Тонье каджа, или местный хлопок, имеет более короткое волокно; на ощупь он производит впечатление шерсти. На высоких местах этот сорт надо сажать каждый год. Несмотря на это, многие предпочитают его чужестранному, так как ткань из него выходит более прочная. Третьей разновидности здесь не встречается. Мы часто говорили многим жителям района озерка Шире, немного ближе к Ньясе: «Вам следовало бы возделывать побольше хлопка, и тогда, вероятно, англичане приезжали и покупали бы его у вас». – «Верно, – говорил много путешествовавший торговец из племени ба-биса своим товарищам, – страна полна хлопка, и если эти люди будут приезжать покупать его, то мы разбогатеем».[33] Наши собственные наблюдения убедили нас, что эти слова были не пустой похвальбой, а соответствовали действительности. Хлопок мы встречали повсюду. Почти всегда, войдя в деревню, мы заставали много мужчин за его очисткой, прядением и тканьем. Сначала семена отделяются от волокон пальцами или железным катком на небольшом деревянном бруске, и волокно без скручивания скрепляется в длинные мягкие нити. Потом нити подвергают первому скручиванию на веретене, причем оно приобретает толщину грубого свечного фитиля. Его снимают и сматывают в большие клубки, сучат в последний раз и затем прядут снова на веретене, пока не получится плотный початок. Все процессы совершаются крайне медленно.

Ткач, раскуривающий трубку

Рисунок

Железная руда добывается в горах. Ее обработка – основной промысел населения на южных плоскогорьях. В каждой деревне есть своя плавильня, свои угольщики и кузнецы. Они производят хорошие топоры, копья, иголки, наконечники для стрел, ножные и ручные браслеты. Все это продается по ценам, которые следует считать поразительно низкими, если учесть полное отсутствие машин. Например, мотыга весом больше двух фунтов обменивается на кусок коленкора, стоящий около четырех пенсов.

Железоплавильная печь

Рисунок

Жители деревень, расположенных в окрестностях озера Ширва, а также и других районов, занимаются часто изготовлением глиняной посуды. Они делают ручным способом посуду для стряпни, воды и хранения зерна, причем украшают ее при помощи графита, который встречается в горах. Некоторые занимаются плетением красивых корзин из расщепленного бамбука, другие собирают волокна буазе, в изобилии растущего в горах, и делают из него сети для рыбной ловли. Этими сетями они или пользуются сами, или обменивают их у рыбаков на реке или озерах на сушеную рыбу и соль. Между деревнями ведется оживленная торговля табаком, солью, сушеной рыбой, шкурами и железом.

Многие мужчины производят впечатление умных людей; у них хорошо сформированные головы, приятные лица, высокие лбы. Мы скоро приучились забывать о цвете кожи и часто встречали людей, похожих на наших белых знакомых в Англии; тогда перед нами живо вставали позабытые образы. Мужчины уделяют много внимания прическе, красотой которой они гордятся; стили ее и разновидности чрезвычайно разнообразны. Один до тех пор работает над своими длинными локонами, пока они не примут вид буйволовых рогов; такой головной убор вызывает восхищение. Другой предпочитает, чтобы его волосы висели толстой спиралью вдоль спины, вроде хвоста того же животного. Третьи скручивают их в шнурки, которым придается твердость при помощи ленточек, сделанных из внутренней коры дерева; каждый локон обвертывается спиралью из этой ленточки, и потом они торчат вокруг головы во всех направлениях. Есть и такие, у кого локоны обильно рассыпаются по плечам; некоторые же их вообще сбривают. Многие выбривают на голове для украшения различные рисунки; цирюльники дают в этом случае полную волю своей фантазии.

На подготовку нашего путешествия ушло порядочно времени: ткани, бусы и медная проволока были зашиты в старую холстину, и на каждом тюке было написано имя того, кто должен был его нести. Всем макололо, которые работали для экспедиции, уплатили за их службу. Кроме того, каждый, пришедший с доктором изнутри страны, получил подарок, состоявший из ткани и украшений. Это было сделано для того, чтобы они могли защититься от холода в своей стране, где климат более суровый, а также чтобы показать, что они потрудились не даром. Хотя из вежливости мы называли макололо их всех, так как они гордятся этим названием, фактически Каньята, их главный начальник, был среди них единственным настоящим макололо. В силу своих прирожденных прав он стал вождем после смерти Секвебу. Остальные принадлежали к побежденным макололо племенам батока, башубиа, баселеа и бароце. Некоторые из этих людей только добавили к собственным порокам пороки рабов Тете; другим, благодаря работе на каноэ в течение первых двух лет и охоте на слонов, часто удавалось скопить кое-что, но им приходилось отдавать свои сбережения, чтобы поддержать своих товарищей во время голодовки, и в последнее время они заразились беззаботностью местных невольников и стали тратить избыток своего заработка на пиво и водку.

15 мая все было готово, и в два часа мы выступили в путь из деревни, где жили макололо. Многие уходили совсем не так охотно, как того можно было ожидать на основании их разговоров в течение предыдущих месяцев. Некоторые двинулись в путь после того, как им было сказано, что они вовсе не обязаны идти, если им не хочется; другие вообще отказались двинуться с места. Многие из них вступили в связь с местными невольницами, которым они помогали возделывать огороды и потреблять плоды совместных трудов. У них родилось человек четырнадцать детей; в результате, так как теперь не было вождя, который мог бы им приказывать или требовать от них службы, они считали, что здесь им примерно так же хорошо, как и на родине. Они знали, что не могут назвать ни жен, ни детей своими, так как и теми, и другими владели рабовладельцы, и жалели об этом, но естественные чувства привязывали их к этому новому дому. Согласно португальскому закону, все окрещенные дети невольниц являются свободными, но на Замбези действует обычно право, не признающее этого закона. Когда ссылаются на этот закон, должностные лица смеются и говорят: «Эти лиссабонские законы очень строгие, но почему-то здесь – может быть, из-за жары – они теряют всякую силу».

