Остается рассказать только о грифе-индейке (Vultur aura) и гальи-насо. Первый встречается повсюду — от мыса Горн до Северной Америки — в районах умеренной влажности. В отличие от Polyboms brasiliensis и P. chimango эта птица проникла и на Фолклендские острова. Грифы-индейки живут в одиночку или в крайнем случае парами. Их можно сразу узнать издалека по чрезвычайно изящному высокому парящему полету. Достоверно известно, что это самая настоящая трупоядная птица. На покрытых густым лесом островках и полуостровках западного побережья Патагонии она питается исключительно тем, что выбрасывает ей море, да трупами тюленей. Всюду, где бы ни собрались на скалах тюлени, можно увидеть и грифа-индейку. Гальинасо (Cathartes atratus) в своем распространении отличается от предыдущего вида: он совершенно отсутствует южнее 41° широты. По словам Азары, существует предание, будто этих птиц во времена конкисты не было в окрестностях Монтевидео, а они пришли сюда впоследствии вслед за переселенцами с севера. В настоящее время их особенно много в долине Колорадо, в трехстах милях прямо на юг от Монтевидео. Представляется вероятным, что это дальнейшее переселение произошло уже после Азары. Гальинасо обыкновенно предпочитают сырые места или, вернее, места по соседству с пресной водой; поэтому’их чрезвычайно много в Бразилии и в провинциях Ла-Платы, но они никогда не встречаются в пустынных безводных равнинах северной Патагонии, разве только поблизости от какой-нибудь речки. Птицы эти водятся повсюду в пампасах до подножий Кордильер, но мне никогда не приходилось ни видеть их, ни даже слышать о них в Чили; в Перу их оберегают как истребителей падали. Этих стервятников не колеблясь можно назвать общественными: им, по-видимому, доставляет удовольствие собираться в стаи, и притом не только ради общей добычи. В ясный день нередко можно видеть целые стаи на большой высоте; каждая птица чрезвычайно грациозно описывает в воздухе один круг за другим, не взмахивая крыльями. Очевидно, это упражнение доставляет им удовольствие или, может быть, связано с их брачными союзами.

Я перечислил всех трупоядных птиц, за исключением кондора, описание которого будет целесообразнее дать тогда, когда мы вступим в страну, более подходящую для его образа жизни, нежели равнины Ла-Платы.

В широкой полосе песчаных бугров, которые отделяют лагуну Дель-Потреро от берегов Ла-Платы, в нескольких милях от Мальдонадо, я нашел группу тех остеклованных кремнистых трубок, которые образуются ударами молнии в сыпучий песок. Эти трубки до мельчайших деталей сходны с трубками, найденными около Дригга в Камберленде и описанными в «Трудах геологического общества». Песчаные бугры Мальдонадо, не защищенные растительностью, постоянно передвигаются с места на место. По этой причине трубки выступили на поверхность, и лежащие рядом многочисленные их обломки свидетельствовали о том, что когда-то они были погребены на большой глубине. Четыре трубки вошли в песок отвесно; разгребая песок руками, я проследил одну из них до глубины двух футов; вместе с несколькими обломками, несомненно принадлежавшими этой же трубке, в чем я убедился, приложив их к уцелевшей части, длина ее составляла 5 футов 3 дюйма. Диаметр всей трубки был приблизительно одинаков, и, следовательно, остается предположить, что первоначально она доходила до гораздо большей глубины. Все эти размеры, однако, малы по сравнению с размерами трубок из Дригга, одну из которых проследили до глубины не менее 30 футов. — Внутренняя поверхность, блестящая и гладкая, полностью остеклована. Из-за многочисленных мельчайших пузырьков воздуха, а может быть пара, маленький осколок этой трубки под микроскопом имел такой же вид, как кусочек минерала, расплавленный паяльной трубкой. Песок весь или в большей своей части состоит из кремния, но отдельные точки черного цвета и их блестящая поверхность придает песку металлический блеск. Толщина стенки трубки колеблется от 1/30 до 1/12 дюйма, а кое-где достигает даже 1/10. С наружной стороны песчинки округлены и как будто слегка покрыты глазурью; я не мог найти никаких признаков кристаллизации. Эти трубки подобно тем, которые описаны в «Трудах геологического общества», большей частью сжаты и имеют глубокие продольные борозды, что придает им большое сходство со ссохшимся стеблем растения или с корой вяза или пробкового дерева. В окружности они имеют около двух дюймов, а некоторые куски, цилиндрические и без всяких борозд, — более четырех дюймов. Очевидно, эти складки или борозды образовались вследствие давления окружающего рыхлого песка, когда трубки из-за высокой температуры были еще мягки. Судя по несдавленным обломкам, размер, или, если можно так выразиться, калибр, молнии должен был равняться приблизительно 1 1/4 дюйма. В Париже гг. Ашетту и Бёдану удалось изготовить трубки, почти вполне похожие на эти фульгуриты, путем пропускания очень сильных гальванических разрядов через мелко истолченное стекло; когда к стеклу для повышения его плавкости прибавляли соль, все размеры трубок увеличивались. Опыты с толченым кварцем и полевым шпатом не удались. Одна из трубок, образовавшаяся из толченого стекла, имела почти дюйм в длину, именно 0,982, а внутренний диаметр ее был 0,019 дюйма. Если учесть, что при этих опытах была употреблена самая сильная в Париже гальваническая батарея и что все ее действие на такое легкоплавкое вещество, как стекло, свелось к образованию лишь столь малых по своему размеру трубок, то нельзя не удивляться силе разряда молнии, которая, ударив в песок в нескольких местах, образовала цилиндры в одном случае, по меньшей мере, в 30 футов длиной и с внутренним диаметром, — если он не сжат, — 1 1/2 дюйма, и все это в таком необыкновенно тугоплавком веществе, как кварц!

