Говоря о том, что пейзаж кое-где в Европе, вероятно, превосходит все, что мы видели, я исключаю как совершенно особый тип пейзажи тропического пояса. Эти два типа несравнимы между собой; но я уже и так не раз распространялся о великолепии тропических стран. Так как сила впечатлений обыкновенно зависит от ранее создавшихся представлений, то могу прибавить, что свои представления я почерпнул из живых описаний Гумбольдта в «Personal Narrative», которые своими достоинствами намного превосходят все, что я когда-либо читал о тропиках. Но, даже ожидая на основании этих впечатлений чего-то самого необыкновенного, я нисколько не разочаровался в том, что увидел как в первую, так и в последнюю мою высадку на берегах Бразилии.

Среди картин, оставивших глубокий след в моей памяти, ни одна не превосходит величественного вида первобытных лесов, не тронутых рукой человека, будь то леса Бразилии, где царят силы Жизни, или Огненной Земли, где господствуют Смерть и Разрушение. Все это храмы, наполненные разнообразными произведениями творца Природы; в этом уединении нельзя оставаться равнодушным и не чувствовать в человеке чего-то большего, нежели одно только его телесное существование. Вызывая в памяти образы прошлого, я вижу, что у меня перед глазами часто мелькают равнины Патагонии; между тем все объявляют эти равнины жалкими и бесполезными. Описать их можно, только перечисляя отрицательные признаки: ни жилья, ни воды, ни деревьев, ни гор, и только немногочисленные карликовые растения. Почему же в таком случае эти безводные пустыни так прочно утвердились у меня в памяти? Да и не только у меня одного. Почему не произвели на меня такого же впечатления еще более ровные, более зеленые и плодородные пампасы, полезные человеку? Я затрудняюсь разобраться в этих ощущениях, но, должно быть, это происходит оттого, что равнины Патагонии дают полный простор воображению. Они бескрайни, ибо с трудом проходимы, а потому не исследованы; судя по их виду, они пребывают уже долгие века в том состоянии, в каком находятся ныне, и не видно конца такому состоянию в будущем. Если бы, как полагали древние, плоская земля была окружена безграничным водным простором или раскаленными до невыносимой жары пустынями, то кто, глядя на эти последние границы человеческого знания, не был бы охвачен глубокими, хотя и неопределенными, чувствами?

Наконец, из картин природы очень памятны виды, открывающиеся с высоких гор, хотя эти виды в известном смысле никак нельзя назвать красивыми. Когда я смотрел вниз с высочайшего гребня Кордильер, мелкие подробности не отвлекали, и меня переполняло сознание грандиозных размеров окружающих громад.

Из отдельных предметов, быть может, ничто не порождает такого изумления, как первая встреча с дикарем в его родной обстановке — встреча с человеком на самой низкой, самой варварской ступени его развития. Спешишь перенестись мыслью в глубь прошедших веков и вопрошаешь себя: неужели и наши прародичи были похожи на этих людей? — людей, у которых самые жесты и выражения лиц менее понятны нам, чем у домашних животных, людей, которые не обладают инстинктом этих животных и вместе с тем не могут, видимо, похвастать ни человеческим разумом, ни даже какими-нибудь навыками, обязанными своим происхождением разуму. Мне не верится, чтобы возможно было описать или изобразить различие между дикарем и цивилизованным человеком. Это то же самое, что разница между диким и прирученным животным, и наблюдать дикаря столь же интересно, как каждому интересно увидеть льва в его пустыне, тигра, терзающего свою добычу в джунглях, или носорога, бродящего по диким равнинам Африки.

Среди других замечательнейших зрелищ, какие мы наблюдали, можно отметить Южный Крест, Магеллановы Облака и другие созвездия южного полушария; водяной смерч; ледники, опускающиеся голубыми потоками льда и нависающие крутым обрывом над морем; лагунный остров, возведенный рифообразующими кораллами; действующий вулкан; губительные последствия сильного землетрясения. Эти последние явления были мне, быть может, особенно интересны ввиду их тесной связи с геологическим строением земли. Впрочем, землетрясение на всех должно производить чрезвычайно сильное впечатление: земля, на которую мы с раннего детства смотрели как на символ незыблемости, колеблется у нас под ногами, как тонкая корка, а глядя, как в один миг рушатся плоды трудов человека, мы чувствуем все ничтожество его хваленого могущества.

Геология этого острова — самый интересный раздел его естественной истории. У входа в гавань в стенке прибрежных обрывов виднеется совершенно горизонтальная белая полоса, протянувшаяся на несколько миль вдоль берега, на высоте около 45 футов над водой. Исследование показывает, что этот белый пласт состоит из известняка, заключающего в себя множество раковин моллюсков, из коих все или почти все и поныне живут на соседнем берегу. Пласт покоится на древних вулканических породах; сверху его покрывает базальт, который излился в море, должно быть, в то время, когда слой белого ракушечника лежал на дне. Интересно проследить те изменения, которые произвела раскаленная лава, покрывшая эту рыхлую массу, кое-где превратившуюся в кристаллический известняк, а кое-где — в плотную пятнистую породу. Когда известняк был захвачен шлаковыми обломками нижней поверхности лавового потока, он превратился в пучки красивых, лучеобразно расположенных волокон, напоминающих арагонит9. Пласты лавы слегка наклонными площадками поднимаются один за другим к внутренней части острова, откуда первоначально потекли потоки расплавленной каменной массы. В исторические времена на Сантьягу, мне кажется, нигде не замечалось никаких признаков вулканической деятельности. Среди многочисленных красных шлаковых холмов лишь изредка удается обнаружить такие, вершины которых сохранили хотя бы форму кратера; у берега, однако, можно еще различить следы более поздних потоков, образовавших цепи обрывов, не таких высоких, как более древний ряд, но заходящих дальше к морю; таким образом, по высоте обрывов можно приблизительно судить о древности потоков.