К нашему отряду присоединилась только одна женщина – жена одного туземца из племени батока: ее подарил ему, в награду за искусство в танцах, вождь Чизака. Один купец послал с нами трех своих людей с подарками Секелету; майор Сикард также предоставил нам трех людей, которые должны были помогать нам на обратном пути, а два португальца любезно дали нам на время пару ослов.

Мы заночевали в 4 милях выше Тете. Узнав, что баньяи, которые облагают тяжелой пошлиной португальских купцов, живут главным образом на правом берегу, мы перешли на левый, так как не могли полностью положиться на наших людей. Если бы баньяи приблизились к нам с угрожающими намерениями, наши спутники, возможно, могли бы, чувствуя, что они удаляются от дома, бросить свои тюки и убежать. Действительно, двое из них здесь решили не идти дальше и вернулись в Тете. Третий, Монга, из племени батока, был в большой нерешительности и не знал, что ему делать, так как три года назад он ранил копьем начальника Каньяту. Среди макололо это считается преступлением, караемым смертью, и он боялся, что по возвращении его убьют. Напрасно старался он утешиться тем, что у него нет ни отца, ни матери, ни сестер, ни братьев, которые горевали бы о нем, и что умереть он может только раз. Он был хорошим, – значит, он поднимется к звездам, Иисус возьмет его к себе, и, значит, ему нечего бояться смерти. Однако, несмотря на все эти рассуждения, он оставался в очень подавленном состоянии, пока Каньята не уверил его, что никогда не скажет вождю о его поступке. Действительно, он не говорил об этом даже доктору, что, несомненно, сделал бы, если бы это его заботило. Мы были очень довольны, что Монга был с нами: он был веселым парнем, с хорошим характером, и его гибкая мужественная фигура всегда была впереди в минуты опасности; так как он был левшой, его легко было узнать во время охоты на слонов.

Пангола – сын, или вассал, Мпенде. Мпенде и Сандиа – единственные независимые вожди от Кебрабасы до Зумбо и принадлежат к племени манганджа.

Местность к северу от гор, которые видны здесь с Замбези, называется Сенга, а ее жители – осенга, или басенга, но все они, по-видимому, принадлежат к одному семейству племен, как и остальные манганджа и марави. Раньше все манганджа были объединены под властью своего великого вождя Унди, царство которого простиралось от озера Ширва до реки Луангвы. Но после смерти Унди оно распалось, и значительную часть его, расположенную на Замбези, захватили их могущественные южные соседи, баньяи. Такова была судьба всех африканских государств с незапамятных времен. Появляется вождь со способностями, превышающими обычные, и, покорив своих менее могущественных соседей, основывает государство, которым он управляет более или менее мудро, пока не умрет. Его преемник, не обладая талантами победителя, не может удержать власть, некоторые из более способных подчиненных ему вождей завоевывают самостоятельность, и через несколько лет от этого государства остается одно воспоминание. Это обстоятельство, которое можно считать нормальным для африканского общества, порождает частые и опустошительные войны, и народ напрасно жаждет власти, которая позволила бы всем жить в мире и спокойствии. С этой точки зрения европейская колония рассматривалась бы туземцами как благодеяние по сравнению с Внутренней тропической Африкой. Вокруг нее охотно поселились бы тысячи трудолюбивых туземцев и стали бы мирно заниматься сельским хозяйством и торговлей, которые они так любят.

Манганджа на Замбези, как и их соотечественники на Шире, любят сельское хозяйство; кроме обычных пищевых продуктов, они производят табак и хлопок в количествах, превышающих их потребности. На вопрос: «Станут ли они работать на европейцев?» – может быть получен утвердительный ответ, если европейцы будут принадлежать к классу, могущему платить за труд соответствующую цену, а не будут авантюристами, которые сами ищут работы. Все население, начиная от владений Сандиа и до владений Панголы, хорошо одето; мы заметили, что все ткани – местного изготовления, продукт их собственных ткацких станков. В Сенге добывается из руды много железа, которое очень искусно обрабатывается.

Как обычно во время посещения деревни вооруженными чужестранцами, Пангола ночевал это время в одном из отдаленных селений. Никто никогда не знает или, по крайней мере, не скажет, где спит вождь. На другое утро он не пришел, и мы тронулись в путь. Но через несколько минут мы увидели жаждущего винтовки вождя с несколькими вооруженными людьми. Прежде чем встретиться с нами, он сошел с тропы и выстроил свою «свиту» под деревом, надеясь, что мы остановимся и таким образом дадим ему возможность снова приставать к нам. Но нам все это надоело, и мы продолжали свой путь, не останавливаясь. Он был, по-видимому, ошеломлен этим и едва верил своим глазам. Несколько секунд он молчал, потом опомнился настолько, что мог произнести: «Вы проходите мимо Панголы; разве вы не видите Панголу?» В это время мимо него проходил со своим ослом Мбиа. Он очень гордился своим небольшим запасом английских слов и всегда готов был его проверить; поэтому он крикнул в ответ: «Ладно! Так проходи!» Этот Пангола приставал бы к торговцу и мучил бы его угрозами до тех пор, пока не добился бы своего.