К роду Furnarius относится несколько видов; все они — небольшие птицы, которые держатся на земле и обитают в открытой сухой местности. По строению их нельзя сравнить ни с одной из европейских форм. Орнитологи большей частью относят их к лазящим, хотя по всем своим особенностям они прямо противоположны этому семейству7. Лучше других известен обыкновенный лаплатский печник, вид, называемый испанцами касара, т. е. домостроитель. Гнездо, от которого он получил свое название, печник располагает в самых открытых местах, например на верхушке столба, на голом камне или на кактусе. Оно построено из грязи и кусочков соломы, и стенки его толсты и прочны; формой своей оно точь-в-точь напоминает печь для плавки стекла или приплюснутый улей. Большое отверстие сверху имеет вид арки, а внутри гнезда прямо против входа имеется перегородка, которая доходит почти до крыши, образуя как бы коридор или переднюю настоящего гнезда.

Другой, более мелкий вид рода Furnarius (F. cunicularius) похож на печника общим красноватым оттенком оперения, особым повторяющимся пронзительным Криком и странной манерой бегать подпрыгивая. Из-за сходства с печником испанцы зовут его касарита (маленький домостроитель), хотя манера строить гнездо у него совсем иная. Касарита строит гнездо на дне узкой цилиндрической норы, которая, говорят, тянется горизонтально под землей почти на 6 футов. Некоторые местные жители рассказывали мне, что еще мальчишками они пробовали вырыть гнездо, но им никогда не удавалось добраться даже до конца хода. Птица эта выбирает место для гнезда в твердом песчаном фунте невысокого откоса у дороги или у ручья. Здесь (в Баия-Бланке) дома обносят стенами, которые лепят из глины, затем затвердевающей, и я заметил, что стена, окружавшая двор, где я жил, во многих местах была пробуравлена насквозь круглыми дырами. На вопрос о том, в чем тут дело, хозяин стал горько жаловаться на маленькую касариту, и впоследствии мне довелось увидеть нескольких птичек за этим делом. Весьма забавно обнаружить, как не способны, должно быть, эти птицы усвоить малейшее понятие о толщине; хотя они все время перелетали через низкую стену, но продолжали впустую пробуравливать ее, принимая за отличный откос для своих гнезд. Я не сомневаюсь, что эти птицы всякий раз, встречая дневной свет с той стороны стены, вновь и вновь бывали немало изумлены этим непостижимым явлением.

Аргентина и Уругвай. По данным карт, составленных офицерами «Бигля».

Точками нанесен маршрут сухопутных экскурсии Дарвина

Я уже упомянул почти обо всех млекопитающих, какие водятся в этой местности. Из броненосцев встречаются три вида, а именно Dasypus minutus, или nuru, D: villosus, или пелудо, и, наконец, апар. Первый вид распространен на десять градусов дальше к югу, чем все другие; четвертый вид, мулита, не заходит на юг др Баия-Бланки. Повадки у всех четырех видов примерно одинаковы; правда, пелудо — ночное животное, между тем как остальные бродят по открытым равнинам днем, питаясь жуками, личинками, корнями и даже маленькими змеями. Апар, обычно называемый матако, замечателен тем, что у него только три подвижных пояса, остальная же часть его мозаичного покрова почти не сгибается. Он обладает способностью свертываться в правильный шар, как одна из английских мокриц. В таком состоянии ему не страшны нападения собак, потому что собака, не имея возможности схватить целиком его зубами, старается укусить зверька сбоку, и шар ускользает прочь. Гладкий и твердый покров матако дает ему еще лучшую защиту, чем острые иглы ежу. Пичи предпочитает очень сухой грунт, и излюбленным местом его являются песчаные дюны на побережье, где в течение многих месяцев он может обходиться без воды; он часто старается стать незаметным, плотно прижимаясь к земле. Разъезжая верхом в окрестностях Баия-Бланки, за день мы обычно встречали нескольких пичи. Чтобы поймать одного из них, нужно было, как только его заметишь, чуть не кувырком соскакивать с лошади: животное так быстро зарывалось в мягкий грунт, что не успеешь оказаться на земле, а уже и задней половины его почти что не видно. Убивать таких милых зверьков просто жалко, потому что, как говорил один гаучо, оттачивая нож о спину пичи: «Son tan mansos» (они такие безобидные).