Во время нашей стоянки я наблюдал повадки некоторых морских животных. Большая Aplysia попадается здесь очень часто. Это морская улитка имеет около пяти дюймов в длину; окраска ее грязно-желтоватая, с пурпурными прожилками. По краям ее нижней поверхности, или ноги, с обеих сторон имеются две широкие кожные складки, которые по-видимому, играют по временам роль вентилятора, прогоняющего воду через спинные жабры, или легкие. Питается она нежными морскими водорослями, растущими среди камней в мутном мелководье. В желудке ее я нашел несколько мелких камешков, как в мышечном желудке у птиц. Если улитку потревожить, она выделяет очень яркую пурпурно-красную жидкость, которая окрашивает воду на целый фут в окружности. Есть у нее и другой способ защиты: едкие выделения, покрывающие все ее тело, вызывают ощущение острого ожога, подобное тому, какое производит Physalia, или «португальская галера».

Несколько раз я с большим интересом наблюдал повадки осьминога, или спрута. Хотя эти животные часто попадаются в лужах, остающихся после отлива, но завладеть ими вовсе не легко. При помощи своих длинных рук и присосков они могут втягивать свое тело в чрезвычайно узкие щели, а если они уж укрепились там, то приходится приложить большую силу, чтобы вытащить их. В иных случаях они с исключительной быстротой бросались с одной стороны лужи на другую задом вперед, окрашивая в то же мгновение воду темно-коричневыми чернилами. Этих животных бывает трудно обнаружить вследствие еще одной весьма необычайной их способности — изменять свой цвет подобно хамелеону. По-видимому, они изменяют тона в соответствии с характером дна, над которым находятся: в глубокой воде их общий оттенок был коричневато-пурпурный, а на суше или в мелкой воде этот темный оттенок сменялся желтовато-зеленым. При более внимательном рассмотрении цвет этот оказывался почти серым, испещренным множеством ярко-желтых крапинок; серый цвет изменял свою яркость, а крапинки то исчезали, то вновь появлялись. Изменения эти происходили таким образом, будто по телу беспрерывно проходили облака, оттенок которых изменялся от гиацинтового до каштаново-коричневого. Под действием слабого гальванического разряда соответствующий участок тела становился почти совершенно черным; такой же эффект, но только в меньшей степени, вызывало царапанье кожи иголкой. Эти наплывающие облака, похожие, как можно было бы выразиться, на игру красок на лице, происходят, как говорят, от попеременного расширения и сокращения крохотных пузырьков, содержащих различно окрашенные жидкости.

Спрут проявлял свою хамелеоноподобную способность как плавая, так и неподвижно лежа на дне. Меня очень занимали разнообразные уловки, к которым прибегал один спрут, стараясь остаться незамеченным; он, казалось, вполне понимал, что я подстерегаю его. Некоторое время он лежал без движения, потом, крадучись, точно кошка за мышью, продвигался на дюйм или на два; время от времени он изменял свой цвет; действуя таким образом, он добрался до более глубокого места и тут внезапно рванулся вперед, оставляя за собой густую завесу чернил, чтобы скрыть нору, в которую он уполз.

На следующий день мы направились в селение Лас-Минас. Местность стала несколько более холмистой, но в остальном оставалась все той же; впрочем, житель пампасов, несомненно, счел бы ее настоящими Альпами. Эта страна так слабо-заселена, что за целый день мы не встретили ни единого человека. Лас-Минас очень мал даже по сравнению с Мальдонадо. Он расположен на небольшой равнине и окружен низкими скалистыми горами. Построен он, как это принято здесь, симметрично и, с выбеленной церковью в центре городка, выглядел весьма привлекательно. Крайние дома одиноко возвышались на равнине; возле них не было ни садов, ни дворов. В тех местах это обычное явление, и потому все дома выглядят как-то неуютно. На ночь мы остановились в пульперии, т. е. в питейном заведении. Вечером сюда пришла толпа гаучосов пить водку и курить сигары. Наружность их весьма замечательна; в большинстве они статны и красивы, но лица у них надменные и разбойничьи. Нередко они отпускают себе усы, а их черные длинные вьющиеся волосы падают на спину. В своей яркой, красочной одежде, со звенящими на каблуках огромными шпорами, с ножами, заткнутыми за пояс наподобие кинжалов (и часто в качестве таковых употребляемыми), они выглядят совсем не так, как можно было бы ожидать, судя по названию «гаучо», т. е. попросту крестьянин. Вежливость их не имеет границ; они никогда не выпьют водки, если вы наперед не попробуете ее; но даже когда они отвешивают свой чрезвычайно изящный поклон, вид их таков, будто они не прочь при первом удобном случае перерезать вам горло.

На третий день мы не раз меняли направление пути, так как я занялся осмотром нескольких пластов мрамора. На красивых, поросших травой равнинах мы видели много страусов (Struthio rhea). Некоторые стаи насчитывали двадцать-тридцать птиц. Когда они стояли на каком-нибудь небольшом возвышении, то выглядели очень величаво на фоне ясного неба. Я никогда не встречал таких доверчивых страусов где-либо в других частях этой страны: к ним можно было легко приблизиться, быстро подъезжая верхом, но тут они, распустив крылья, пускались, как на парусах, прямо по ветру и вскоре оставляли лошадь далеко позади.

Вечером мы подъехали к дому дон Хуана Фуэнтес, богатого землевладельца, с которым, однако, никто из моих спутников не был лично знаком. Приближаясь к дому незнакомого человека здесь принято выполнить несколько мелких требований этикета: медленно подъехав к двери, вы восклицаете в знак привета «Ave Maria», и, пока кто-нибудь не выйдет и не пригласит вас спешиться, не полагается даже слезать с лошади; хозяин по установленной форме отвечает: «Sin pecado concebida», т. е. «зачавшая без греха». Войдя в дом, вы несколько минут поддерживаете какой-нибудь разговор общего характера, прежде чем попросить разрешения провести здесь ночь. Это встречают согласием, как нечто само собой разумеющееся. Затем приезжий ест вместе с семьей, и ему отводят комнату, где он устраивает себе постель из попоны своего рекадо (пампасского седла). Любопытно, что сходные условия вырабатывают и сходные обычаи. На Мысе Доброй Надежды повсюду наблюдается такое же гостеприимство и почти такие же детали этикета. Однако разница между характером испанца и голландца-бура сказывается в том, что первый никогда не задаст гостю вопроса, выходящего за рамки самых строгих правил вежливости, тогда как голландец допросит его, где он был, куда едет, чем занимается и даже сколько у него братьев, сестер или детей.

