшему подъему является находящийся в этом месте красивый водопад. Каждый день мимо Массангано проходит десять—двенадцать больших челноков, груженных деревенскими продуктами.

Округ Массангано весьма подходящ для плантаций сахарного тростника и риса, а Камбамбе является превосходной местностью для произрастания хлопка. Но наносы песка в устье Коанзы не дадут пароходу войти в эту желанную область, хотя по реке и плавает небольшой пароходик. Весьма вероятно, что целью людей, пытавшихся соорудить канал от Калумбо до Лоанды, было не только снабжение города водой, но и создание удобного транспорта. Остатки канала показывают, что он был спроектирован в масштабе, допускающем плавание больших челноков. В 1811 г. португальцы начали сооружение другого канала, меньшего масштаба, но после трех лет работы они вырыли только 6000 ярдов [около 5500 м].

Винтовая пальма, оплетенная вьющимися растениями

Рисунок середины XIX в. с натуры

Массангано находится на 9°37 6» ю. ш., т. е. почти на одной широте с Кассандже. Местность между Лоандой и этим пунктом сравнительно ровная. Она остается такой же по северному берегу Коанзы до края бассейна Кассандже.

Форт Массангано небольшой, но в хорошем состоянии. Он располагает старинными пушками, которые заряжаются из казенной части и в свое время были, наверное, страшными орудиями. Жителям этой страны свойственен особенный страх перед большими пушками, и это в сильной степени способствует прочности власти португальцев. Туземцы очень боятся пушек, хотя лафеты у них пришли в такую негодность, что рассыпались бы при первом же выстреле. Форт Пунго Андонго обеспечивает безопасность благодаря пушке, опирающейся только на деревянные козлы.

Мы оставались здесь в течение четырех дней, надеясь иметь возможность провести наблюдения для определения долготы, но в это время года небо почти все время бывает закрыто густыми облаками мутно-молочного цвета, и это продолжается до тех пор, пока не начнется дождливый сезон.

Земли на северном берегу Коанзы принадлежат независимому племени кисама; португальцы не были в состоянии покорить его. Немногие люди этого племени, которых мне приходилось видеть, обладают чертами, присущими племенам бушменов и готтентотов. В качестве одежды они носят полосы мягкой коры, спускающиеся от талии до колен. Их страна богата солью, которой они торгуют. Кисама приносят соль для продажи в крупных кристаллах. В Анголе солью торгуют повсюду.

Кисама – храбрый народ. Когда португальская армия загнала их в леса, они поставили захватчиков в безвыходное положение, выпустив всю воду из резервуаров, которыми служили им огромные баобабы, превращенные в цистерны. Так как в стране, где живут кисама, трудно доставать воду другим путем, то португальцы скоро вынуждены были удалиться.

Страна эта около Массангано низменная и болотистая, но далее становится более возвышенной, а за ней расположены высокие горные цепи Либолла, где живет могущественный и независимый народ, носящий название либолла.

Около Массангано я видел явление, которое было, по-видимому, своеобразным усилием природы произвести разновидность домашних птиц, более способную переносить солнечную жару, чем обычные птицы. Это была самка с цыплятами, у которых все перья закручивались вверх, давая телу естественную тень и не увеличивая жара. Туземцы называют этих кур «кисафу» и дают за них хорошую цену, а португальцы называют эту разновидность «аррипьяда», или «дрожь».

На этих бесконечных равнинах глаз с удовольствием останавливается на одном маленьком цветке, которого здесь так много, что он окрашивает в свой цвет всю почву. Мы идем по обширному желтому ковру. При взгляде на этот золотистый ковер видишь все оттенки желтого цвета, начиная с бледно-лимонного и кончая густо-оранжевым. Пройдя полосу желтых цветов шириной в 100 ярдов [91 м], мы попадаем на другую широкую полосу тех же самых цветов, только синих, и этот цвет имеет тоже все оттенки от самого светлого до темно-синего и даже пурпурового.

Я видел этот цветок и раньше, но в разных местностях он имел разный цвет. Даже цвет оперения у птиц менялся с областью, которую мы проходили, но никогда прежде не приходилось мне видеть на одних и тех же равнинах такого резкого изменения, как перемена с желтого цвета на синий, все время сменяющие друг друга. Другое растение так сильно заинтересовало меня, что я спешился для того, чтобы лучше рассмотреть его. К великому моему удовольствию, оно оказалось старым домашним знакомым из вида Drosera, близко напоминая нашу собственную росянку (Drosera anglia). Стебель цветка никогда не поднимается у нее выше чем на 2 или 3 дюйма [5–7,5 см]. Листья ее покрыты красноватыми волосками, на конце которых выступает капелька клейкой жидкости, благодаря чему весь лист кажется усеянным блестящими алмазами. Первый раз я заметил этот цветок утром и думал, что это роса сверкает в солнечных лучах, но так как блеск не пропадал и в самую жару, то я исследовал причину этого и увидел, что концы волосков выделяют прозрачную жидкость.

На второй день нашего путешествия по равнинам у меня двадцать седьмой раз повторился приступ лихорадки. На поверхности земли нигде не было воды. Мы не считали необходимым нести с собой воду, и теперь, когда я был не в состоянии двигаться дальше, мои люди все-таки скоро нашли ее на глубине нескольких футов, копая землю палками. Таким образом, у нас оказался удобный случай наблюдать эти замечательные равнины и в другое время года. На следующий день мы продолжали свой путь и 8 июня вышли на нашу первоначальную дорогу.

Лотембва имеет здесь около мили [1,8 км] в ширину и 3фута [около 1 м] в глубину. В ней было много лотосов, папируса, аронника и других водяных растений. Переправляясь через нее, я не обратил внимания, в какую сторону она идет, но, заметив, что на другой стороне озера Дилоло она идет в южном направлении, я решил, что это было продолжение той же реки, которая была за озером Дилоло, и что она поднималась в этих обширных болотах, чего мы не видели, когда шли на северо-запад. Но когда мы подошли к южной Лотембве, то Шакатвала сообщил нам, что река, через которую мы переправились в противоположном направлении, впадала не в Дилоло, а в Касаи.

Тот факт, что одна и та же река шла в противоположные стороны, поразил даже и его ум; и хотя я не наблюдал за течением, думая, что оно направлено в сторону озера, я не сомневаюсь, что его заявление, подтверждаемое и другими, правильно и Дилоло на самом деле является водоразделом между речными системами, направленными одна на восток, а другая на запад.

Для того чтобы исследовать более тщательно это интереснейшее место, я хотел вернуться к нему, но мои ноги были так простужены при переправе через северную Лотембву, что я опять заболел и к тому же не находил причин для сомнений в показаниях туземцев. Расстояние между оз. Дилоло и между долинами, ведущими в долину Касаи, не больше 15 миль [28 км], а равнины между ними представляют совершенную плоскость. Если бы я вернулся, то нашел бы только, что это небольшое озеро, изливая часть воды с одной стороны в р. Касаи, а с другой – в Замбези, распределяет свою воду между Индийским и Атлантическим океанами. Я устанавливаю этот факт совершенно точно, как он представляется мне самому, потому что только теперь я понял настоящую форму речных систем и континента. Я видел, что реки этой страны, находящиеся на западной ее стороне, текут с краев к центру, и получил от туземцев и арабов сведения о том, что большинство рек, находящихся на восточной стороне той же самой огромной области, принимают до некоторой степени то же самое направление от поднятия той стороны; все они соединяются в два главных водостока, один – идущий на север, а другой – на юг; северный водосток нашел себе выход на запад через р. Конго, а южный – на восток через р. Замбези.