Ливингстон всегда пытался уладить дело мирно, проявляя при этом необходимое спокойствие и терпение, а его неожиданная улыбка в опасной обстановке часто обескураживающе действовала на «грозного» противника – едва ли были такие люди, которые могли бы внушить ему страх. «Ему неведом был страх», – говорил о нем его друг и многолетний спутник доктор Кэрк.

Ливингстон писал об африканцах: «У меня не выработалось никаких убеждений в отношении их цвета кожи, и действительно, кто долго живет среди них, забывает, что они черные, и воспринимает их просто как одну из групп людей». <.>

На северной окраине озера Ньяса есть город Ливингстония и горы Ливингстона; в Замбии недалеко от водопада Виктория есть город, носящий имя Ливингстона. <.>

Сколь ни были значительны заслуги Ливингстона в исследовании Африки, одни они никогда не возвысили бы его над такими исследователями, как Спик и Стэнли. Его отличали благородство, преданность высоким идеалам и гуманность, проявившиеся в искренней, неподдельной любви к народу Африки. Именно благодаря этому Давид Ливингстон стал величайшим исследователем Африки.

Из книги Г. Вотте «Давид Ливингстон: Жизнь исследователя Африки» (перевод с нем. М. К. Федоренко. М.: Мысль, 1977)

Комментарии

В 1857 г. в Лондоне была издана книга Давида Ливингстона «Missionary Travels and researches in south Africa; including a sketch of sixteen years residence in the interior of Africa, and a JOurnev from the cape of good hore Loanda on the west coast; thence across the continent. Down the river Zambesi, to the eastern ocean.

By david livingstone, LL. D., D. C.L.,

– London. John Myrray. Albemarle street. 1857.

(Путешествия и исследования миссионера в Южной Африке, включая краткое описание шестнадцатилетнего пребывания в Центральной Африке и путешествия от мыса Доброй Надежды до Луанды на западном побережье; оттуда через континент вниз по Замбези к Восточному океану, описанные Давидом Ливингстоном, действительным членом факультета медицины и хирургии Глазго, членом-корреспондентом географического и статистического общества в Нью-Йорке, лауреатом Золотой медали и членом-корреспондентом Королевского географического общества в Лондоне и Париже, и т. д. и т. д. с портретом, картами и множеством иллюстраций. – Изд.: Лондон, Джон Мюррей. – 1857.)

На титульном листе после названия помещено изображение мухи цеце, типичного африканского насекомого, разносчика тяжелого заболевания – сонной болезни.

Книга была высоко оценена как специалистами, так и культурной читающей публикой. Первое издание разошлось быстро. Потребовалось второе. Интерес к Давиду Ливингстону, его жизни и деятельности в Африке, открытиям, сделанным им в почти неизвестной и загадочной для европейцев части земли, на огромном, но почти не изученном материке, был очень велик. Нельзя также забывать и то, что Ливингстон прожил среди местного африканского населения в мире и дружбе шестнадцать лет, прекрасно знал их быт, нравы, нормы поведения. Все это он описал «с прямодушной простотой».

Титульные листы первых английских изданий произведений Ливингстона

Имя Давида Ливингстона стало популярным не только в Англии. Газеты постоянно сообщали о публичных лекциях, докладах и устных рассказах об Африке, быте, нравах ее жителей, природе, животном мире и климате этого материка. Следует также отметить, что Давид Ливингстон страстно выступал против работорговли, подчеркивая – негры и европейцы во всех отношениях равны, но имеют разную культуру, историю.

Переводы книги Ливингстона появились во многих странах. Одной из первых познакомила своих читателей, широкие слои общества с произведением выдающегося миссионера и путешественника Россия. В 1862 г. в Санкт-Петербурге в книжных лавках и магазинах появилось первое сочинение Давида Ливингстона в русском переводе. А в 1868 г. вышло второе, повторное издание.

Перенесенный верными руками

Через сушу и море,

Покоится здесь

Давид Ливингстон,

Миссионер, путешественник,

Филантроп

<…>

В 1874 г. сюда, в почетную гробницу были торжественно опущены останки Давида Ливингстона. Но нет в ней его сердца. Оно захоронено сразу после кончины путешественника в маленькой африканской деревушке Читамбо в глубине Черного континента. Сердце Ливингстона навсегда осталось в Африке, где он снискал мировую славу миссионера-исследователя, где встретил свой последний час и где, как мы видели, имя его не забыто и уважаемо.

Прежде чем подробнее рассказать о том, за что Давид Ливингстон снискал всемирное признание как исследователь и гуманист, остановимся хотя бы бегло на основных вехах его биографии.

Давид Ливингстон родился в Блантайре в Шотландии 19 марта 1813 г. в бедной набожной шотландской семье. Он рано познал нужду и тяжелый труд. С десяти лет Давид стал работать на хлопчатобумажной фабрике по двенадцать, а иногда и по четырнадцать часов в день. И все же он находит силы учиться в свободные часы. Много занимается самообразованием, а в 1836 г. даже начинает учебу на медико-хирургическом факультете в Глазго.

За материальной поддержкой для продолжения учебы Давид обращается в Лондонское миссионерское общество, и с тех пор его жизнь так или иначе всегда с ним связана. Будучи на практике в лондонской больнице Чаринг-Кросс, Давид почти случайно знакомится с Робертом Моффатом, который начал вести миссионерскую деятельность в Южной Африке еще в 1816 г. Встреча эта была для Ливингстона судьбоносной: она привела его в Африку и свела с будущей женой, дочерью Моффата, – Мэри.