Вскоре после нашего приезда к дон Хуану к дому его пригнали одно из больших стад коров, и трех животных отобрали на убой для нужд хозяйства. Эти полудикие животные очень проворны, и, будучи отлично знакомы с роковым лассо, изрядно утомили лошадей, которым пришлось долго гоняться за ними. После того как я своими глазами увидел все это натуральное богатство дон Хуана — огромное количество скота, лошадей и прислуги, мне особенно странным показалось его жалкое жилище. Пол был мазаный, из затвердевшей глины, а в окнах не было стекол; гостиная могла похвастать лишь несколькими стульями и табуретками самой грубой работы да парой столов. Ужин, несмотря на присутствие нескольких гостей, состоял из жареной и вареной говядины, наложенной двумя, огромными грудами, да нескольких тыкв; кроме тыквы никаких других овощей не было; не оказалось даже кусочка хлеба. Для питья всем присутствующим служил один большой глиняный кувшин с водой. А ведь этот человек был владельцем нескольких квадратных миль земли, почти каждый акр которой мог бы приносить хлеб, а при затрате небольшого труда — и все обыкновенные овощи. Весь вечер мы занимались тем, что курили да немного пели, импровизируя под аккомпанемент гитары. Синьориты сидели все кучкой в одном углу комнаты и не ужинали с мужчинами.

Два дня спустя я снова поехал к гавани; неподалеку от того места, куда мы направлялись, мой спутник, тот же, что и накануне, заметал трех человек, охотящихся верхом. Он немедленно спешился и, внимательно присмотревшись к ним, сказал: «Они сидят верхом не так, как христиане, да и никто ведь не имеет права выезжать из форта». Трое охотников съехались вместе и тоже сошли с лошадей. Затем один из них снова сел на лошадь и скрылся за холмом. Спутник мой сказал; «Теперь и нам надо сесть на лошадей; зарядите ваш пистолет», — и взглянул на свою собственную саблю. Я спросил: «Это индейцы?» — «Quien sabe? (Кто знает?) Если их не больше трех, то это неважно». Тут мне пришло в голову, что тот человек поехал за холм, чтобы привести остальных своих соплеменников. Я высказал это предположение, но все, чего мог добиться в ответ, было: «Quien sabe?» Мой спутник ни на минуту не переставал пристально вглядываться в далекий горизонт. Его необыкновенное хладнокровие показалось мне скверной шуткой, и я спросил его, почему мы не повернем домой. Ответ его меня изумил: «Мы возвращаемся, только едем близко к болоту; мы загоним туда лошадей как можно дальше, а тогда доверимся собственным ногам, так что опасности никакой». Я был далеко не так уверен в этом и выразил желание прибавить шагу. Но он сказал: «Нет, нельзя, пока они не спешат». Когда малейшая складка местности скрывала нас, мы мчались галопом, но, оказавшись на виду, опять ехали шагом. Наконец, мы достигли долины и, свернув налево, галопом понеслись к подножию холма: проводник дал мне подержать свою лошадь, заставил собак лечь на землю, а сам пополз на четвереньках на разведку. Некоторое время он, не приподнимаясь, вглядывался в даль, как вдруг, разразившись смехом, воскликнул: «Mugeres!» (Женщины). Он узнал жену и свояченицу майорова сына, которые искали страусовые яйца. Я описал поведение, этого человека, так как он действовал в полном убеждении, что то были индейцы. Но как только нелепая ошибка была обнаружена, он привел мне сотню мотивов, почему это не могли быть индейцы, — а, между тем в свое время ни одно из этих соображений не приходило ему в голову. После того мы тихо и мирно доехали до низменного мыса, называемого Пунта-Альта, откуда могли обозреть почти всю обширную гавань Баия-Бланки.

Широкий водный простор во многих местах запружен большими илистыми отмелями, которые здешние жители называют кангрехалес, т. е крабьими садками, из-за множества мелких крабов, живущих там. Ил так мягок, что пройти по отмелям невозможно даже на самое короткое расстояние. Поверхность многих из них покрыта тростником, и во время прилива видны только верхушки растений. Как-то раз на лодке мы так запутались среди этих отмелей, что едва нашли дорогу. Не видно было ничего, кроме плоских гряд ила; день был не совсем ясный, лучи сильно преломлялись или, как об этом говорят моряки, «все казалось выше». Все, что ни открывалось нашему взору, было горизонтально, кроме самого горизонта; тростник казался кустами, повиснувшими в воздухе, вода казалась илистыми отмелями, а илистые отмели водой.

На Пунта-Альте мы провели ночь, и я занялся поисками ископаемых костей, ибо этот мыс — настоящий склеп вымерших чудовищ. Вечер был совершенно тихий и ясный; крайнее однообразие пейзажа сообщало ему какую-то привлекательность даже посреди этих илистых отмелей с чайками да песчаных бугров с одинокими грифами. На обратном пути, утром, мы напали на совсем свежий след пумы, но нам не удалось разыскать ее. Кроме того, мы видели пару сорильо, или скунсов, — эти отвратительные животные встречаются здесь довольно часто12. С виду сорильо похож на хорька, только немного крупнее и гораздо толще в сравнении с остальными размерами. Сознавая свою силу, он бродит днем в открытом поле и не боится ни собак, ни людей. Если натравить на него собаку, он мгновенно охлаждает ее пыл несколькими каплями вонючей маслянистой жидкости, которая бьет в нос и вызывает сильную тошноту. На что бы ни попала жидкость, вещь раз и навсегда испорчена. Азара говорит, что запах этот можно услышать на расстоянии лье; не раз, входя в гавань Монтевидео, мы чувствовали этот запах на борту «Бигля», когда ветер дул с берега. Достоверно известно, что все животные с величайшей готовностью уступают место сорильо.