26 июня мы позавтракали в Зумбо, на левом берегу Луангвы, недалеко от развалин нескольких древних португальских домов. Луангва была слишком глубока для того, чтобы перейти через нее вброд, а каноэ на нашей стороне не было. Увидев на противоположном берегу около недавно построенных хижин двух метисов из Тете два небольших каноэ, мы остановились в ожидании перевозчиков. Судя по их движениям, они были мертвецки пьяны. У нас было непромокаемое пальто, из которого, надув его, можно было сделать маленькую лодку; в ней мы послали Мантланьяне на противоположный берег. Тогда трое полупьяных невольников привели нам утлые каноэ, которые мы поручили нашим собственным людям, образовав из них команды. Сразу можно было перевезти только пять человек; после четырех путешествий невольники стали требовать выпивки. Не получив желаемого, так как у нас спиртного не было, они стали нахальны и заявили, что больше ни один человек сегодня не переправится. Сининьяне как раз уговаривал их, когда один из этого трио прицелился в него из мушкета. Ружье было моментально выбито у него из рук, на его спину обрушился град ударов, и он невольно нырнул в реку. На берег он выбрался печальным и трезвым человеком, и все трое с быстротою молнии сменили свою нахальную важность на рабскую покорность. Оказалось, что в мушкете был громадный заряд, и нашего человека разнесло бы на куски, если бы не проворство его товарищей, с которым они свершили правосудие в этой беззаконной стране. К восьми часам вечера мы все были благополучно переправлены на тот берег.

Сэабензо, вождь, которого мы встретили на ручье Тьотьо, провожал нас некоторое время по волнистой высокогорной равнине. Так как и ему, и нам было нужно мясо, мы убили слона. На убийство слонов нельзя смотреть без сожаления, и его можно оправдать только в том случае, когда людям действительно нужно мясо или они охотятся за слоновой костью. Мы боимся, что этим благородным животным, которые могут быть так полезны человеку, если их приручить, суждено исчезнуть в недалеком будущем с лица земли. Однако в возбуждении охоты и это, и многое другое было забыто, и мы принимали в нападении на слона такое же деятельное участие, как те, кто думал только о его жирном и сочном мясе.

В работах Гарриса и Гордона Кэмминга содержатся такие полные и отвратительные подробности о поголовном истреблении диких животных, что удивляешься, если видишь посвященную Африке книгу, которая не является хотя бы слабым подражанием сказкам этих великих охотников. В некоторых они рассказывают о спасении в положениях, которые, при нашем знакомстве с характером этих животных, совершенно невозможны, – даже во сне; в других – о подвигах, заставляющих сделать заключение, что число «прирожденных мясников» среди населения так же велико, как процент содержателей трактиров в Глазго.

Количество слоновой кости, появляющееся ежегодно на рынке, свидетельствует, что в год убивают около 30 000 слонов. Судя по большой величине ушей слонов, изображенных на древних римских монетах, весьма вероятно, что слоны, которыми пользовался этот народ, были африканского, а не азиатского происхождения. Значит, негры Центральной Африки умели их приручать. Это наиболее вероятная гипотеза, тем более что нет никаких сведений о приручении этих животных древними европейцами. Со времен Рима и Карфагена африканского слона никогда не приручали, хотя и считают, что он гораздо умнее азиатского.

Мы встретили небольшое стадо слоних с детенышами поблизости от пояса редкого леса около Мотунты. В тело ближайшей было всажено три заряда, в том числе один Джэко-ба; детеныш бросился было на нас, но потом, видя такое множество врагов, остановился и убежал с другими. Стадо останавливалось два раза, поджидая раненое животное, которое не могло за ним угнаться. Слониху предоставили ее судьбе только тогда, когда этого настоятельно потребовал инстинкт самосохранения. Это заставило нас предположить, что, возможно, она была маткой стада. Она пробежала полторы мили, потом остановилась, прислонившись к дереву. Несколько наших людей подошли к ней и выстрелили в нее залпом. Она сделала несколько шагов, потрясла своим хоботом, осторожно преклонила одно колено, потом другое; постепенно согнулись и ее задние ноги, и она упала.

Крик радости вырвался у наших людей. Они бросились вперед и принялись танцевать вокруг упавшего животного с торжествующими криками. Когда мы приблизились, Туба Мокоро подошел к доктору, джэкобовская пуля которого нанесла животному смертельную рану за ухом, и с большим самодовольством заявил: «Вы видите, это сделано благодаря быстроте – моей быстроте. Я бежал и бежал, когда другие отстали, хотя я упал и ушиб колено. Вы ведь дадите мне ткани, не правда ли?»

Наши люди, которые не ели мяса уже три или четыре дня, думали, что могут съесть всего слона сами, и не хотели давать ничего Сэабензо и его народу. Но после того как они ели всю ночь и поворчали на англичан, у которых так мало здравого смысла, что они могут убить слона, а потом не хотят подождать, пока он не будет съеден, они отдали Сэабен-зо больше трех четвертей мяса. Мы же подарили ему клыки. Хобот африканского слона там, где он смыкается с верхней частью морды, так толст, что кажется, будто у животного очень выпуклый лоб. Если отрезать хобот у самой кости, то он так тяжел, что, как заявили наши спутники, его могут поднять только два или три человека их племени.

Слоновое стадо жестоко расправляется с деревьями, которые только местами покрывают эту высокую местность.