В 1840 г. 27-летний Давид Ливингстон получает диплом врача и официальное звание миссионера и отправляется в самом конце года (как оказалось навсегда!) в Африку. Плавание из Ливерпуля в Капскую колонию было долгим. В пути капитан корабля обучает молодого миссионера астрономии, навигации, определению географического положения по звездам. Только в июле 1841 г. Ливингстон добирается до миссионерской станции Моффата – Курумана. Ливингстон старается быстрее освоить местные языки, чтобы его проповеди были более доходчивы, работает в типографии, которую устроил Моффат, создавший грамматику языка аборигенов.

Ливингстон неоднократно надолго покидает Куруману, чтобы изучать ее ближние и дальние окрестности. В феврале 1843 г. он совершает один, верхом на воле, особенно далекое путешествие, желая подыскать место для собственной миссионерской станции. Сюда, в Маботсе, в конце того же года он переезжает с молодой женой Мэри, строит дом, школу, молельню. Но разные обстоятельства заставили Ливингстона оставить Маботсе. Он переселяется с женой еще на сто километров севернее, в Чонгуан. Здесь находится «резиденция» местного вождя, покровительствующего Ливингстону. Миссионер вновь начинает строительство, сам обжигает кирпичи для своего дома, занимается кузнечным делом, разводит сад и огород.

Но местность контролируется бурами, настроенными против миссионеров из Англии. Они препятствуют оседанию Ливингстона и здесь. Начинается новый переезд. В Колобенге миссионер строит сам уже третий свой дом в Южной Африке. Временно он с женой и первым ребенком, Робертом, живут в простой хижине. В июле постройка большого каменного дома завершена. Кроме того, Ливингстон строит в Колобенге школу и прочный дом для местного вождя, который вскоре принимает христианство.

Это была большая удача для миссионера, но тогда же «дремавшая с юношеских лет страсть к исследованиям проснулась в нем», как писал о Ливингстоне его немецкий биограф Герберт Вотте. Весной 1849 г. Ливингстон решает отправиться в дальнее путешествие с чисто исследовательскими целями. Он давно хотел увидеть таинственное озеро к северу от Колобенга, которое никто из европейцев еще не видал. Так произошло первое географическое открытие Ливингстона – озеро Нгами.

Ливингстон достиг южного края самого большого «белого пятна» в центре Африканского материка. Где-то тут, в неведомых еще европейцам просторах, зарождались великие реки Африки – Нил, Конго и Замбези. Загадка местонахождения их истоков издавна волновала умы географов. Оказавшись вблизи этой области, Ливингстон не мог отказаться от попытки разгадать ее. Все меньше его теперь привлекала оседлая миссионерская жизнь. И когда через два года после знакомства с озером Нгами он добрался до многоводной реки Лиамбье, которая оказалась в действительности средним течением Замбези, Ливингстон окончательно посвятить себя исследованию неизведанных краев. Он остался верен этому до последнего своего часа.

Бушмены

Рисунок Г. Фритча

О племени бакалахари давно сообщалось, что это – самое древнее из бечуанских племен. О них говорили, что они владели огромными стадами крупного рогатого скота, о чем упоминает Брус, пока не были ограблены и загнаны в пустыню новыми пришельцами, принадлежащими к их народности. Живя с тех пор на тех же равнинах, где живут и бушмены, подвергаясь воздействию того же климата, перенося также жажду и столетиями питаясь одинаковой с бушменами пищей, они представляют собой незыблемое доказательство того, что местность сама по себе не может объяснить расовых различий. Бакалахари упорно сохраняют любовь бечуанов к земледелию и к домашним животным. Каждый год они возделывают мотыгой землю под огороды, хотя часто все, на что они могут надеяться, это только арбузы и тыквы. Они заботливо выращивают небольшие стада коз, хотя, как я сам видел, им приходится с трудом доставать для них воду из маленьких колодцев, набирая ее в скорлупу страусовых яиц или просто черпая ложкой. Обыкновенно они сближаются с «влиятельными людьми» из живущих поблизости к пустыне разных бечуанских племен для того, чтобы доставать себе копья, ножи и табак в обмен на шкуры животных. Они добывают эти шкуры, охотясь на небольших хищников кошачьей породы, а также на шакалов двух видов – темного и золотистого; у первого, «мотлосе» (Megalotis capensis, или Cape fen-nec), – самый теплый из всех мехов, какие только есть в этой стране; из шкуры второго, «пукуйе» (Canis mesomelas и C. aureus), выделывают очень красивые плащи, называемые кароссами. Следующими по ценности являются: «ципа», или маленький оцелот (Felis nigripes), «туане», или рысь, дикая кошка, пятнистая кошка и другие мелкие животные. Добывают также во множестве шкуры «пути» (небольшая антилопа) и «пурухуру» (горный козел), не говоря о шкурах львов, леопардов, пантер и гиен.[3] За время моего пребывания среди бечуанов ими были сшиты кароссы более чем из 20 000 шкур; часть из них пошла на местных жителей, а часть была продана торговцам; многие из них, как я думаю, нашли дорогу в Китай. Баквейны покупали у восточных племен табак, а на него покупали у бакалахари шкуры, дубили их, шили из них кароссы и затем уходили на юг, чтобы купить на них телок. Мне часто задавали вопрос: «Много ли коров у королевы Виктории?»

Семья бушменов

Рисунок второй половины XIX в. с натуры

Одно бечуанское племя часто причиняет им обиды и наносит ущерб, вынуждая отдавать шкуры, которые они берегут, быть может, для своих друзей. Бакалахари – робкие люди и в физическом отношении похожи на аборигенов Австралии. У них тонкие ноги и руки и большой отвислый живот – следствие грубой и неудобоваримой пищи, которой они питаются. В глазах их детей вы не увидите блеска. Я никогда не видал, чтобы их дети играли. Несколько бечуанов могут прийти в деревню, где живут бакалахари, и безнаказанно распоряжаться всем; но когда эти же авантюристы встречаются с бушменами, они бывают вынуждены сменить высокомерно-деспотический тон на тон раболепной лести; бечуаны знают, что если они ответят отказом на требование от них табака, то бушмены, вольные дети пустыни, могут решить дело в свою пользу посредством отравленной стрелы.