15 сентября. — Наутро мы встали очень рано и вскоре проехали посту, где индейцы убили пятерых солдат. На теле офицера было 18 ран, нанесенных чусо. К середине дня, после напряженной скачки, мы добрались до пятой посты и из-за некоторых затруднений в получении лошадей остались там ночевать. Так как этот пункт был самым открытым на всей линии, здесь находился 21 солдат; на закате они вернулись с охоты с семью оленями, тремя страусами и множеством броненосцев и куропаток. Здесь имеют обыкновение, проезжая по равнине, поджигать ее; поэтому ночью горизонт был озарен с нескольких сторон ярким заревом пожаров. Делается это отчасти для того, чтобы причинить хлопоты бродящим индейцам, но главным образом для улучшения пастбища. По-видимому, на покрытых травой равнинах, где нет крупных жвачных четвероногих, есть необходимость уничтожать огнем избыток растительности, чтобы на следующий год выросли полезные травы.

Ранчо в этом месте не могло похвастать даже крышей: то была просто круглая загородка из стеблей чертополоха для защиты от ветра. Оно стояло у самого озера, большого, но мелкого, изобиловавшего пернатой дичью, среди которой обращал на себя внимание черношейный лебедь.

Ржанка, которая выглядит так, точно стоит на ходулях (Himantopus nigricollis), встречается здесь обычно большими стаями. Ее напрасно обвиняют в том, что она не изящна: когда она шагает по мелкой воде — это ее излюбленное местопребывание, — походку ее никак нельзя назвать неуклюжей. Птицы эти в стае испускают крик, удивительно похожий на лай своры маленьких собак в пылу погони; просыпаясь среди ночи, я не раз приходил в недоумение от этого доносившегося издали крика. Теру-теро (Vaneilus cay anus) — другая птица, часто нарушающая ночную тишину. Своим видом и нравами она во многих отношениях походит на наших чибисов; крылья ее, однако, снабжены острыми шпорами вроде тех, что имеются на ногах у обыкновенного — петуха. Теру-теро, как и наш чибис, получил название по звуку своего голоса. Всякого, кто проезжает по покрытым травой равнинам, постоянно преследуют эти птицы, по-видимому питающие ненависть к роду человеческому и, по моему убеждению, сами заслуживающие ненависти за их неумолкающие, однообразные и режущие слух крики. Охотнику они досаждают всего более, извещая всех птиц и зверей о его приближении; путнику же они, быть может, как говорит Молина, приносят пользу, предупреждая его о полуночных разбойниках. В период высиживания они подобно нашим чибисам стараются, притворившись ранеными, отвести собак и других врагов от своих гнезд. Яйца этой птицы считаются большим лакомством.

16 сентября. — Направляемся к седьмой пбсте у подножия Сьерра-Тапальгуэн. Местность была совершенно ровная, покрытая грубой травой, почва-мягкий торфяник. Хижина здесь оказалась замечательно чистенькая, столб посредине и стропила были сделаны примерно из дюжины сухих стеблей чертополоха, связанных сыромятным ремнем; на этих стойках, напоминавших ионические колонны, покоились крыша и стены из тростника. Здесь нам рассказали один факт, которому я не поверил бы, если бы не имел отчасти очевидного его доказательства, а именно, что в предыдущую ночь шел град величиной с маленькие яблоки и чрезвычайно сильный: он бил с такой силой, что была убита большая часть диких животных. Один из солдат уже нашел 13 мертвых оленей (Cervus campestris), и я видел их только что снятые шкуры; другая группа принесла за несколько минут до моего приезда еще семь. А мне хорошо известно, что один человек, без собак, вряд ли мог бы убить семь оленей за целую неделю. Эти — люди говорили, что видели около пятнадцати мертвых страусов (часть одного из них мы съели за обедом), а также нескольких страусов, у которых был, по-видимому, выбит один глаз. Было убито множество мелких птиц-уток, ястребов, куропаток. Я видел одну такую куропатку с черным пятном на спине как будто от удара булыжником. Ограда из стеблей чертополоха вокруг хижины была почти разрушена, а сам рассказчик, когда высунул голову, чтобы посмотреть, в чем дело, был сильно ранен и теперь носил повязку. Говорили, что гроза разразилась на сравнительно небольшом пространстве; в прошлую ночь мы с места нашего ночлега ясно видели густую тучу и зарницы в том направлении. Кажется невероятным, чтобы подобным образом могли быть убиты такие крепкие животные, как олени; но я на основании приведенных данных считаю, что весь рассказ ничуть не преувеличен. Вместе с тем я рад, что его правдоподобие подтверждается иезуитом Добрицгоффером, который, говоря о местности, лежащей много севернее, рассказывает, что там падал град огромной величины и перебил очень много быков и коров; поэтому индейцы называют это место Лалеграикавалька, что означает «маленькие белые предметы». Д-р Малколмсон также сообщает мне, что в 1831 г. в Индии он был свидетелем грозы с градом, который побил много крупных птиц и нанес много вреда крупному рогатому скоту. Эти градины были плоские, одна из них имела 10 дюймов в окружности, а другая весила 2 унции [ок. 60 г.]. Они взрывали посыпанную гравием дорожку, точно мушкетные пули, и проходили сквозь оконное стекло, пробивая в нем круглые отверстия, но не разбивая его.

В Чили и Перу приучению лошади к узде уделяют большее внимание, чем в провинциях Ла-Платы, и это обусловлено, очевидно, более сложным рельефом местности. В Чили лошадь не считается окончательно объезженной, пока ее нельзя остановить на всем скаку в любом месте, например на плаще, брошенном на землю, или под самой стеной, так что вздыбленное животное задевает стену копытами. Я видел горячего коня, которого всадник, управляя только указательным и большим пальцем, заставил проскакать во весь опор через двор, а затем пустил его описывать очень быстрые круги вокруг столба веранды, так хорошо сохраняя расстояние, что всаднику все время удавалось касаться столба вытянутой рукой. Затем он исполнил полувольт в воздухе и, точно так же вытянув другую руку, стал с поразительной скоростью вертеться в обратном направлении.