Моселекатсе также претендует на всю слоновую кость в своей стране и даже не позволяет ни одному чужестранцу охотиться на слонов в его владениях. Один житель Наталя, не зная об этом запрещении, приехал с намерением поохотиться на этих животных, но его скоро схватили и доставили пред светлые очи вождя. Его продержали на положении свободного пленника в течение 3 месяцев, причем ему разрешалось сколько угодно охотиться на буйволов, жирафов, носорогов и антилоп; но как только он пробовал пойти по следу слона, его помощники, – или тюремщики, – поворачивали голову его лошади в другую сторону.

Макололо по имени Секоке, который недавно вернулся из Бенгелы с хвостами пяти бедных околдованных лошадей, нанес нам визит вместе с несколькими своими товарищами вскоре после нашего прибытия. Они узнали, что все сказанное им доктором о том, что земля окружена океаном, – правда. Они видели море и чудеса на побережье, и корабли – все так, как говорится в Писании. Одни путешественники знают все, а тот, кто не знает Писания и сидит дома, похож по своим знаниям на ребенка. Бенгельские купцы обошлись с ними хорошо и, желая развить торговлю с макололо, сделали каждому богатый подарок, состоявший из предметов одежды. Прежде чем прийти к нам, они оделись в свои новые костюмы и, несомненно, были одеты лучше, чем мы сами. На них были хорошо выстиранные и накрахмаленные рубашки, пиджаки и брюки, белые носки и лакированные башмаки, а на голове красный капюшон и поверх него широкополая коричневая фетровая шляпа. Они долго беседовали с нашими людьми о замечательных вещах, которые видели, и пришли к единодушному мнению, что макололо, прозябающие у себя дома, – просто дикие звери или скот. Но их более богатые соседи, которых они называли полохоло, или зверями, вовсе не хотели допустить, что путешественники знают больше их: «Ну, они видели море, так что ж из этого? Море – это просто вода, а воды они могли увидеть сколько угодно и на родине, – больше, чем им нужно; белые люди приходят к нам в наши селения, – зачем же ходить на побережье, чтобы посмотреть на них?»

У нас создалось впечатление, что правосудие, в общем, осуществляется у макололо довольно справедливо. Старшина отобрал у одного из людей, которые были с нами, бусы и одеяло. Дело было доложено вождю, и он немедленно приказал возвратить вещи и, кроме того, распорядился, чтобы ни один старшина не смел отбирать ничего у вернувшихся людей. Подразумевается, что все принесенное ими имущество принадлежало вождю; люди сложили вещи у его ног и предложили ему взять все; он посмотрел на вещи и сказал, чтобы они оставили их себе. Так бывает почти всегда. Однако Мокоро, боясь, что Секелету может понравиться что-нибудь из самых лучших его вещей, показал только небольшое количество своих старых и наименее ценных приобретений. Масакаса не мог показать много: по дороге он совершил нарушение закона в одной из деревень и предпочел заплатить большую пеню, только бы об этом не узнал доктор. Каждый носильщик имеет право на часть товаров, находящихся в его тюке, хотя бы они были приобретены на слоновую кость, принадлежащую вождю. Они никогда не стесняются предъявлять эти свои права; но если вождь не соглашается на уплату по первому требованию, они не могут просить у него никакого вознаграждения.

Наши люди, привыкшие к нашим обычаям, считали, что английская система оплаты труда – единственно правильная; некоторые даже говорили, что лучше было бы жить под властью такого правительства, при котором жизнь и труд были бы в большей безопасности и больше бы ценились, чем здесь.

Пока они были с нами, они всегда вели себя соответствующим образом во время богослужения и даже требовали того же от других туземцев, которые случайно оказывались присутствующими. Однажды Мошоботуане, вождь батока, пришел к нам с несколькими своими людьми во время богослужения. Они молча прослушали чтение Библии на языке макололо, но, как только мы преклонили колени для молитвы, они начали громко хлопать в ладоши, – это их способ обращения с просьбой. Наши возмущенные макололо быстро положили конец этому шумному аккомпанементу и отнеслись весьма неблагосклонно к этому проявлению невежества. Почти все наши люди научились произносить «Отче наш» и символ веры на своем языке и гордились этим; вернувшись на родину, они любили делать это перед группами восхищенных друзей. Их представления о добре и зле ничем не отличаются от наших, кроме одного момента: они совершенно неспособны понять, почему человеку не приличествует иметь больше одной жены. Год или два назад некоторые из жен ушедших с нами людей обратились к вождю с просьбой разрешить им снова выйти замуж. Они думали, что им больше нечего ждать своих мужей, которых, вероятно, уже нет в живых. Однако Секелету им в разрешении отказал: он сам побился об заклад на большое количество волов, что доктор вернется с их мужьями, а последним обещал, что их жены будут для них сохранены. Таким образом, нетерпеливым супругам пришлось подождать еще немножко. Однако некоторые из них убежали с другими мужчинами; например, так сделала жена Мантланьяне, оставив его маленького сына среди чужих. Мантланьяне очень рассердился, услышав об этом. Но его возмутило не то, что она его покинула, – у него в Тете было две других жены, – а то, что она бросила мальчика.