Деревянный снаряд бушменов для вызывания дождя

Берлинский музей народоведения

Страх перед такими посещениями со стороны людей чужого бечуанского племени заставляет бакалахари избирать себе место жительства далеко от воды. Нередко они прячут в ямы запасы своего продовольствия, засыпают их песком, сделав над этим местом костер. Когда они хотят запасти питьевую воду, то их женщины отправляются за ней, неся на спине мешки или сетки с двадцатью или тридцатью сосудами. Эти сосуды состоят из цельной скорлупы страусовых яиц с отверстием на одном конце, в которое может войти палец. Каждая женщина берет стебель тростника длиною около 2 футов [около 60 см], привязывает к одному его концу пучок травы и опускает его в яму, выкопанную до такой глубины, как только может достать рука. Затем вокруг стебля тростника крепко утрамбовывается мокрый песок. Взяв в рот свободный конец стебля, женщина образует в зарытом пучке травы род вакуума, благодаря чему туда собирается вода и быстро поднимается по стеблю в рот. Рядом со стеблем на несколько дюймов [1 дюйм равен 2,54 см] ниже рта сосущей воду женщины кладется на землю яйцо. По мере того как она высасывает воду глоток за глотком, вода эта идет по соломинке в яйцо. Воду заставляют идти по наружной поверхности соломинки, а не внутри ее. Если бы кто-нибудь попытался пустить изо рта струю воды в бутылку, поместив ее несколько ниже рта, то он скоро понял бы мудрость этой выдумки бечуанской женщины, заключающуюся в том, что струя воды направляется в сосуд посредством соломинки. Вся вода проходит, таким образом, через рот женщины, как через насос, и когда воду приносят домой, то ее тщательно прячут.

Наша дорога на север шла почти посредине того конусообразного массива суши, который образует Кэпский мыс. Если мы разделим мысленно этот конус на три зоны, или продольные полосы, то найдем, что климат, ландшафт и население каждой из них имеют свои отличительные признаки. Это особенно заметно за пределами колонии. Местами кажется, что одна полоса является продолжением другой и переходит в нее, но в целом деление это подтверждается их несходством.

Крещеные кафры-хламбе

Рисунок XIX в.

В восточной зоне часто встречаются горы, покрытые всюду вечнозелеными деревьями, которым нисколько не вредят ни пожары, ни засуха (Strelitzia, Zamia horrida Portulacaria afra, Schotia speciosa, Euphorbias, Aloes arborescens). Склоны горных ущелий на побережье покрыты строевым лесом. Эта зона сравнительно хорошо орошается протекающими по ней реками и ручьями. Количество выпадающих за год дождей здесь значительно.

Жители, кафры, или зулусы, высокого роста, мускулисты и хорошо сложены; они отличаются энергией, смелостью и хитростью; в общем, они вполне оправдывают характеристику, данную им военным начальством белых: «великолепные дикари». Оставляя в стороне черную окраску их кожи и курчавые, как шерсть, волосы, они по красивому телосложению и форме черепа могли бы равняться с лучшими из европейцев.

Зулусский колдун

Рисунок XIX в.

Следующую зону, занимающую центр континента, едва ли можно назвать холмистой, потому что имеющиеся здесь холмы очень невысоки. Эта зона состоит из больших, слегка холмистых равнин. Здесь нет высоких гор, есть немного источников и еще меньше рек. Дождей здесь выпадает не так много, и засухи бывают по несколько лет. Без искусственного орошения здесь невозможно выращивать ни один из европейских злаков.

Жители этой зоны, бечуаны, по происхождению, очевидно, одной ветви с вышеупомянутыми племенами и очень похожи на них, будучи земледельческим и пастушеским племенем, но сравнительно с кафрами они более робки и ниже последних по своему физическому развитию.

Улица в бечуанском городе Курумане

Рисунок

Западная зона еще ровнее центральной и становится неровной только около побережья. Она заключает в себе огромную равнину пустыни Калахари, отличительной особенностью которой является чрезвычайная скудость водой и, несмотря на это, довольно обильная растительность.

Вероятная причина недостаточности дождевых осадков на этой обширной равнине заключается в том, что на большей части пространства внутри страны преобладают восточные ветры с легким уклоном на юг. Влага, воспринятая атмосферой с Индийского океана, отлагается на гористом восточном склоне материка; когда движущиеся массы воздуха доходят до самого высокого места, то это бывает как раз на границе великой равнины, или, поскольку речь идет о Калахари, на границе больших нагретых равнин внутри страны; там, встречаясь с разреженным воздухом этой раскаленной сухой поверхности, восходящее тепло еще более способствует удержанию в воздухе остатков влаги и, в соответствии с увеличением «гигрометрической» его силы, средняя и западная части страны могут получать лишь очень редкие ливни.

Бечуанский тростниковый танец в лунном свете

Иллюстрация к первому английскому изданию произведений Д. Ливингстона

Это же явление, имеющее здесь место в гигантском масштабе, наблюдается и на Тэйбл Маунтин («столовая гора») в Кэпе, где оно вызывает развертывание облачного слоя, или «скатерти». Юго-восточный ветер заставляет подниматься на высоту по меньшей мере 3000 футов [около 900 м] массу воздуха, равную диаметру горы; распространение воздушных масс наверху, вместе с сопутствующим ему холодом, сразу же создает образование на вершине горы облака; влага, находящаяся в воздушных массах, становится видимой; плавно поднимающиеся и сменяющиеся одни другими массы воздуха производят непрерывное образование облаков, причем верх этой массы паров, или «скатерть», является плоским и кажется недвижным, но на подветренной стороне клубы густого пара все время вздымаются и опускаются, и когда они достигают внизу того места, где большая плотность воздуха и более высокая его температура усиливают способность воздуха удерживать влагу, то там облака совершенно исчезают.