Такая лошадь действительно хорошо выезжена, и, хотя на первый взгляд все это может показаться бесполезным, тем не менее дело обстоит далеко не так. Подобная выездка есть не что иное, как доведение до совершенства тех качеств, какие бывают необходимы каждый день. Пойманный на лассо вол иногда начинает быстро кружиться, и, если лошадь недостаточно хорошо выезжена, сильно натянутое лассо пугает ее, и она не вертится вслед за волом подобно оси колеса. От таких случаев уже погибло много людей: дело в том, что если лассо захлестнется вокруг тела всадника, то сила, с которой тянут животные с противоположных концов ремня, мгновенно перережет человека чуть ли не пополам. На тех же принципах устраиваются скачки: расстояние составляет всего лишь 200–300 ярдов, зато от лошадей требуется стремительность. Скаковых лошадей приучают не только стоять, касаясь копытами черты, но и ставить все четыре ноги вместе, чтобы с первым же скачком полностью вводилась в действие сила задних ног.

В Чили мне передавали рассказ, который, мне кажется, соответствует истине и наглядно показывает пользу хорошо выезженного коня. Один почтенный человек ехал однажды верхом, повстречал двух всадников и в лошади одного из них признал ту, которую у него недавно украли. Он потребовал свою лошадь, но те в ответ вытащили сабли и погнались за ним. Хозяин краденой лошади на своем добром и быстром коне держался лишь немного впереди преследователей; проезжая мимо густого куста, он обогнул его кругом и резко затормозил коня до полной остановки. Преследователям пришлось пронестись мимо. Тогда он тотчас же ринулся вслед за ними, одному вонзил нож в спину, другого ранил, отнял у умирающего разбойника лошадь и поехал домой. Для таких наезднических трюков необходимы две вещи: очень сильные удила — вроде тех, что у мамелюков, — с силой которых лошадь хорошо знакома, несмотря на редкое их употребление, и большие тупые шпоры, которыми можно пользоваться либо только прикасаясь ими, а то и причиняя острую боль. Я полагаю, что с английскими шпорами, которые колют кожу при самом легком прикосновении, выездить лошадь по южноамериканскому способу было бы невозможно.

В одной эстансии около Лас-Вакаса каждую неделю режут большое число кобыл, чтобы снять с них кожи, хотя цена каждой кожи только 5 бумажных долларов, или около полукроны. На первый взгляд кажется странным, чтобы стоило убивать кобыл ради такого пустяка; но в этой стране считается смешным объезжать кобылу или ездить на ней, а потому они нужны только на развод. Сколько я видел, кобылы используются здесь единственно для вытаптывания пшеничных зерен из колосьев; для этого их гоняют по круглому загону, в котором разбросаны пшеничные снопы. Человек, который резал здесь кобыл, был знаменит тем, что ловко владел лассо. Он бился об заклад, что, стоя на расстоянии 12 ярдов от входа в корраль, без промаха поймает за ноги любое животное, какое только пробежит мимо него. Был тут еще другой человек, утверждавший, что войдет в корраль, поймает кобылу, свяжет ей передние ноги, выведет ее, повалит наземь, убьет и растянет кожу на кольях для сушки (последняя работа весьма утомительна), — и все это проделает с 22 животными за день, или же за тот же срок убьет и обдерет 50 кобыл. Это был бы колоссальный труд, потому что неплохой работой считается ободрать и растянуть для сушки 15–16 шкур за день.

Часто, ложась отдыхать среди открытых равнин и глядя вверх, я видел грифов, носящихся в воздухе на большой высоте. Не думаю, чтобы на ровной местности пешеход или всадник обыкновенно осматривали сколько-нибудь внимательно ту часть небосклона, которая лежит выше чем на 15° над горизонтом. Если это так, то тогда гриф, прежде чем попасть в поле нашего зрения, летит на высоте от трех до четырех тысяч футов, его расстояние по прямой линии от глаза наблюдателя должно быть несколько более двух британских миль. Мудрено ли тогда, что он остается незамеченным? Не может ли дело обстоять так, что, когда охотник убивает зверя в уединенной долине, за ним все время следят сверху острые глаза птицы? А та особая манера, с которой гриф снижается, не дает ли знать всем трупоядным птицам в окрестности, что для них готова добыча?

Когда кондоры непрерывно кружатся стаей над каким-нибудь местом, полет их очень красив. Я не припомню, чтобы хоть одна из этих птиц когда-нибудь хлопала крыльями, за исключением момента взлета. Близ Лимы я, не сводя глаз, около получаса наблюдал за несколькими кондорами: они описывали большие кривые линии, носились кругами, спускались и поднимались, ни разу не взмахнув крыльями. Когда они скользили низко над моей головой, я внимательно следил наискосок за очертаниями каждого из больших маховых перьев обоих крыльев; при малейшем колебательном движении эти отдельные перья казались бы слившимися воедино, но они были отчетливо видны на фоне синего неба. Голова и шея двигались часто и как будто с усилием, распростертые крылья служили, по-видимому, точкой опоры для движений шеи, туловища и хвоста. Перед снижением птица на миг складывала крылья, а когда вновь распускала их, уже с иным наклоном, то момент, приобретенный при быстром снижении, как видно, уносил птицу вверх равномерным и неуклонным движением бумажного змея. В том случае, когда птица парит, движение ее должно быть настолько быстрым, чтобы воздействие наклонной поверхности ее тела на воздух могло уравновесить ее тяжесть. Сила, необходимая для поддержания момента в теле, движущемся в горизонтальной плоскости в воздухе (где трение так мало), не может быть велика, а кроме этой силы ничего больше и не требуется. Надо полагать, что движения шеи и туловища кондора для этого достаточно. Но как бы там ни было, когда такая большая птица часами без всякого видимого усилия кружится и скользит над горами и реками, то зрелище это поистине изумительно и прекрасно.