Здесь водится много разных пресмыкающихся; укус одной змеи (Trigonocephalus или Cophias), судя по величине ядоносного канала в ее зубах, должен быть смертельным. Кювье в противоположность некоторым другим натуралистам считает этих животных подродом гремучих змей, промежуточным между ними и гадюками. Подтверждением этого мнения может послужить мое наблюдение, которое кажется мне весьма любопытным и поучительным, ибо показывает, как любой признак, иногда даже в известной степени независимый от строения в целом, обнаруживает наклонность к медленному и постепенному изменению. Конец хвоста у этой змеи слегка утолщен, и, когда она ползает, последний дюйм хвоста все время дрожит и, ударяясь о сухую траву и хворост, производит треск, который отчетливо слышен на расстоянии 6 футов. Всякий раз, когда змея была раздражена или испугана, хвост ее дрожал, и притом чрезвычайно быстро. Тенденция к этому привычному движению ясно обнаруживалась до тех пор, пока тело не утрачивало вовсе свою раздражимость. Таким образом, у этого Trigonocephalus — в некоторых отношениях — строение гадюки, а повадки гремучей змеи; впрочем, шум производится более простым приспособлением. Физиономия у этой змеи отвратительная и свирепая; зрачки представляют собой вертикальную щель в крапчатой радужной оболочке цвета меди; челюсти широки в основании, а нос выдается вперед треугольником. Мне, кажется, никогда не доводилось видеть ничего более гадкого, исключая разве некоторых вампиров. Я полагаю, что это отталкивающее впечатление происходит от того, что взаимное расположение лицевых частей змеи находится в каком-то соответствии с чертами человеческого лица, и это дает нам как бы мерку для оценки безобразия.

Когда в Америке, особенно в Северной Америке, водились слоны, мастодонты, лошадь и полорогие жвачные, она была гораздо ближе в зоологическом отношении к умеренным областям Европы и Азии, чем теперь. Поскольку остатки представителей этих родов находят по обе стороны Берингова пролива и на равнинах Сибири, то в северо-западной окраине Северной Америки нам приходится видеть бывшее связующее звено между Старым и так называемым Новым Светом. А поскольку так много видов, как существующих, так и вымерших, тех же родов живет и жило прежде и в Старом Свете, то всего вероятнее, что североамериканские слоны, мастодонты, лошадь и полорогие жвачные переселились из Сибири в Северную Америку по опустившейся впоследствии суше около Берингова пролива, а отсюда — по опустившейся впоследствии суше Вест-Индии — в Южную Америку, где с течением времени смешались с формами, характерными для этого южного материка, и вымерли.

Во время путешествия по стране мне приходилось слышать несколько живых описаний последствий недавней великой засухи; рассказ о ней может пролить некоторый свет на вопрос, почему иногда находят погребенными вместе огромные количества самых разнообразных животных. Период с 1827 по 1832 г. называют gran seco — великой засухой. За это время выпало так мало осадков, что вся растительность, даже чертополох, пропала, ручьи пересохли, и вся страна приобрела вид пыльной большой дороги. Особенно сильна была засуха в северной части провинции Буэнос-Айрес и южной части Санта-Фе. Огромное количество птиц, диких зверей, рогатого скота и лошадей погибло от недостатка пищи и воды. Один человек рассказывал мне, что во двор его повадился ходить олень*** — к колодцу, который он вынужден был вырыть, чтобы обеспечить свою семью водой, — а куропатки едва в силах были улетать от преследования. По самой низкой оценке, потери крупного рогатого скота в одной только провинции Буэнос-Айрес составили один миллион голов. У одного скотовладельца в Сан-Педро накануне засухи было 20 тысяч голов крупного рогатого скота, а к концу ее не осталось ничего. Сан-Педро лежит посреди прекраснейшей местности, которая даже теперь опять изобилует животными; но под конец великой засухи для пропитания жителей на судах привозили живой скот. Животные разбегались с эстансий и, уходя далеко на юг, скоплялись и смешивались в таких количествах, что из Буэнос-Айреса направили правительственную комиссию для разрешения споров между владельцами. Сэр Вудбайн Париш сообщил мне о другом, более любопытном источнике споров: земля так долго была сухой и поднялись такие количества пыли, что межи в этой открытой местности стерлись, и люди не могли разобраться в границах своих поместий.