В разных местах этого края бамангвато держат большие стада овец и коз. Где только встречается соль и растет кустарник, там эти животные достигают полной упитанности. Козье молоко, вследствие своей густоты, свертывается не так легко, как коровье, но туземцы открыли, что сок плода одного пасленового растения, толуане, будучи подмешан к молоку, производит быстрое его створаживание. Бечуаны наливают молоко в мешки, сделанные из недубленой кожи, из которой полностью удалена шерсть. Подвешенное на солнце, молоко в мешках скоро свертывается. Вынув внизу из мешка затычку, удаляют сыворотку и добавляют в мешок свежее молоко и так делают до тех пор, пока весь мешок не наполнится густым кислым творогом, который, когда к нему привыкают, кажется восхитительным. Богатые примешивают его к каше, в которую они превращают всякую пищу, и так как от такой прибавки каша становится питательным и укрепляющим блюдом, то иногда по адресу бедных и слабых физически людей слышится презрительная фраза: «Эти люди едят кашу на воде». Это блюдо у туземцев занимает место нашего ростбифа.

Дождливый сезон в этом году держался дольше обычного времени. У Нчокоцы термометр в самом прохладном тенистом месте показывал 96° [36,2 °C]. На Колобенге такая высокая температура была предвестником близости дождя. В Курумане дождь можно считать неизбежным, когда температура поднимается там выше 84° [31,7 °C], а на далеком севере, прежде чем можно ждать охлаждающего действия испарений от дождя, она поднимается выше 100° [37,7 °C]. Здесь шарик термометра на глубине 2 дюймов [около 5 см] в земле показывал 128° [48,2 °C]. Вся местность вокруг Нчокоцы выглядела выжженной, и на глаза очень утомительно действовал ослепительный блеск от белого налета соли, которым покрыты всюду встречающиеся здесь обширные блюдца.

На огромных равнинах, по которым мы ехали под ослепительными, палящими лучами солнца, всюду виднелись стада зебр, гну и иногда буйволов. Целыми днями стояли они около колодцев, глядя в них жадными взорами, мучаясь невыносимым желанием получить хоть каплю содержащейся в них тошнотворной воды. Пользоваться безвыходным положением этих бедных животных и убивать их из ружья одно за другим без малейшей мысли об использовании их мяса, шкуры и рогов является просто бессмысленной жестокостью. Когда в них стреляют ночью, то животные чаще бывают ранены, а не убиты. У раненых животных жажда настолько усиливается, что они в отчаянии медленно подходят к воде, которую вы достали из колодца, невзирая на опасность: «Хотя я умираю, мне нужно пить». А страус, даже когда он не ранен, при всей своей осторожности не может противиться крайнему желанию утолить палящую его жажду. Пользоваться его несчастным положением значило бы поступать подобно бушменам, которые получают именно таким путем большую часть добываемых ими страусовых перьев, но они при этом едят и мясо страуса и поэтому заслуживают оправдания.

Мы ехали по бесконечному блюдцу Нтветве, на котором, как на безбрежном море, можно было определять географическую широту. Поверхность огромных пространств этой страны состоит из известкового туфа с очень тонким почвенным покровом на нем. Повсюду на этой твердой, ровной поверхности в изобилии растут баобабы и деревья «мопане». Проехав около двух миль за северный край блюдца Нтветве, мы распрягли своих быков, сделав стоянку под широко раскинувшимися ветвями великолепного баобаба, который на языке бечуанов называется «мована». На высоте 3 футов [около 1 м] от земли окружность его ствола равнялась 85 футам [почти 26 м].

Деревья мована являются в этой стране самым поразительным примером живучести растений. Поэтому для нас было полной неожиданностью, когда в нескольких милях от места нашей стоянки мы напали на засохший баобаб. Из волокон, извлекаемых из коры баобаба, туземцы делают крепкие веревки. Часто со всего ствола снизу до высоты, достижимой для рук человека, бывает содрана вся кора, что оказалось бы гибельным для любого другого дерева, но на баобаб это не оказывает никакого действия, кроме того, что заставляет его посредством процесса грануляции выгнать новую кору. Обдирание коры туземцами производится часто, поэтому нередко можно видеть, что диаметр нижних 5–6 футов [1,5–2 м] ствола у баобаба немного меньше диаметра вышележащих его частей. Даже те оставшиеся на дереве куски коры, которые при обдирании ствола отделились от него внизу, но еще соединены с ним вверху, продолжают расти и очень напоминают метки, сделанные кафрами на шее у быков: кафры отдирают снизу лоскут кожи от тела, не отрывая его сверху и оставляя его свисать и болтаться. Никакое наружное повреждение, даже повреждение, причиняемое огнем, не может уничтожить баобаб, так же как невозможно причинить ему чувствительный вред изнутри. Баобаб всегда бывает внутри пустым, т. е. имеет дупло. Я видел одно дерево, внутри которого могли улечься и спать двадцать или тридцать человек, как в большой хижине. Порубка этого удивительного дерева не уничтожает его жизнедеятельности и живучести. В Анголе мне пришлось видеть ряд случаев, когда срубленное и лежащее на земле дерево продолжало и после этого расти в длину. Так обстоит дело с большей частью деревьев, растущих в этом климате.

Как у Секелету, так и у меня была небольшая цыганская палатка для сна. Хижины у макололо содержатся в чистоте, но у макалака они кишат паразитами. Чистота у первых обязана существованию обычая покрывать пол в хижине замазкой, сделанной из коровьего помета, смешанного с землей. В некоторых деревнях, когда мы ложились спать в палатке, по нашим лицам бегали мыши, не давая нам спать, или голодные бродячие собаки пожирали наши ботинки, оставляя нам одни подошвы. Когда они совершили это, а также и другие преступления, мы сняли себе хижину.