29 апреля. — С небольшого возвышения мы радостно приветствовали белые вершины Кордильер, проглядывавшие иногда сквозь темный облачный покров. В течение нескольких последующих дней мы продолжали продвигаться вперед медленно, так как течение реки было очень извилисто и загромождено громадными обломками различных древних сланцевых пород и гранита. Равнина, примыкающая к долине, здесь возвышалась почти на 1 100 футов над рекой и сильно изменилась по своему характеру. Хорошо окатанные порфировые голыши лежали вперемежку с многочисленными огромными угловатыми обломками базальта и первичных пород. Один из тех эрратических валунов, которые я заметил, лежал в 67 милях от ближайшей горы; другой, измеренный мной, был площадью в 5 квадратных ярдов и выступал на 5 футов из гравия. Края его были так угловаты, а размеры до того велики, что сначала я принял его за камень in situ [в коренном залегании] и вытащил компас, чтобы определить направление его кливажа. Равнина здесь была не совсем такая гладкая, как ближе к берегу, но все еще не было заметно никаких следов какого-либо значительного переворота. При таких обстоятельствах я считаю совершенно невозможным объяснить перенос этих гигантских каменных громад за столько миль от места их первоначального залегания какой-нибудь иной теорией, кроме теории плавучих айсбергов.

За последние два дня нам попадались следы лошадей, а также несколько мелких вещей, принадлежавших индейцам, например куски плаща и пучок страусовых перьев, но все это, по-видимому, давно лежало на земле. Между тем местом, где индейцы так недавно переправились через реку, и этой местностью — правда, между этими местами много миль — страна кажется совсем необитаемой. Сперва, ввиду обилия гуанако, меня это удивило; но дело объясняется каменистым характером равнин, не позволяющим сколько-нибудь долго гнаться по ним за дичью на неподкованной лошади. И все-таки в двух — местах этой глубоко внутренней области я нашел небольшие кучи камней, и мне кажется, что они не могли образоваться случайно. Они были сложены на возвышенных местах гребня самого высокого лавового утеса и походили на те, что мы видели близ бухты Желания, только были меньше по размеру.

Ночь мы провели невдалеке от места соединения пролива Понсонби с каналом Бигля. Небольшое семейство огнеземельцев, жившее в бухте, было тихим и безобидным и скоро присоединилось к нам, расположившись вокруг пылающего костра. Мы были плотно одеты, и, хотя сидели близко к огню, все-таки нам было далеко не тепло; а между тем эти голые дикари, сидевшие поодаль, к нашему изумлению, видимо, обливались потом от жары. Впрочем, они были, казалось, вполне довольны и дружно примкнули к хоровому пению матросов, только чрезвычайно забавным образом все время немного запаздывали.

За ночь новость распространилась, и рано утром (23-го) прибыла новая группа туземцев, принадлежавшая к племени текеника, из которого происходил Джемми. Некоторые из них бежали с такой скоростью, что у них пошла носом кровь, а рты покрылись пеной — до того быстро они говорили; их голые тела, вымазанные черной, белой и красной краской, придавали им сходство с передравшимися бесноватыми. Затем мы направились (в сопровождении двенадцати челноков, по четыре-пять человек в каждом) вниз по проливу Понсонби к тому месту, где бедный Джемми рассчитывал найти свою мать и родню. Он уже знал, что отец его умер; но так как уже раньше у него был «сон в голове» по этому поводу, он, видимо, не очень огорчился и все время утешал себя весьма естественным соображением: «Мой это не помогает». Ему не удалось узнать каких-либо подробностей о смерти отца, потому что родственники избегали говорить об этом.

Теперь Джемми находился в местности, хорошо ему знакомой, и привел шлюпки к тихой привлекательной бухточке под названием Вулья, окруженной островками, каждый из которых, как, впрочем, и все здешние места, имел соответствующее туземное название. Мы нашли здесь семейство из племени Джемми, но его родственников тут не было; мы подружились с ними, и вечером они послали челнок уведомить мать и братьев Джемми. Вокруг бухты было несколько акров хорошей покатой земли, не покрытой (как в других местах) ни торфом, ни лесными деревьями. Капитан Фиц-Рой как уже было сказано, первоначально имел намерение доставить Йорка Минстера и Фуэгию к их племени на западном берегу, но, поскольку они выразили желание остаться здесь, а место было исключительно благоприятным, капитан Фиц-Рой решил поселить тут всех троих вместе с миссионером Маттьюсом. Мы потратили пять дней на постройку для них трех больших вигвамов, на выгрузку их пожиток, на распашку земли под два огорода и на посев семян.

На следующее утро после нашего прибытия (24-го) начали стекаться огнеземельцы, прибыли также мать и братья Джемми. Джемми с поразительного расстояния узнал громовой голос одного из своих братьев. Встреча была менее интересна, чем между лошадью и ее старым товарищем по конюшне, которого она повстречала на лугу. Ни в чем не проявилась их взаимная привязанность: они просто удивленно смотрели друг на друга в течение короткого времени, и мать сразу же и пошла позаботиться о своем челноке. Между тем мы слышали от Йорка, что мать, потеряв Джемми, была безутешна и искала его повсюду, полагая, что его могли где-нибудь оставить, после того как забрали в шлюпку. Женщины уделяли много внимания Фуэгии, относясь к ней очень благожелательно. Мы уже заметили, что Джемми почти позабыл свой родной язык. Я думаю, вряд ли нашелся хотя бы еще один человек с таким маленьким запасом слов, ибо английский язык он знал очень плохо. Смешно и вместе с тем грустно было слышать, как он обращался к своему дикому брату по-английски, а затем спрашивал по-испански, понял ли тот («No sabe?»).