В теснине Какололе, около горы Маньерере, мы подстрелили красивого водяного козла; он упал на лужайке около ручья, где пасся. Громадный крокодил, который не спал в этот момент, схватил его и утащил в неглубокую воду. Смертельно раненное животное сделало отчаянный прыжок и, протащив за собой на протяжении нескольких ярдов крокодила, вырвалось из чудовищных челюстей. Чтобы спастись от охотника, козел прыгнул в реку и стал переплывать ее; но за ним погнался другой крокодил, которого, однако, быстро послала на дно меткая пуля. Козел проплыл еще немного, потом красивая голова опустилась, тело перевернулось, – и одно из каноэ вытянуло его на берег.

Водяной козел

Рисунок

Ниже Какололе и у подножия горы Маньерере мы увидели выходящие на поверхность на правом берегу Замбези несколько угольных пластов, которые не заметили, когда поднимались вверх.

Читора из Чиковы принял нас со своим обычным гостеприимством. Наши люди были очень довольны его любезностью и, конечно, не сочли ее за признак слабости. Они решили отблагодарить его за приветливый прием, когда явятся сюда с карательной экспедицией поесть овец баньяи в виде наказания за оскорбление, нанесенное им в деле с бегемотом. Тогда они пошлют к Читоре гонца – сказать ему, чтобы он не убегал, так как они, будучи его друзьями, не сделают ничего плохого такому доброму человеку.

Во время нашего путешествия вниз по реке мы собрали о ней следующие сведения. От того места во владениях Синамане, откуда мы отплыли, и до Кансало река более судо-ходна, чем между Тете и Сеной, хотя ширина ее не превышает большею частью 250–300 ярдов, т. е. она здесь не шире, чем Темза у Лондонского моста. Она глубока, и течение ее плавное. Немного ниже Кансало, у Карибы, реку пересекает базальтовая гряда, называемая Накабеле, похожая на искусственную плотину, построенную поперек реки. В ней есть большой проход, и она опасна только для каноэ. Затем глубокая и узкая река течет на протяжении нескольких миль сквозь хребет высоких гор. Еще ниже, к востоку от Кафуэ, ее ширина достигает не менее полумили; течение здесь медленное; много песчаных островов. Затем у Каривуа есть пороги, о которых мы уже говорили, – около 100 ярдов длины и с течением, достигающим почти 6 узлов в час; здесь самое быстрое течение на протяжении всей Замбези, кроме водопадов. От Зумбо и до Чиковы река опять широкая и удобная для навигации.

Чикова, о которой географы иногда говорят как о королевстве, иногда как о водопаде, – район с плодородной равниной на южном берегу. Раньше здесь обрабатывалась земля на обоих берегах, но теперь местность не населена.

Мы вошли на каноэ в пороги Кебрабасы у восточной оконечности Чиковы и прошли несколько миль по воде, пока река не вошла в ущелье 50–60 футов ширины, о котором мы говорили уже, описывая русло и фарватер при низкой воде. Тут плавание стало трудным и опасным. На 15-футовом спуске образовалось за наше отсутствие много небольших водопадов. Два наших каноэ прошли благополучно по узкому фарватеру; он раздваивался, и в месте раздвоения, у скалистой стенки, разделяющей два рукава, то открывалась, то закрывалась глубокая воронка водоворота. Следующим шло каноэ доктора; казалось, оно направлялось прямо в клокочущий водоворот, несмотря на усилия гребцов. Остальные готовились уже спасать утопающих; наши люди кричали: «Смотрите, куда их несет! Смотрите, смотрите!» – когда вдруг раздался громкий треск. Вода реки внезапно и по неизвестным причинам закипела – это случается здесь с неправильными интервалами, и каноэ д-ра Кэрка было брошено на выступающие перпендикулярно из воды скалы. Мы видели, как д-р Кэрк боролся со всасывающим действием воды, которая должна была иметь здесь глубину не менее 15 морских саженей, и, уцепившись за выступ, поднимался на скалу; его рулевой, держась за эту же скалу, старался спасти каноэ. Почти все, что было в лодке, унесла река. Каноэ д-ра Ливингстона, из-за которого было отвлечено внимание людей, было спасено тем, что воронка заполнилась водой как раз в тот момент, когда лодка достигла края ужасного водоворота. В каноэ д-ра Кэрка кое-что осталось, но все ценное, в том числе хронометр, барометр и, к нашему величайшему сожалению, его записки о путешествии и ботанические рисунки деревьев, растущих во внутренней части страны, погибло.

На первый взгляд жители озера Ньяса далеко не кажутся прилежными. Сказать точнее, они просто одержимы страшной ленью. В течение дня можно видеть группы людей, крепко спящих на берегу, под тенью деревьев; создается впечатление, что им легко живется. Но при более близком знакомстве это первое впечатление меняется, так как выясняется, что эти дневные сони усиленно работали большую часть ночи. После полудня они начинают пошевеливаться, проверять и чинить сети, работают около лодок и вьют бечевки. Вечером они отплывают к лучшим местам для ловли рыбы и почти всю ночь, бедняги, работают в воде, возясь со своими сетями.

Они также очень страдают от лихорадки. Мы замечали у них лишаевидную сыпь вокруг ртов, что часто является результатом лечения. Мы установили, что они также подвержены простудам, хотя кожа у них значительно менее чувствительная, чем наша. В соответствии с этим предписания, даваемые туземцам, должны быть изменены для нашей высоковозбудимой кожи. У нас за неделю отрастают такие бороды, как у них за месяц.

Хотя в озере много крокодилов и некоторые из них необычайных размеров, рыбаки говорят, что очень редко эти земноводные утаскивают кого-нибудь. Когда крокодилы легко добывают рыбу – свою естественную пищу, они редко нападают на людей, но, когда они не могут раздобыть себе рыбу из-за замутнения воды во время разливов, они очень опасны.