Лучшие хижины макололо состоят из трех круглых стен с небольшими отверстиями вместо дверей, как в собачьей конуре; для того чтобы проникнуть внутрь хижины, нужно, даже вползая туда на четвереньках, пригнуться очень низко к земле. Крыша хижины, напоминающая по форме шляпу китайца, делается из тростника или прямых жердей, связанных крепкими волокнами из лубка мимозы. Когда крыша бывает готова, ее поднимают и насаживают на стену так, чтобы ее края покоились на двойном ряде кольев, уставленных в форме круга, а между этими рядами кольев сооружается еще третья стена. Крышу покрывают сверху мелкой травой, которая прикрепляется к ней тем же самым материалом, каким связаны жерди. Так как края крыши выступают далеко за стены, находясь на высоте 4 футов [около 1,2 м] от земли, то тень от них – самая лучшая, какую только можно найти в этой жаркой стране. Эти хижины дают прохладу и в самый знойный день, но они тесны, и ночью им недостает вентиляции.

Постелью служит рогожа, сделанная из камыша, скрепленного веревками. На этой жесткой ровной рогоже скоро начинают болеть бедра, так как на полу хижины нельзя сделать ямку для выступающей части бедра, как мы делаем всегда, когда спим на траве или на песке.

Мы направлялись в это время в местность, находившуюся выше Сешеке, называемую Катонга. Река здесь несколько шире, чем в Сешеке, и, наверное, не меньше 300 ярдов [около 275 м]. Направляясь на восток, она идет сначала очень медленно. Когда из Секхоси прибыли челноки для нашей переправы, то один из товарищей покойного Себитуане встал и, глядя на Секелету, закричал: «У хозяина старшие всегда командуют в бою». Это было сразу понято: Секелету со своими молодыми людьми был вынужден предоставить старикам почетное право оставаться на южном берегу и наблюдать, чтобы все садились в челноки по порядку. Перевоз такой большой партии людей занял много времени, потому что даже при быстрой работе веслом на переезд челнока от одного берега до другого требовалось 6–8 минут.

Несколько дней ушло у нас на то, чтобы собрать нужное количество челноков в разных деревнях, расположенных по берегам реки, которая, как мы узнали, называется у бароце Льямбай или Лиамбье. В первую нашу поездку мы не могли установить этого и поэтому назвали реку по имени города Сешеке. Слово «сешеке» означает «белые песчаные берега». В этой местности много песку. А слово «Лиамбье» значит «большая река». В разных местах ее называют различно. Это та самая река, которая известна нам под названием Замбези. Все названия ее имеют одно и то же значение и выражают представление туземцев об этом величественном потоке, являющемся главным водостоком всей страны.

Для того чтобы помочь в снабжении наших людей продовольствием и в то же время для того, чтобы рассмотреть прилегающую местность, я во время нашей стоянки в деревне Башубья (17°29 38 ю. ш., 24°33 в. д.) несколько раз ездил к северу от нее на охоту. Местность здесь покрыта группами прекрасных деревьев, между которыми по всем направлениям идут красивые открытые прогалины; во время разлива реки эти прогалины затопляются; здесь гораздо больше возвышенных, заросших деревьями мест, чем между Чобе и Лиамбье. Почва состоит здесь из темного суглинка, как и во всех местах, которые затопляются во время разлива, а между деревьями она песчаная и не так густо зарастает травой. Границей наводнения на севере является песчаный гребень, заросший деревьями, тянувшийся параллельно реке в восьми милях от нее; в том направлении имеется много участков леса, который растет на песчаной почве, а дальше вы попадаете опять на другие обширные пространства с аллювиальным покровом, на котором растет мало деревьев. Такая почва находится всегда по соседству с реками, которые каждый год выходят из берегов теперь или выходили прежде. Дожди выпадают здесь в достаточном количестве, и люди, пользуясь этим, с успехом выращивают зерновые культуры и земляные орехи.

Когда детеныши гиппопотамов слишком малы, то они стоят у матери на шее и маленькая голова раньше всех поднимается над водой. Пока детеныш предоставлен всецело уходу матери, то она, зная о необходимости для него в дыхании, показывается на поверхности воды чаще обычного. В реках Лунды, где гиппопотамам угрожает опасность от выстрелов больше, чем здесь, они благодаря опыту становятся весьма сообразительными: в то время как гиппопотамы, живущие по р. Замбези, высоко поднимают свою голову над водой для выдыхания воздуха, гиппопотамы Лунды предпочитают держать свой нос среди водяных растений и дышать так тихо, что об их присутствии в реке даже и не думаешь, если только не увидишь на берегу следов их ног.

Глава XIV

Страна становится еще красивее. – Как мы проводили свой день. – Люди и водопад Гонье. – Учтивость и щедрость населения. – Дожди. – Пчелоеды и другие птицы. – Пресноводные губки. – Течение. – Смерть от укуса льва в Либонте. – Устройство ночлега во время путешествия. – Приготовление пищи. – Обилие мяса. – Различные виды птиц. – Водяные птицы. – Египетские гуси. – Крокодилы. – Один из моих людей едва избежал гибели. – Суеверное чувство в отношении крокодила. – Крупные дикие животные. – Лекарство, гарантирующее меткую стрельбу из ружья. – Воскресенье. – Певчие птицы. – Дикие плоды. – Зеленые голуби. – Мелководная рыба. – Гиппопотамы

У водопада Гонье. 30 ноября 1853 г. Здесь очень жарко, потому что не было дождя. Деревья одеты в самую яркую зелень, множество цветов украшает ландшафт, но жара так велика, что от недостатка влаги все листья в полдень поникают и кажутся увядшими. Если впереди природа будет такой же красивой, какой она была за последние четыре градуса широты, то это будет действительно прелестная местность.