Один очевидец передавал мне, что скот тысячными стадами бросался в Парану, но, истощенный от голода, был не в силах выкарабкаться на илистые берега и тонул. Рукав реки, протекающий у Сан-Педро, был до того переполнен гниющими трупами, что, как говорил мне капитан одного судна, по реке нельзя было плыть из-за вони. Без сомнения, в реке погибли таким образом сотни тысяч животных; их разложившиеся трупы видели плывущими вниз по течению, и многие, по всей вероятности, погрузились на дно эстуария Ла-Платы. Все небольшие реки стали чрезвычайно солеными, и это вызвало смерть больших количеств животных в определенных местах, ибо животное, напившись такой воды, погибает. Азара описывает подобный случай: дикие лошади неистово устремились в болота, и тех, что примчались первыми, опрокидывали и давили следующие. Он добавляет, что не раз видел трупы погибших таким образом диких лошадей, и их бывало больше тысячи. Я заметил, что дно мелких речушек в пампасах бывало выстлано брекчией из костей6, но это скорее результат постепенного отложения, чем какой-нибудь единовременной гибели животных. За засухой 1827–1832 гг. последовал период обильных дождей, которые привели к большим наводнениям. Поэтому почти не приходится сомневаться в том, что тысячи скелетов были погребены под наносами на следующий же год. Что подумал бы геолог, увидев столь громадные собрания костей всевозможных животных всех возрастов, погребенные под толстым слоем земли? Не объяснил бы ли он это явление скорее потопом, разразившимся над земной поверхностью, вместо того чтобы приписать его обычному ходу событий?

12 октября. — Я предполагал продолжить свою поездку и дальше, но, будучи не совсем здоров, был принужден возвратиться на баландре — одномачтовом судне грузоподъемностью около 100 тонн, направлявшемся в Буэнос-Айрес. Из-за плохой погоды мы рано утром закрепились у ветви дерева на одном из островов. На Паране множество островов, которые постоянно то исчезают, то появляются вновь. На памяти капитана исчезло несколько больших островов, тогда как другие успели образоваться вновь и покрыться растительностью. Они состояли из илистого песка, без единого, пусть даже самого маленького, голыша и возвышались в то время фута на четыре над уровнем реки; но во время сезонных разливов они оказываются под водой. Все они одного характера: многочисленные ивы и кое-какие другие деревья связаны воедино самыми разнообразными ползучими растениями, образуя густые джунгли. Эти заросли дают приют-водосвинкам и ягуарам. Страх перед этим последним зверем испортил мне все то удовольствие, какое я мог бы получить, пробираясь через эти леса. В тот вечер я не прошел и ста ярдов, как, наткнувшись на несомненные признаки недавнего пребывания здесь этого южноамериканского тигра, был вынужден повернуть обратно. На каждом острове были его следы, и как в прошлой моей поездке темой разговоров был «е rastro de los Indios» [след индейцев], так в этой — «el rastro del tigre» [след тигра].

У гуанако есть одна странная привычка, совершенно для меня непонятная: они многие дни подряд откладывают спои экскременты в одну и ту же определенную кучу. Я видал одну из таких куч, которая имела 8 футов в диаметре и содержала большое количество помета. Согласно А. д’Орбиньи, это — привычка, общая всем видам данного рода; она очень выгодна перуанским индейцам, которые таким образом избавляются от труда по собиранию этого помета, служащего им топливом.

У гуанако есть, по-видимому, излюбленные места, куда они отправляются умирать. На берегах Санта-Крус в некоторых определенных местах, по большей части поросших кустарником и, как правило, расположенных поблизости от реки, земля сплошь бела от костей. В одном таком месте я насчитал от десяти до двадцати черепов. Особенно внимательно я осмотрел кости: они выглядели совсем не так, как те разбросанные кости, что я видел прежде, — обглоданные или в обломках, как будто их стащили в одно место хищные звери. В большинстве случаев животные перед смертью должны были пробираться сюда под кустами или между ними. М-р Байно сообщает мне, что в одно из своих прежних путешествий он видел то же самое на берегах Рио-Гальегос. Мне совершенно непонятна причина этого явления, но могу заметить, что на Санта-Крус раненые гуанако неизменно уходили к реке. На Сантьягу, одном из островов Зеленого Мыса, я, помнится, видел в лощине уединенный уголок, покрытый козьими костями; мы тогда воскликнули, что это, должно быть, кладбище всех коз острова. Я упоминаю эти незначительные обстоятельства потому, что в некоторых случаях они могли бы объяснить факт нахождения множества неповрежденных костей в пещере или под аллювиальными накоплениями, а также почему одних животных находят в осадочных породах чаще, чем других.

Однажды для съемки верхней части гавани был послан ялик, под командой м-ра Чафферса, с трехдневным запасом провизии. Утром мы разыскивали несколько отмеченных на старинной испанской карте мест, где можно набирать пресную воду. Мы нашли узкий залив, в глубине которого струился ручеек (первый найденный нами) с солоноватой водой. Здесь отлив вынудил нас подождать несколько часов, и в это время я прошел несколько миль в глубь страны. Равнина, как обычно, была сложена гравием вперемежку с землей, похожей по виду на мел, но совершенно иной природы. Вследствие мягкости этих пород она была изрыта множеством узких оврагов. Деревьев не было вовсе, и, за исключением гуанако, стоявшего на вершине холма бдительным стражем своего стада, не видно было ни одного зверя, ни одной птицы. Все вокруг было тихо и пустынно. И все-таки, окидывая взором этот пейзаж без единой веселой краски на переднем плане, живо ощущаешь какое-то смутное, но вместе с тем сильное чувство наслаждения. Невольно задаешь себе вопрос: сколько веков простояла так эта равнина и сколько еще суждено ей так оставаться?