Все шло мирно в течение следующих трех дней, пока мы вскапывали огороды и сооружали вигвамы. Туземцев, по нашим подсчетам, было около 120 человек. Женщины тяжело работали, в то время как мужчины целый день шатались, без дела, наблюдая за нами. Они выпрашивали все, что только видели, и крали, что только могли. Их приводили в изумление наши танцы и пение, особенно же заинтересовались они, увидев, как мы умывались в соседнем ручье: они ничему не уделяли столько внимания, даже нашим шлюпкам. Изо всего, что видел Йорк за время своего пребывания в чужих краях, ничто так не поразило его, как страус близ Мальдонадо; задыхаясь от изумления, он подбежал к м-ру Байно, с которым вышел прогуляться: «О мистер Байно, о, птица совсем как лошадь!» Как ни изумляла дикарей наша белая кожа, но, по рассказу м-ра Лоу, негр — кок с тюленепромышленного судна — поверг их в еще большее изумление: при появлении этого бедного малого собралась такая толпа и поднялся такой крик, что он так и не выходил больше на берег. Все шло так мирно, что некоторые офицеры, и я с ними, предпринимали долгие прогулки по окрестным холмам и лесам. Но 27-го вдруг исчезли все женщины и дети. Мы были очень обеспокоены, поскольку ни Йорк, ни Джемми не могли понять причины этого. Некоторые предположили, будто дикари испугались того, что мы чистили ружья и стреляли накануне вечером; другие считали, что это было результатом обиды, нанесенной одному старому дикарю, который, когда ему велели держаться подальше, хладнокровно плюнул в лицо часовому, а потом при помощи жестов над спящим огнеземельцем недвусмысленно показал, как говорили, что ему хотелось бы зарезать и съесть одного из наших. Капитан Фиц-Рой, желая избежать возможного столкновения; которое оказалось бы роковым для столь многих огнеземельцев, счел целесообразным переночевать в бухте за несколько миль отсюда. Маттьюс с обычным для него спокойствием и присутствием духа (замечательными в человеке, явно не обладавшем сильным характером) решил остаться с нашими тремя огнеземельцами, не выказывавшими за самих себя никаких опасений, и вот мы предоставили им провести одним первую страшную ночь.

17 августа. — Утром мы вскарабкались на несглаженный массив зеленокаменной породы, венчавший вершину горы. Эта порода, как то часто бывает, сильно растрескалась и была раздроблена на громадные угловатые глыбы. Я заметил, между прочим, одно любопытное обстоятельство, а именно, что многие поверхности были самой разнообразной свежести: одни выглядели так, как будто образовались лишь вчера, тогда как другие были покрыты лишайниками, которые либо только что начали расти, либо росли уже давно. Все это, как я был вполне убежден, было вызвано частыми землетрясениями, и потому мне хотелось поменьше задерживаться под каждым из таких отделившихся от породы нагромождений камней. Так как подобного рода факты могут легко ввести в заблуждение, то я сомневался в правильности своего заключения, пока не поднялся на гору Веллингтон на Вандименовой Земле, где землетрясений не бывает; здесь я увидел, что вершина этой горы сложена таким же образом и так же растрескалась, но казалось, будто каменные глыбы были приведены в их настоящее положение тысячи лет назад.

Мы провели весь день на вершине, и я получил такое наслаждение, как никогда. Чили, ограниченное Андами и Тихим океаном, было видно, как на карте. Удовольствие, которое доставлял пейзаж, уже сам по себе прекрасный, еще более усиливалось теми мыслями, которые будил один только вид хребта Кампана с меньшими хребтами, ему параллельными, и широкой долиной Кильота, пересекавшей их под прямым углом. Кто может остаться невозмутимым при мысли о той силе, которая подняла эти горы, а тем более при мысли о тех бесчисленных веках, которые понадобились, чтобы пробить, сдвинуть и выровнять всю их громаду? Здесь уместно вспомнить необъятные слои галечника и осадочные слои Патагонии, которые, будучи нагромождены на Кордильеры, увеличили бы их высоту на многие тысячи футов. В Патагонии я поражался, как может какая-нибудь горная цепь отделить от себя такие огромные массы, не исчезнув с лица земли. Но теперь уже больше не к чему удивляться и сомневаться в том, может ли всемогущее время истереть горы, даже такие гигантские, как Кордильеры, в гравий и ил.

Вид Анд был не такой, как я ожидал. Нижняя граница снега была, конечно, горизонтальна, и гладкие вершины хребта, казалось, шли совершенно параллельно ей. Только через длинные промежутки группа остроконечных вершин или одинокий конус показывали, что здесь был или же и теперь существует вулкан. Поэтому хребет походил на огромную сплошную стену, там и сям увенчанную башнями и служащую стране надежной оградой.

Поиски золота привели к тому, что гора почти повсюду пробуравлена, — вследствие повального увлечения рудоискательством в Чили вряд ли осталось хоть одно необследованное место. Вечер я провел, как и накануне, беседуя у костра со своими двумя спутниками. Чилийские гуасо соответствуют пампасским гаучосам, но это уже совсем не те люди. Из этих двух стран Чили — более цивилизованная, и потому здешние жители утратили многие из своих индивидуальных черт. Общественные различия здесь проявляются гораздо сильнее: гуасо никак не может считать, что каждый человек ему ровня, и я был поражен, увидев, что мои спутники неохотно едят со мной. Это чувство неравенства — необходимое следствие существования аристократии богатства. Говорят, что несколько крупнейших землевладельцев получают от 5 до 10 тысяч фунтов стерлингов в год — имущественное неравенство, какое, мне кажется, не встречается ни в одной скотоводческой стране к востоку от Анд. Путешественник не встречает здесь того безграничного гостеприимства, которое отвергает всякую плату, но вместе с тем предлагается с таким доброжелательством, что его принимаешь со спокойной совестью. В Чили вас почти в каждый дом пустят переночевать, но наутро ожидают получить какую-нибудь безделицу; даже богатый человек возьмет два или три шиллинга. Гаучо, хоть он и способен перерезать человеку горло, — джентльмен; гуасо в некоторых отношениях лучше, но в то же время это простой и грубый малый. Эти два человека, хоть они и занимаются в общем одним и тем же, различны по своим привычкам и наряду, и особенности каждого из них характерны для всей его страны. Гаучо как будто составляет часть своей лошади и презирает всякую работу, которую не приходится исполнять верхом, гуасо же может работать наемным рабочим на полях. Первый ест одну только животную пищу, второй — почти одну растительную. Здесь мы не увидим белых сапог, широких штанов и ярко-красных чилипа — живописного костюма пампасов. Здесь обыкновенные брюки засовываются за черные и зеленые шерстяные штиблеты. Пончо, впрочем, носят и тут, и там. Главную гордость гуасо составляют его нелепо большие шпоры. Я измерил одну, и оказалось, что колесико имеет 6 дюймов в диаметре, а на самом колесике свыше 30 шипиков. Стремена — таких же масштабов; каждое вырезано из прямоугольного куска дерева, выдолбленного, но все-таки весом в 4 фунта [ок. 1,5 кг]. Гуасо, быть может, лучше владеет лассо, чем гаучо, но в силу характера его страны он незнаком с употреблением боласов.