Все мы были сильно утомлены путешествием. Как пасмурная, так и солнечная погода действовали на нас одинаково угнетающе. Испарение от реки было, наверное, очень сильным; у меня было такое чувство, как будто все соки организма тоже захвачены общим током устремившегося вверх испарения; для возмещения их потери нужно пить неимоверное количество воды.

Обычный наш день имеет такой распорядок: мы встаем еще до пяти часов, когда только начинает светать. Пока я одеваюсь, кофе бывает готово. Наполнив им свою жестяную кружку, отдаю остальное своим спутникам, которые с большим удовольствием пьют со мной этот укрепляющий напиток. Пока начальники отряда распивают кофе, слуги грузят поклажу в челноки, и, наскоро покончив с завтраком, мы все садимся в них. Следующие два часа являются самыми приятными часами за весь день плавания по реке.

Люди гребут очень энергично. У бароце, привычных гребцов, широкая, хорошо сложенная грудная клетка и могучие плечи, но нижние конечности – посредственные. Чтобы облегчить себе скучную, однообразную работу, гребцы часто принимаются громко перебраниваться друг с другом. Около одиннадцати часов мы выходим на берег и едим мясо, которое остается иногда от предшествующего ужина, или бисквиты с медом, запивая их водой.

Отдохнув с часок, мы снова садимся в лодки, сгибаясь под зонтом. Жара действует угнетающе. Ничем не защищенные от солнца люди обливаются потом и во второй половине дня начинают по временам останавливаться, как будто поджидая челноки, которые остались позади. До места ночлега мы доезжаем часа за два до захода солнца и, совершенно обессиленные, с радостью выходим на берег. Вечернее наше меню снова составляет кофе с бисквитами или кусок черствого хлеба из кукурузной муки, если на наше счастье нам не удается что-нибудь убить; в последнем случае мы варим себе полный котел мяса. Мясо разрезается на длинные полосы и заливается водой. Когда вода в котле выкипит, оно считается готовым.

В Гонье, чтобы обойти водопад, люди переносят челноки на руках по суше, подвешивая их к шестам, сложенным в форме косого креста. Они кладут шесты на плечи и, двигаясь бодрым шагом, быстро выполняют свою задачу. Самая ничтожная шутка вызывает у этой компании неудержимый хохот.

Водопад в Гонье создается накоплением воды позади него, как в Ниагарском; он имеет форму расселины. Ниже водопада река на много миль заключена в узкое пространство шириной не более сотни ярдов [90 м]. По нему с шумом бежит вода, создавая представление об огромных, вновь и вновь набегающих массах ее; и самый опытный пловец нашел бы трудной задачей держаться на поверхности бурного течения этой реки. Во время разлива река поднимается в этом месте по отвесной линии на 50 или 60 футов [15–18 м]. Острова, расположенные выше водопада, покрыты необычайно красивой зеленью. Это зрелище было самым красивым из всего, что я видел прежде.

Встречались здесь и другие деревья, совершенно неизвестные моим спутникам, достигающие 50 футов [15 м] высоты; они имеют одинаковую толщину снизу доверху и совершенно лишены ветвей.

В этих лесах нам впервые встретились ульи, сделанные руками человека. Они встречаются здесь на всем пути вплоть до самой Анголы. Длина улья – 5 футов [1,5 м]. Изготовляют их следующим образом. На дереве делают два поперечных кольцевых разреза коры на расстоянии 5 футов [1,5 м] один от другого; затем между ними делается еще один по длине дерева; после этого кора по обе стороны продольного разреза приподнимается и отделяется от ствола, причем все время тщательно следят, чтобы не нарушалась целость коры, пока она не сойдет, наконец, со ствола вся. Снятая кора, в силу своей эластичности, принимает ту же самую форму, которую она имела на дереве; щель зашивается или зашпиливается деревянными шпильками, а с обоих концов вставляются кружки, сделанные из крученой травы. В центре одного из этих кружков делается леток для пчел, и улей готов.

Ульи укладываются на высоких деревьях в горизонтальном положении. Таким именно образом и собирается весь воск, экспортируемый из Бентвелы и Лоанды. Он целиком является продуктом свободного труда. К стволу дерева, на котором находится улей, всегда привязывается какой-нибудь амулет, и этот амулет оказывается достаточной защитой от воров. Туземцы очень редко крадут друг у друга; все они верят в то, что волшебные средства могут навлечь на них болезнь и смерть. Считая, что такие средства известны очень немногим, они на деле предпочитают руководствоваться той мыслью, что самое лучшее – никого не трогать. Мрак, царящий в этих лесах, усиливает у людей суеверные чувства.

Так как теперь был сезон дождей, то нам попадалось очень много грибов. Мои спутники ели эти грибы с большим наслаждением. Съедобные виды грибов растут всегда на термитниках; шляпка у них достигает размеров тульи шляпы; они белого цвета и очень вкусны, даже если есть их сырыми. Некоторые несъедобные грибы имеют ярко-красный цвет, а другие – синий.

Несмотря на дождь и возобновившуюся у меня лихорадку, зрелище этих новых мест доставляло мне большое удовольствие. Глубокий мрак, царивший здесь, представлял сильный контраст с ослепительным блеском солнца и полным отсутствием тени в пустыне Калахари, оставившими у меня неизгладимое впечатление. По временам мы выходили из лесного мрака в какую-нибудь маленькую прелестную долину с водоемом в середине, который теперь был наполнен водой, а в другое время является просто колодцем.