Многие взрослые мужчины и мальчишки занимаются собиранием буазы, из которой делают нити для плетения длинных сетей. Узел, которым они вяжут сети, отличается от нашего, потому что они неизменно употребляют то, что моряки называют рифовым узлом; но вяжут они сети так же, как и мы, иглой. Судя по тому количеству хлопчатобумажной ткани местного производства, которую носят жители во многих южных деревнях, явствует, что много усердных рук и терпеливых голов занято в выращивании хлопка и в различных медленных процессах, через которые он должен пройти, прежде чем волокно превратится в ткань. Кроме этой отрасли промышленности, здесь производится материя из внутренней части коры не описанного ботаниками дерева группы цезальпинеевых (Се1а1ртаеа).

Для добычи коры, ее дубления и выщелачивания, чтобы она стала мягкой и эластичной, требуется много труда и времени. Количество одежды, сделанное из коры, указывает на то, что ежегодно уничтожается громадное число деревьев; все же близлежащие высоты кажутся хорошо покрытыми лесом.

Жителей озера никак нельзя назвать красивыми: женщины, выражаясь мягко, как подобает, когда речь идет о прекрасном поле, очень некрасивы. Те меры, которые они применяют для того, чтобы стать красивыми и привлекательными, делают их просто отвратительными. Пелеле, или украшение верхней губы, обычно носят все дамы; наиболее ценные пелеле делаются из чистого олова, которому придается форма маленького блюдца; некоторые делаются из белого кварца и придают женщине, носящей его, такой вид, как будто целый дюйм или более прайсовской патентованной свечи проткнули через губу, которая и торчит у кончика носа. Некоторые женщины, не довольствуясь верхними пелеле, доходят до крайности и продевают еще одно пелеле в нижнюю губу через отверстие, находящееся почти против нижних десен. Некоторые пелеле делаются из глины кроваво-красного цвета. Эти губные кольца очень модны, но они так противны, что ни время, ни привычка не могли заставить нас смотреть на них без отвращения.

Все туземцы татуированы с головы до ног, причем у различных племен различные рисунки, характерные для данного племени. Люди племени матумбока, или атимбока, выдавливают на коже лиц маленькие бугорки, так что лица выглядят усыпанными бородавками или угрями. Молодые девушки выглядят хорошенькими до тех пор, пока это противное украшение не делает черты лица более грубыми и не старит их. Одежду их невозможно описать из-за крайней ее скудости. Их прекрасные зубы выщербливаются или заостряются, как у кошек.

По характеру озерные племена ничем не отличаются от других народов. Среди них есть порядочные люди, но значительное число могло бы быть лучше. Они довольно щедры: если кто-нибудь из нас, как это часто случалось, присутствовал при том, как вытягивали сети, нам всегда предлагали рыбу. Однажды, когда мы проезжали мимо группы людей в Памаломбе в ту минуту, когда они вытаскивали свои сети на берег, нас окликнули, попросили остановиться и поднесли нам в подарок прекрасную рыбу. Когда мы приехали как-то к вечеру в одну из маленьких деревень на озере, несколько местных жителей сели в две лодки, закинули свою сеть, вытащили ее и подарили нам весь улов.

С большим мужеством наш мокадамо подошел на 30 ярдов к берегу и стал серьезно их уверять, что мы мирные люди и пришли не воевать, а осмотреть реку. Мы – друзья, и наши соотечественники покупают хлопок и слоновую кость и хотят прийти и наладить с вами торговлю. Единственное, чего мы хотели, – это спокойно подняться вверх по реке, осмотреть ее и снова вернуться к морю.

Пока он вел переговоры со стоящими на берегу, один старый плут, бывший, как видно, их предводителем, пробрался с дюжиной других по берегу вверх, перешел вброд на остров, около которого стояли лодки, и зашел нам в тыл. В диком восторге они бросились в воду и танцевали у нас за спиной, прицеливаясь из натянутых луков и дико жестикулируя. Их главарь убедил свой отряд зайти за деревья и оттуда стрелять в нас. У отряда, стоявшего перед нами на берегу, было много мушкетов, а те, у которых были луки, держали их наготове с положенными на тетивы стрелами. За ними находилась чаща густого кустарника и деревьев, куда они могли моментально ринуться, выстрелив из мушкетов и луков, и там совершенно скрыться от наших глаз: это обстоятельство обычно придает величайшую самоуверенность людям, употребляющим лук и стрелы. Несмотря на эти демонстрации, мы совсем не были расположены схватиться с ними. Целых полчаса мы объясняли им, что вооружены лучше их и что боеприпасов, предполагаемый недостаток которых часто делает их храбрыми, у нас полно; но мы не хотим проливать кровь детей того же «великого отца», которому принадлежали и мы, и если будем вынуждены сражаться, то вся вина падает на них.