Глава XIV ЧИЛОЭ И КОНСЕПСЬОН. СИЛЬНОЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ

Сан-Карлос, Чилоэ

Извержение Ocopno одновременное с извержением Аконкагуа и Косегуины

Поездка в Кукао

Непроходимые леса

Вальдивия

Индейцы

Землетрясение

Консепсьон

Сильное землетрясение

Трещины в горных породах

Вид разрушенных городов

Почерневшее и бурлящее море

Направление колебаний

Перекос камней в зданиях

Огромная волна

Устойчивое поднятие суши

Область, охваченная вулканическими явлениями

Связь между подъемлющей и эруптивной силами

Причина землетрясений

Медленное поднятие горных цепей

Среднее и северное Чили.

По данным карт, составленных офицерами «Бигля».

15 января мы вышли из гавани Лоу и через три дня бросили якорь вторично в бухте Сан-Карлос на Чилоэ. Ночью 19-го числа мы видели вулкан Осорно в действии. В полночь вахтенный заметил нечто вроде большой звезды, которая постепенно увеличивалась в размерах часов до трех и тогда явила собой великолепное зрелище. Через подзорную трубу мы видели, как какие-то темные тела непрерывно взлетали кверху одно за другим и падали вниз среди огромного ярко-красного зарева. Свет его был настолько силен, что оставлял длинное и яркое отражение в воде. Большие массы расплавленного вещества, по-видимому, очень часто извергаются кратерами в этой части Кордильер. Меня уверяли, что во время извержения Корковадо выбрасывает вверх огромные массы, и видно, как они взрываются в воздухе, принимая разнообразные фантастические формы, например деревьев; размеры их, должно быть, колоссальны, ибо их можно разглядеть с возвышенности за Сан-Карлосом, отстоящей не меньше чем за 93 мили от Корковадо. Утром вулкан затих.

Я с удивлением узнал потом, что в ту же ночь действовал и Аконкагуа в Чили, на 480 миль севернее, и был изумлен еще больше, узнавши, что большое извержение Косегуины (2700 миль севернее Аконкагуа), сопровождавшееся землетрясением, которое ощущалось за 1000 миль, также произошло не позже чем часов через шесть после первых двух. Это совпадение тем более замечательно, что Косегуина дремала в продолжение 26 лет, а Аконкагуа вообще крайне редко проявляет какую-нибудь деятельность. Трудно даже приблизительно представить себе, было ли это совпадение случайным или указывало на наличие какой-то подземной связи. Если бы в одну и ту же ночь вдруг началось извержение Геклы в Исландии, Везувия и Этны (расположенных ближе друг к другу по сравнению с соответствующими вулканами в Южной Америке), то это совпадение сочли бы замечательным; но описываемый мной случай куда более замечателен, потому что все три вулканических жерла принадлежат одной и той же великой горной цепи, а необъятные равнины вдоль восточного побережья и поднятые пласты современных раковин, протянувшиеся более чем на 2000 миль по западному побережью, свидетельствуют, как равномерно и согласованно действовали тут подъемлющие силы.

Поскольку капитану Фиц-Рою было очень желательно произвести пеленгование кое-где по внешнему берегу Чилоэ, было решено, что м-р Кинг и я проедем в Кастро, а оттуда по острову к капелле Кукао, расположенной на западном берегу. Наняв лошадей и проводника, мц выехали утром 22-го числа. Немного погодя к нам присоединились женщина и два мальчика, направлявшиеся в ту же сторону. Все на этой дороге дружески-фамильярно относятся друг к другу, и здесь можно пользоваться столь редким в Южной Америке преимуществом — путешествовать без огнестрельного оружия. Вначале местность представляла собой ряд холмов и долин, но поближе к Кастро стала очень ровной. Любопытна сама дорога: она во всю свою длину, за исключением очень немногих мест, состоит из больших деревянных брусьев, которые либо бывают широки и тогда уложены вдоль, либо узки и расположены поперек. Летом дорога не слишком скверная, но зимой, когда дерево становится скользким от дождей, ездить по ней чрезвычайно трудно. В это время года почва по обеим сторонам дороги превращается в трясину, а часто совсем заливается водой; поэтому продольные брусья приходится прикреплять к земле наклонными кольями, вколачиваемыми с обеих сторон. Эти колья грозят опасностью всадникам, потому что вероятность попасть на один из них при падении с лошади довольно велика. Замечательно, однако, какими ловкими стали лошади Чилоэ под действием привычки. Перебираясь через такие места, где брусья разошлись, они перескакивают с одного бруса на другой с проворством и уверенностью чуть ли не собаки. С обеих сторон дорога окаймлена высокими лесными деревьями, густо обросшими у оснований тростником. Когда случайно удается увидеть эту аллею достаточно далеко вперед, она поражает однообразием: белая полоса брусьев, суживаясь вдали, теряется в мрачном лесу или оканчивается зигзагом, поднимающимся на какой-нибудь крутой холм.