Вечером мы проплыли несколько миль в глубь залива и там разбили палатки на ночь. В середине следующего дня ялик сел на мель, и из-за мелководья дальше пройти нельзя было. Так как вода оказалась отчасти пресной, то м-р Чафферс сел в маленькую шлюпку и прошел еще две-три мили, где и шлюпка села на мель, но уже в пресноводной реке. Вода была мутная, и, хотя речка имела самые ничтожные размеры, трудно было бы приписать ее происхождение чему-нибудь другому, кроме таяния снегов на Кордильерах. В том месте, где мы расположились на ночь, нас окружали крутые обрывы и отвесные порфировые столбы. Мне кажется, никогда не видал я места, которое казалось бы более далеким от всего остального мира, чем эта скалистая расщелина среди пустынной равнины.

На Огненной Земле и на Фолклендских островах я производил много наблюдений над низшими морскими животными, но они представляют преимущественно частный интерес. Отмечу только те факты, которые касаются некоторых зоофитов более высокого по своей организации подразделения этого класса. Некоторые роды (Fiustra, Eschara, Cellaria, Crisia и другие) сходны в том отношении, что к их ячейкам прикреплены своеобразные подвижные органы (такие же, как у Fiustra ovicularia, встречающейся в европейских морях). Этот орган в большинстве случаев очень похож на голову грифа, только нижняя челюсть может раскрываться гораздо шире, чем у настоящего птичьего клюва. Сама голова обладает значительной способностью двигаться на короткой шее. У одного зоофита голова была неподвижна, но могла двигаться нижняя челюсть; у другого голову заменял треугольный колпачок с отлично подогнанной опускающейся крышечкой, которая соответствовала, очевидно, нижней челюсти. У большей части видов каждая ячейка была снабжена одной головой, но у некоторых их было по две на каждую ячейку.

Молодые ячейки на концах ветвей этих кораллин содержат совсем еще незрелых полипов, однако прикрепленные к ним грифьи головки хоть и малы, но вполне развиты. Когда я иголкой извлекал полипа из какой-нибудь ячейки, эти органы, казалось, ничуть не страдали. Когда я отрезал от ячейки одну из грифьих головок, нижняя челюсть сохраняла сбою способность открываться и закрываться. Наиболее своеобразная черта в их строении состояла, пожалуй, в том, что когда на какой-нибудь ветви имелось больше двух рядов ячеек, то хотя средние ячейки и были снабжены придатками, но размеры придатков были вчетверо меньше, чем у краевых головок. Характер их движения был различен у разных видов; впрочем, у одних я не замечал ни малейшего движения, тогда как другие, обыкновенно широко раскрыв нижнюю челюсть, колебались взад и вперед, причем каждое колебание продолжалось около пяти секунд; были и такие, которые двигались быстро и порывисто. Будучи тронут иголкой, клюв обыкновенно захватывал ее кончик так крепко, что можно было трясти всю ветвь.

Эти придатки не имеют никакого отношения к образованию яиц или почек, поскольку сами они образуются раньше, чем в ячейках на концах растущих ветвей появляются молодые полипы; так как они движутся независимо от полипов и, по-видимому, никак с ними не связаны, а также имеют различные размеры во внешних и во внутренних рядах ячеек, я почти не сомневаюсь, что в своих функциях они связаны скорее с роговой осью ветвей, чем с полипами ячеек. Мясистый придаток на нижнем конце морского пера (описанного в главе о Баия-Бланке) также представляет собой часть всего зоофита в целом, точно так же как корни дерева составляют часть всего дерева, а не отдельного листа или цветочных почек.

У другой изящной маленькой кораллины (Crisia?) каждая ячейка была снабжена щетинкой с длинными зубчиками, обладавшей способностью быстро двигаться. Обыкновенно каждая из этих щетинок, так же как и каждая грифья головка, двигалась совершенно независимо от прочих, но иногда они двигались одновременно — то все по обеим сторонам, то только на одной стороне; иногда же они двигались в правильной последовательности одна за другой. Все эти движения ясно показывают, что, хотя зоофит и состоит из тысяч отдельных полипов, передача воли в нем так же совершенна, как у любого единичного животного. Впрочем, так же обстоит дело и с морскими перьями на берегу в Баия-Бланке, которые при прикосновении втягивались в песок.