Этот способ увещевания имел на этот раз такой успех, что после долгих уговоров главарь и остальные сложили оружие и с берега пошли вброд к лодкам, чтобы обсудить дело. «Река принадлежит нам, мы не позволяем белым пользоваться ею. Если вы хотите, чтобы мы пропустили вас, вы должны внести пошлину». Было унизительно идти на это, но отказ повлек бы войну; мы решили лучше подвергнуться унижению и купили их дружбу, дав 30 ярдов ткани. Они поклялись быть нашими вечными друзьями и сказали, что когда мы будем ехать обратно, они приготовят нам еду. Затем мы подняли парус и пошли дальше, радуясь, что дело закончилось так дружелюбно. Те, которые стояли на берегу, пошли дальше к находящемуся выше изгибу, чтобы, как мы думали, посмотреть на лодку; но в ту минуту, когда мы поравнялись с ними, они, не говоря ни слова в предостережение, дали по нам залп из мушкетов и осыпали отравленными стрелами. К счастью, мы находились так близко, что все стрелы пролетали над нами, но четыре мушкетные пули прострелили парус как раз над нашими головами. Тотчас после выстрелов все нападающие бросились в кусты и высокую траву, за исключением двух, один из которых собирался выстрелить из мушкета, а другой – из лука, но их остановил огонь с нашей второй лодки. Ни один из них не показался вновь, пока мы не удалились на расстояние в тысячу ярдов. Чтобы дать им представление о дальнобойности наших ружей, мы сделали несколько выстрелов в воздух над их головами, и они все убежали в лес. Те, которые находились на песчаном берегу, тоже убежали с необычайной быстротой. Но так как они не стреляли в нас, то мы не преследовали их, и они спокойно скрылись со своими тканями. Возможно, они собирались убить кое-кого из нас и в суматохе ограбить лодки.

Только в тех местах, где происходит торговля рабами, туземцы Африки проявляют кровожадность. Эти люди пользуются плохой славой даже в их собственном племени. Какой-то араб-работорговец, которого мы встретили выше по течению, думая, что мы спускаемся вниз по реке, посоветовал нам не останавливаться в этих селениях, а оставаться в лодках, так как жители очень коварны и нападают без какого-либо предупреждения и без всякого повода. Случай, происшедший с нами, полностью подтвердил его слова. В том месте, где они жили, на реке не было никакой торговли, но выше по реке шла оживленная торговля в каноэ рисом и солью.

Живущие дальше в глубине страны выращивают рис и посылают его вниз по реке для обмена на соль, которая добывается в нескольких местах на берегах. Нападавшие на нас вряд ли ожидали сопротивления. Они сказали соседнему вождю, что, «если бы они знали, что мы англичане, они не напали бы на нас, так как им известно, что англичане умеют больно кусаться».

Глава XXIV

Земледельцы манганджа

Только 15 августа вернулись люди с судна в сопровождении г-на Рэя и заведующего хозяйством «Пионера». Они доставили двух быков, из которых один был тотчас же зарезан, чтобы подбодрить нас, и несколько бутылок вина в подарок от Уэллера и Алингтона. Мы никогда раньше не брали с собой вина, но этот подарок был нам дорог как проявление сердечной доброты тех, кто его прислал. Если попробовать носить с собой в качестве напитка вино или спирт, то только для этого потребуется целая толпа провожатых. Самой большой роскошью во время наших походов были чай или кофе. Ни разу у нас не было столько сахару, чтобы его хватило до конца похода, но кофе хорош и так, а чай без сахара только терпим; мы заметили, что если отправиться утром в путь, не выпив чего-нибудь горячего, испытываешь неприятное чувство: как будто чего-то недостает и подташнивает. Обычно мы пили воду, и если она холодна, то ничто в жарком климате не может с ней сравниться. Мы обыкновенно носили с собой бутылку коньяку, завернутую в наши одеяла, но употребляли его только в качестве лекарства. Перед тем как лечь спать, мы выпивали полную ложку его с горячей водой, чтобы предупредить озноб и приступ лихорадки. Если же лихорадка уже началась, то спиртные напитки приносят только вред, и возможно, что коньяк, разведенный водой, и является причиной многих смертных случаев в Африке.

Сборка «Леди Ньяса» проводилась Рэем с большим успехом. Ему усердно помогали в этом деле трое человек – отличных мастеров и работников. Это были благородные представители английских моряков, и мы с удовольствием назовем их имена, так как они делают честь британскому флоту.

Это были Джон Рид, Джон Пеппель и Ричард Вильсон. Пусть читатель извинит нас за то, что мы это делаем, но нам бы хотелось напомнить здесь, как мы высоко ценили их и как были благодарны им.

Погода была приятно прохладной. Полностью доверяя тем, кого оставляли, мы с легким сердцем двинулись к северу. В течение одного дня пути нас сопровождал Рэй. Так как вся наша группа пришла к выводу, что в каждом путешествии должны принимать участие не меньше двух европейцев, мы взяли с собой в последнюю минуту заведующего хозяйством.

Рэй вернулся, чтобы подготовить «Леди Ньяса» к плаванию и, так как она не так глубоко сидела в воде, как «Пионер», вывести ее в океан в октябре.

Об одной из причин того, почему мы взяли с собой заведующего хозяйством, стоит упомянуть. И он, и другой матрос Кинг, который служил во флоте только старшим кочегаром, были подающими надежды студентами Эбердинского университета. Оба они очень ослабели и побледнели. Это часто случается, если люди живут в низменных местах и им не надо много работать и не о чем особенно думать. Лучшее средство в этом случае – перемена климата и деятельная жизнь. Двухдневный поход только до Мукуру-Мадсе придал Кингу так много жизненной энергии, что он мог бодро отправиться назад. Поэтому, принимая во внимание состояние здоровья заведующего хозяйством, мы и выбрали его для участия в этом путешествии на север. Это мероприятие увенчалось таким успехом, что мы часто сожалели во время нашего трудного похода, что не взяли с собой также и Кинга. Иногда даже перемена места только на 100 ярдов действует так благотворно, что никогда не следует пренебрегать этим в серьезных случаях.