Мы переехали на челноках через одну небольшую, никогда не пересыхающую речку, носящую название Лефудже («быстрина»). Она течет с высокой красивой горы, называемой Монакадзи («женщина»), которая, по мере того как вырастала перед нашими взорами в двадцати или тридцати милях на восток от нашей дороги, представляла собой приятное и услаждающее взоры зрелище. Эта гора имеет удлиненную форму и возвышается над окружающей ее равниной по меньшей мере на 800 футов [около 240 м].

Название реки Лефудже происходит, вероятно, от быстрого течения на всем ее коротком пути, который она должна проходить от горы Монакадзи до Леебы.

Около долины встречаются всегда небольшие деревушки. В некоторых из них мы отдыхали. Когда мы решали остановиться в какой-нибудь деревне на ночь, то жители ее предоставляли нам для устройства ночлега крыши своих хижин, похожие по форме на шляпу китайца. Крыши при желании можно снимать со стен. Хозяева хижин снимали крыши и приносили их к тому месту, которое мы выбирали для ночлега, и мои люди устанавливали их на колья, после чего мы спокойно устраивались под ними на ночь. Всякий, кто приходил приветствовать Маненко или нас, тер золой верхнюю часть своих рук и груди, согласно существующему здесь обычаю, а кто хотел показать более глубокое уважение, растирал золу также и на лице.

Около каждой деревни мы видели всегда идола. В стране, населенной племенем балонда, этот обычай распространен повсюду. Когда нам попадался в лесу идол, то мы всегда знали, что находимся в пятнадцати минутах ходьбы от человеческого жилья. Однажды нам попался чрезвычайно безобразный идол, установленный на бревне, укрепленном на двух подпорках. К бревну были привязаны две веревки для подвешивания жертв. Когда я заметил своим спутникам, что хотя у этих идолов есть уши, но они не могут слышать, то узнал, что балонда и даже бароце верят, будто бы посредством этих чурбанов, сделанных из дерева и глины, могут совершаться предсказания и что хотя само дерево не может слышать, но у его владельцев есть волшебные средства, с помощью которых можно заставить идола слышать и давать ответы на вопросы, так что если к деревне приближается какой-нибудь враг, то ее жители всегда располагают сведениями об этом.

Я не мог удержаться от громкого смеха по поводу беззастенчивой наглости этого дикаря и, возвращаясь к себе под проливным дождем, не падал духом. Негостеприимное отношение к нам со стороны этого вождя подействовало на моих друзей удручающе, но, когда они завели беседу с одним из слуг Катенде, тот предложил им дать Катенде какую-нибудь небольшую вещь, чтобы попытаться сделать его сговорчивее. Перебрав все свои рубашки, я выбрал для подачки самую плохую из них и передал Катенде приглашение прийти и выбрать у меня что-нибудь еще, но добавил, что, когда я приеду к своему вождю голым и у меня спросят, где моя одежда, я буду вынужден признаться, что оставил ее у Катенде. Рубашка была отправлена к нему, и вместе с его слугой пошли некоторые из моих людей. Они скоро вернулись. Рубашка была принята, и нам обещали, что на следующий день пришлют проводников и провизию. Вождь выразил, кроме того, желание видеть меня на обратном пути. Мне сообщили, что он очень толстый.

Торговцы, которые приходят сюда, держат себя, по-видимому, очень робко и уступают каждому предъявленному к ним требованию. Мой человек, увидев, что один из местных жителей очень похож на его знакомого, назвал его в шутку по имени последнего, объяснив при этом, почему он так назвал его; это было сочтено за большое оскорбление, и с него потребовали большой штраф. Когда дело было доложено мне, то я не нашел, что наш человек причинил какой-нибудь вред, и сказал всем своим, чтобы они просто ничего не отвечали «оскорбленному». Тот был совершенно обезоружен этим, потому что туземцы чувствуют свою силу только в обстановке скандала, когда от слов, сказанных противником в запальчивости, разгораются страсти друзей будто бы обиженного человека. В данном случае, покричав немного, туземцы сказали нашему человеку, что все будет в порядке, если они выменяют у него что-нибудь, но тот не стал даже разговаривать с ними, и они ушли с вытянутыми физиономиями.

Я и мои люди были совершенно изумлены требованием платы за разрешение на проезд и полным пренебрежением вождя к общепринятым обычаям гостеприимства. Задержанные проливным дождем целых два дня на месте, мы почувствовали, что для путешествия по этой стране в дождливый период от нас требуется порядочный запас терпения.

Мы отправились в путь, не видевшись с Катенде, и, переправившись через небольшую речку Сенгко, около которой мы отдыхали, подошли через два часа к другой речке, Тотело, которая была побольше первой. Через нее был перекинут мост. На дальнем его конце стоял негр, который потребовал с нас плату за проход по мосту. Он сказал, что это его мост, его тропинка, что проводники – его дети и что если мы не заплатим ему, то он не пустит нас дальше.

Для меня было такой неожиданностью встретить в этих местах частицу цивилизации, что я несколько секунд стоял, уставившись на дерзкого взимателя пошлин, пока один из наших людей не снял с рук три медных браслета и не предложил их в уплату за всю партию людей. Негр был лучше, чем показалось нам с первого взгляда, потому что он сейчас же пошел в свой довольно большой сад и принес нам в подарок листья табака.

Когда мы ушли довольно далеко от деревень, то проводники, данные нам Кандженке, сели и сказали нам, что перед нами – три дороги и что если мы сейчас же не дадим им мануфактуры, то они предоставят нам самим выбирать лучший путь. Так как я нанял их только потому, что они знали все тропинки между деревнями, находившимися на нашем пути, и всегда возражал, когда они вели нас не в сторону Лоанды, то я предпочел, чтобы мои люди продолжали путь без проводников, предоставив самим себе избрать дорогу, которая должна была вести нас в правильном направлении. Но Ма-шауана, опасаясь, как бы мы не заблудились, попросил у меня разрешения отдать проводникам его собственную материю, и они снова пошли с нами вперед с радостными криками: «Аверие! Аверие!»