Укажу еще один пример единообразного действия, правда, совершенно иного характера, у зоофита, весьма близкого к Clytia, а следовательно, очень просто организованного. Я держал в миске с соленой водой большой пучок этих зоофитов, и всякий раз, когда я тер в темноте какую-нибудь часть ветви, все животное начинало сильно фосфоресцировать зеленым светом; кажется, никогда не видал я ничего красивее в этом роде. Но замечательно было то обстоятельство, что вспышки света всегда передвигались вверх по ветвям, от их основания к концам.

Тут есть одно растение, заслуживающее внимания ввиду его важности как предмета питания огнеземельцев. Это шаровидный ярко-желтый гриб, в несметных количествах растущий на буковых деревьях. В начале своего развития он упругий, набухший и имеет гладкую поверхность, но, созревая, съеживается, становится плотнее, и вся поверхность его покрывается глубокими ямочками или ячейками. Этот гриб принадлежит к новому любопытному роду; второй вид этого рода я нашел на другом виде бука в Чили, а доктор Гукер сообщает мне, что совсем недавно открыт третий вид на третьем виде бука на Вандименовой Земле. Как странна эта связь между паразитными грибами и деревьями, на которых они растут, в отдаленных друг от друга местах земли! На Огненной Земле этот гриб, когда он плотен и спел, в больших количествах собирают женщины и дети; едят его сырым. Гриб слизистый и сладковатый на вкус, со слабым запахом, напоминающим запах наших съедобных грибов. Если не считать немногих ягод, главным образом с карликового земляничного дерева, туземцы не едят никакой растительной пищи, кроме этого гриба. На Новой Зеландии до введения картофеля в большом количестве потребляли корни папоротника: но вастоящее время Огненная Земля, я думаю, единственная страна в мире, где тайнобрачное растение служит основным предметом питания.

Фауна Огненной Земли, как и можно было ожидать исходя из характера ее климата и растительности, очень бедна. Из млекопитающих помимо китов и тюленей здесь имеются одна летучая мышь, один вид мышеобразных грызунов (Reithrodon chinchilloid. es), две настоящие мыши, Ctenomys, родственный тукутуко или тождественный с ним, две лисицы (Canis magellanicus u С. azarae), морская выдра, гуанако и олень. Большинство этих животных водится только в более сухих восточных областях страны, а олень никогда не встречается южнее Магелланова пролива.

Когда видишь общее соответствие в расположении мягкого песчаника, ила и гальки в береговых обрывах по разным сторонам пролива и на некоторых островах в самом проливе, то сильно склоняешься к мысли, что некогда вся эта земля представляла единое целое, и потому сюда могли перебраться такие нежные и беззащитные животные, как тукутуко и Reithrodon. Но соответствие между береговыми обрывами еще далеко не доказывает того, что они были как-нибудь соединены, потому что такие обрывы образуются обычно путем рассечения наклонных осадочных слоев, которые до поднятия суши накоплялись подле существовавших в те времена берегов. Замечательно, однако, следующее совпадение: из двух больших островов, отделяемых от остальной части Огненной Земли каналом Бигля, на одном береговые обрывы сложены веществом, которое можно считать слоистым аллювием, и разрез их сходен с разрезом обрывов на противолежащем берегу канала, тогда как другой остров окаймлен одними только древними кристалическими породами; на первом острове, по названию Наварино, водятся и лисицы, и гуанако; но на втором, Осте, несмотря на то что он во всех отношениях сходен с предыдущим и отделен от него каналом шириной несколько больше полумили, ни одно из этих животных — говорю это со слов Джемми Баттона — не встречается.

В мрачных лесах водится немного птиц: изредка слышен жалобный крик тирана-мухоловки с белым хохолком (Myiobius albicepj), прячущегося около вершины самых высоких деревьев; еще реже раздается громкий странный крик черного дятла с красивым алым хохолком на голове. Маленький, скромно окрашенный крапивник, (Scytalopus magellanicus) прыгает, крадучись, среди беспорядочной груды свалившихся и гниющих стволов. Но всего чаще из птиц здесь встречается пищуха (Oxyurus tupinieri). Ее можно встретить повсюду в буковых лесах — и высоко в горах, и внизу, в самых мрачных, сырых и непроходимых лощинах. Несомненно, эта птичка кажется многочисленнее, чем то есть на самом деле, из-за ее привычки, как видно из любопытства, следовать за всяким, кто заходит в эти безмолвные леса; беспрестанно издавая резкое чириканье, она порхает с дерева на дерево в нескольких футах от незваного гостя. Она отнюдь не ищет самых укромных местечек, как настоящая пищуха (Certhia familiaris), не взбегает подобно ей по стволам деревьев, но, точно наша теньковка, усердно прыгает вокруг, в поисках насекомых обследуя каждую веточку. На более открытых местах встречаются три или четыре вида вьюрков, дрозд, скворец, (или icterus), два вида Opetiorhynchus и несколько дневных хищников и сов.