К 19 августа мы уже порядочно прошли. Скоро достигли острова Мотола, у которого была подвешена лодка. По одной из тропинок, вившихся между деревьями и кустами, шли два человека, нашедшие убежище на острове. Шум водопада по другую сторону острова помешал им услышать наши шаги, пока мы не подошли к ним на расстояние какого-нибудь ярда. Прыжок – и связки кореньев, которые они несли, упали на землю; они бросились прочь, как будто хотели кинуться в реку. Мы остановились около кореньев и крикнули им, чтобы они вернулись и взяли свою пищу. Они думали, что мы аджава, но, взглянув на нас, убедились в противном. Было приятно видеть выражение доверия, которое появилось на их лицах, когда мы сказали им, кто мы такие. Это доказывает, как далеко распространилось влияние английского имени.

Коренья были величиной с обыкновенную репу и назывались малапа. Туземцы говорили, что их нужно уметь готовить, иначе ими можно даже отравиться. Это вполне возможно, так как их нужно кипятить в крепком щелоке из древесной коры, слить раствор и прокипятить в таком же растворе еще два раза, прежде чем есть. Теперь в этой стране созрели тамаринды, жители собирали их, удаляли из них излишнюю кислоту тем, что кипятили их стручки с золой железного дерева. Зола эта прекрасного белого цвета. Иногда она так спекается, как если бы в ней имелось большое количество щелочи. Эту золу употребляют также для побелки. Когда мы встречали таких людей, как эти бедные беженцы, то нанимали их нести наш багаж и платили им за работу. Это, по-видимому, внушало им больше доверия, чем если бы мы им сделали какой-нибудь подарок.

Им это нравится больше, чем когда режут по мерке, хотя у очень немногих людей шести футов роста расстояние между концами распростертых рук равняется их росту. Здесь, где бывали арабские купцы, мера, называемая моконо, или локоть, начинает заменять собой употребительную далее на юге морскую сажень. Меряется он от сгиба локтя до конца среднего пальца.

Когда мы на следующий день посетили Муази, то нашли, что он настолько откровенен и чистосердечен, насколько можно было ожидать. Ему не хотелось, чтобы мы шли на северо-северо-запад, потому что он там ведет значительную торговлю слоновой костью. Мы хотели поскорее сойти с невольничьего тракта и оказаться среди населения, которого еще не посещали купцы. Но Муази, естественно, боялся, что мы, придя в страну, как говорят, обильную водой и богатую слонами, могли бы лишить его слоновой кости, которую он теперь получает по дешевой цене и продает торговцам невольниками, когда они проходят через Казунгу на восток. В конце концов, он согласился и предупредил нас, что будет очень трудно достать там продукты, так как в одной области все население было истреблено в войне за невольников, а нам придется там провести одну или две ночи; но он даст нам хороших проводников, которые будут сопровождать нас в течение трех дней. Так как несколько наших людей болело еще с тех пор, как мы поднялись на эту высокую равнину, то мы пробыли у Муази два дня.

Стадо прекрасного рогатого скота свидетельствовало, что в этом районе не было цеце. Скот был с индийскими горбами, очень жирный и ручной. Мальчики без страха разъезжали как на коровах, так и на быках, и животные были до того жирны и ленивы, что только некоторые из них делали лишь слабые попытки лягать своих маленьких мучителей. Муази никогда не доит коров; он жаловался, что если бы мазиту не угнали раньше нескольких голов, то у него теперь было бы очень много скота. Скот свободно бродит по стране и, конечно, тучнеет.

Вдоль невольничьего тракта хлопчатник приходится видеть редко. Это происходит не потому, что земля или климат не благоприятствуют их росту, так как по дороге нам попадалось несколько кустов, бывших в хорошем состоянии и дававших хлопок превосходного качества, а потому, что местное население может удовлетворить свои потребности, выменивая у проходящих работорговцев заграничный коленкор на хлеб. Многие из этих горцев носят козьи шкуры. Хотя у них и полно продуктов, они не особенно охотно их продают. Они привыкли к покупателям, которые дают высокую цену.

Покинув селение Муази, мы шли по плоской местности, покрытой редко растущими тощими высокогорными деревьями, но украшенной многими великолепными цветами. Трава была низкая, не покрывавшая колен, и росла пучками с промежутками обнаженной земли. Деревья были покрыты разнообразными лишаями, что указывало на влажность климата. Сильный и резкий ветер дул на равнине. Его пронизывающую резкость нельзя было объяснить низкой температурой, так как термометр показывал 26°.

Теперь мы начали замечать очень любопытное обстоятельство: где бы ни было расположено какое-нибудь селение манганджа, почти наверное вблизи находилось селение ба-биза. Первые являлись владельцами земли, но последние тоже как будто не считались пришельцами. В самом деле, невозделанные пространства так велики, что народу, у которого мало или совсем нет скота или коз, навряд ли придет в голову мысль ссориться из-за земли, которую он сам не может использовать.

Плоские долины, по бокам которых расположены селения, в определенное время года орошаются реками, протекающими по ним, которые в это время года представляли собой только ряд луж с болотистыми и поросшими осокой промежутками. Когда солнце на своем пути к югу стоит в зените над любой частью тропиков, то начинаются первые дожди, и хотя они обильны, но обычно наполняют только болота и лужи. Когда же солнце на своем пути к северу опять проходит над той же частью, наступают самые большие в году дожди. Пруды и болота, уже наполненные, переполняются и приводят к большому полноводью, которым отличается Замбези; вероятно, таким же способом происходит и наводнение на Ниле.