Во второй половине этого дня мы подошли к долине, которая была с милю шириной и наполнена прозрачной, бегущей по ней водой. Люди переходили ее вброд по горло в воде, а мы трое, переправляясь на быках, промокли до самого пояса, потому что наши грузные быки не могли плавать. Помимо всего этого случилась гроза, сопровождаемая сильнейшим ливнем; долину совсем затопило, земля набухла, повсюду появились глубокие лужи, похожие на небольшие озерки, и мы провели наступившую ночь в мокрых одеялах, дрожа от холода.

27-го. Через пять часов приятной езды по полям и лугам, напоминающим леса и луга Лунды, мы приехали в деревню, населенную басонго; это племя было подчинено португальцам. Мы переехали через несколько небольших потоков, которые идут в западном направлении и, соединяясь вместе, образуют р. Квизе, приток Коанзы. Наш путь лежал на запад. Басонго очень вежливый народ, как, впрочем, и все племена, покоренные португальцами. Но басонго и бангала покорены еще только частично. Чем дальше мы едем на запад, тем менее независимо туземное население, пока мы не достигаем соседства Лоанды, где свободные туземцы чувствуют себя почти так же, как рабы.

Всех жителей этой области, так же как и жителей Лунды, можно назвать настоящими неграми, если только помнить сделанные ранее ограничения. У всех здешних жителей черный цвет кожи, уплощенный толстый нос, удлиненные кзади и кверху головы, покрытые курчавыми волосами, и другие особенности негров. Но если эти типичные особенности заставляют причислять их к семейству настоящих негров, то читатель, думающий, будто бы все эти черты встречаются часто в одном индивидууме, имеет явно неправильное представление. Некоторое утолщение и выступание губ вперед у всех, но в каждой деревне встречается много людей, у которых эта толщина и выступание выражены не больше, чем у европейцев. Все они чернокожие, но цвет кожи у разных лиц имеет оттенки от самого черного до светло-желтого. Когда мы едем на запад, то видим, что светлый оттенок преобладает над темным, а затем, когда мы попадаем в область воздействия влажного морского воздуха, то опять находим, что кожа у людей делается более темной, доходя до совершенно черного цвета у прибрежного населения. Характерная форма головы с ее курчавыми волосами хотя и обычна, но не повсеместна. У племен, живущих на восточной стороне континента, как, например, у кафров, головы сложены красиво и вполне европейского типа. Примеры такого рода можно видеть очень часто. Когда я познакомился с чернокожими людьми настолько близко, что, глядя на лицо, забывал о цвете кожи, то я был поражен полным сходством некоторых туземцев с известными нашими европейскими знаменитостями. Исключением являются готтентоты и бушмены, потому что у них особенная и форма головы, и волосы; последние, например, выходят у них из кожи прямо пучками с голыми промежутками между ними, и когда эти пучки бывают короткими, то они напоминают сидящие на коже черные зерна перца, очень непохожие на густую массу вьющихся волос у балонда и марави. С полной готовностью воздать должное уважение мнениям тех, кто посвятил себя специальному изучению этнологии, я чувствую для себя невозможным признать, будто преувеличенно подчеркнутые черты, которые обычно считаются типичными для негров, характерны для большинства какой-нибудь народности на юге Центральной Африки. Мне кажется, что памятники Древнего Египта лучше воплощают в себе идеал жителей Лунды, чем изображения, находящиеся в любой из работ по этнологии.

На нашем пути к Санзе через прекрасную, плодородную и хорошо населенную страну мы снова соприкоснулись с р. Квизе, и здесь мы имели удовольствие видеть поле роскошной пшеницы, растущей без искусственного орошения. Ее колосья были почти 4 дюймов [10 см] длиной. Они вызывали большое любопытство у моих спутников, которые отведали моего хлеба в Линьянти, но никогда не видели прежде пшеницы на корню. Это небольшое поле было обработано португальским торговцем Миландом. Его поле было интересным как показатель того, что могла производить земля на этом возвышении; на поле, кроме пшеницы, мы видели великолепные европейские овощи; после мы узнали, что в некоторых местах этой области распространялось само по себе кофейное дерево. Его можно видеть на возвышенностях Тала Мунгонго, т. е. почти в 33 милях от западного берега, где оно было введено впервые миссионерами-иезуитами.

Воскресенье 30 апреля мы провели в Нгио, близ переправы через р. Квизе, так как она пересекает нашу дорогу до своего впадения в Коанзу. Страна делается все более и более открытой, но все еще обладает необычайным плодородием, она покрыта густой, сочной травой от 2 до 3футов [60–90 см] вышиной. В ней много деревьев, и она хорошо орошается. Ландшафт усеян деревнями басонго, и нередко рядом с ними стоит прямоугольная мазанка, принадлежащая какому-нибудь туземцу португальской крови, занимающемуся торговлей. Здесь у людей есть коровы и свиньи. Через каждые восемь или десять миль на нашем пути встречается группа шалашей, сделанных из палок и травы. Это – места для ночлега путников. По дороге непрерывным потоком идут люди, одни к берегу, другие – оттуда. Они носят товары в особого рода корзине, прикрепленной к концам двух палок длиной до 5–6 футов [от 1,5 до 1,8 м], называемых мотете; корзину ставят или на голову, или на одно плечо. Когда корзина помещается на голове, палки выступают вперед горизонтально, и когда носильщик хочет отдохнуть, он ставит палки на землю, а груз прислоняет к дереву, так что ему не нужно поднимать его снова с земли на голову. Груз стоит прислоненный к дереву, подпираемый на этом уровне палками. Часто носильщик просто ставит палки на землю и стоит, придерживая груз, пока не отдышится, избегая таким образом труда опускания корзины на землю и поднятия ее снова на голову.