Остров имеет около 90 миль в длину, а в ширину — несколько менее 30. Местность холмистая, но не гористая, сплошь покрыта лесом, за исключением нескольких зеленых клочков, расчищенных вокруг крытых тростником хижин. Издали вид острова несколько напоминает Огненную Землю; но, когда подходишь поближе, видишь, что леса здесь несравненно красивее. Место мрачных буков южных берегов тут занимают разнообразные вечнозеленые деревья и растения тропического характера. Зимой климат отвратителен, а летом лишь немногим лучше. Мне кажется, в умеренном поясе найдется немного мест, где выпадает столько дождей. Ветры здесь очень сильны, а небо почти всегда в облаках; ясная погода в продолжение недели — случай необыкновенный. Отсюда трудно даже мельком увидеть Кордильеры; за все наше первое посещение только один раз перед нами в полной отчетливости выступили очертания вулкана Осорно да и то перед восходом солнца; любопытно было следить, как, по мере того как солнце поднималось, контуры горы постепенно исчезали на ярком восточном небосклоне.

В жилах туземцев, судя по цвету их кожи и низкому росту, течет, по-видимому, три четверти индейской крови. Это скромные, тихие, трудолюбивые люди. Хотя на плодородной почве, образовавшейся в результате разложения вулканических пород, обильно произрастает растительность, но климат не благоприятствует вызреванию тех произведений, которые нуждаются в большом количестве солнечного света. Для крупных четвероногих здесь очень мало подножного корма, и потому главными предметами питания тут служат свиньи, картофель и рыба. Все жители носят одежды из прочной шерстяной ткани, которую каждая семья сама изготовляет для себя и красит индиго в темно-синий цвет. Ремесла здесь, однако, стоят на самом примитивном уровне, о чем свидетельствуют диковинные приемы вспашки, способ прядения, перемола хлеба и конструкция лодок. Леса до того непроходимы, что земля не обрабатывается нигде, кроме побережья и окрестных островков. Даже там, где есть тропинки, по ним вряд ли можно пробраться из-за того, что почва всегда мягкая и топкая. Жители подобно огнеземельцам передвигаются главным образом по самому берегу или на лодках. Несмотря на обилие пищи, народ здесь очень беден: в наемном труде никто не нуждается, а потому низшие классы не могут наскрести денег даже на то, чтобы купить хоть самую малость сверх необходимого. Ощущается также сильный недостаток в денежных знаках. Я видел, как один человек принес на спине мешок угля, чтобы получить за него какую-то безделицу, а другой притащил доску, чтобы обменять на бутылку вина. Поэтому каждый ремесленник должен быть в то же время и купцом, перепродавая товары, полученные в обмен за’изготовленные им предметы.

24 ноября. — Ялик и вельбот под командой м-ра (ныне капитана) Саливена были направлены для съемки восточного, т. е. внутреннего, берега Чилоэ с предписанием встретить «Бигль» у южной оконечности острова; корабль должен был пройти туда вдоль внешнего берега, и, таким образом, была бы произведена съемка берегов всего острова. Я присоединился к этой экспедиции, но, вместо того чтобы с первого же дня ехать на шлюпках, нанял лошадей до Чакао, расположенного на северной оконечности острова. Дорога шла вдоль берега, время от времени пересекая мысы, покрытые прекрасными лесами. Эти тенистые тропы совершенно необходимо от начала до конца выстилать брусьями, которым придают прямоугольную форму и кладут один подле другого. Вследствие того, что солнечные лучи никогда не проникают сквозь вечнозеленую листву, почва до того сыра и мягка, что если не прибегнуть к этому способу, то ни человек, ни лошадь не проберутся по тропе. Я приехал в селение Чакао вскоре вслед за тем, как команда наших шлюпок разбила там палатку на ночь.

Вокруг селения расчищено большое пространство земли, а в лесу было много тихих и живописнейших уголков. Чакао прежде был главным портом острова, но, после того как из-за опасных течений и камней в проливе погибло много судов, испанское правительство сожгло церковь и, таким образом, по своему произволу вынудило большинство жителей переселиться в Сан-Карлос.

Вскоре после того, как мы разбили свои палатки, явился познакомиться с нами босоногий сын губернатора. Увидев, что на мачте ялика поднят английский флаг, он с полнейшим безразличием осведомился, всегда ли он будет развеваться над Чакао. В нескольких местах жители были сильно удивлены появлением английских военных шлюпок и прониклись надеждой — и верой, что это авангард испанского флота, идущего вновь отобрать остров у патриотического правительства Чили. Впрочем, все представители властей были извещены о том, что ожидается наше посещение, и были чрезвычайно вежливы. Когда мы сидели за ужином, губернатор нанес нам визит. Он был когда-то подполковником испанской службы, но теперь был крайне беден. Он дал нам двух овец и получил взамен два бумажных носовых платка, несколько медных безделушек и немного табаку.

Вскоре после толчка милях в трех-четырех показалась огромная волна; в середине бухты она имела гладкие очертания, но на берегу срывала дома и деревья, устремляясь вперед с сокрушительной силой. В глубине бухты она разбилась на ряд страшных белых бурунов, взлетавших на 23 фута выше высоты обычных приливов. Они надвигались с неимоверной силой: одна пушка в форте, весившая вместе с лафетом около четырех тонн, была перенесена на 15 футов. Какая-то шхуна очутилась посреди развалин, в 200 ярдах от берега. За этой первой волной последовали две другие, которые, отступая, унесли с собой множество плавающих обломков. В одном месте бухты был выброшен далеко на берег и унесен в море корабль, затем снова выброшен и снова унесен. В другом месте закрутило два судна, стоявших на якоре друг подле друга, так что их якорные цепи трижды обвились одна вокруг другой; в течение нескольких минут они находились на обнажившемся дне, хотя бросили якорь на глубине 36 футов. Огромная волна надвигалась, должно быть, медленно, потому что жители Талькауано успели убежать на холмы, расположенные за городом, а несколько моряков направились на лодке в скрытое море, надеясь, что в безопасности пройдут над волной, если только достигнут ее прежде, чем она разобьется, — и надежды их действительно оправдались. Одна старуха с мальчиком лет четырех или пяти тоже бросилась в лодку, но грести было некому, и лодка, налетев на какой-то якорь, разбилась пополам; старуха утонула, а ребенка, уцепившегося за обломок лодки, подобрали несколько часов спустя. Среди развалин домов еще стояли лужи соленой воды, и дети, устроив себе лодки из старых столов и стульев, казались столь же счастливыми, сколь несчастны были их родители. Любопытно, однако, что и те были гораздо деятельнее и бодрее, чем можно было ожидать. Кто-то очень справедливо заметил по этому поводу, что при таком всеобщем разорении никто не чувствует себя более обиженным, чем другие, и не может подозревать своих друзей в безучастии — этом самом мучительном последствии разорения. М-р Раус вместе с большой группой людей, которых он взял под свое покровительство в течение первой недели, жил в саду под яблонями. Сначала они веселились, как на пикнике; но вскоре сильный дождь доставил им много неудобств, так как укрыться было совершенно негде.

В превосходном отчете капитана Фиц-Роя об этом землетрясении говорится, что в бухте видели два взрыва: один был похож на столб дыма, а другой — на фонтан, пущенный огромным китом. Вся вода как бы кипела; она «почернела и издавала пренеприятнейший сернистый запах». Последние обстоятельства наблюдались также в бухте Вальпараисо во время землетрясения 1822 г.; я полагаю, что они объясняются взбалтыванием на дне моря ила, содержащего распадающиеся органические вещества. Когда наш корабль в ясную погоду волочил в бухте Кальяо по дну якорную цепь, я заметил, что путь ее обозначался рядом пузырьков. Простой народ в городе Талькауано считал, что землетрясение было вызвано какими-то индейскими старухами, которые два года назад, будучи чем-то обижены, заткнули якобы жерло вулкана Антуко. Это вздорное поверье любопытно в том отношении, что показывает, как народ по опыту выучился усматривать связь между задержкой деятельности вулканов и сотрясением почвы. Им пришлось пустить в ход колдовство в том звене, где для них терялась связь между причиной и следствием, — чтобы объяснить, почему закрылось жерло вулкана. В настоящем случае поверье тем более любопытно, что, по данным капитана Фиц-Роя, есть основания полагать, что землетрясение нисколько не коснулось Антуко.

Город Консепсьон был построен на обычный испанский манер; все улицы шли под прямым углом друг к другу: одни пролегали в направлении зюйд-вест-тен-вест, другие — в направлении норд-ост-тен-норд. В первом направлении стены устояли, без сомнения, лучше, чем в последнем; груды кирпича лежали большей частью по направлению к северо-востоку. Оба этих обстоятельства полностью согласуются с общим впечатлением, будто колебания шли с юго-запада, откуда слышался также подземный гул: ясно, что вероятность падения стен, расположенных в направлении с юго-запада на северо-восток и, следовательно, обращенных своими концами к точке, откуда распространялись колебания, должна была быть гораздо меньшей, нежели тех стен, которые, будучи расположены в направлении с северо-запада на юго-восток, должны были быть в одно мгновение выведены по всей своей длине из вертикального положения, ибо колебания, шедшие с юго-запада, должны были, проходя под фундаментами зданий, иметь вид волн, вытянувшихся с северо-запада на юго-восток. Это можно наглядно пояснить, если поставить книги на ковер ребром и затем по способу, предлагаемому Митчеллом, производить колебания, имитирующие землетрясение: окажется, что книги будут падать раньше или позже в зависимости от того, насколько их направление совпадает с направлением волн. Трещины в почве большей частью, хотя и не все одинаково, шли в направлении с юго-востока на северо-запад и, следовательно, соответствовали линиям колебания, или главной флексуры. Приняв в соображение все эти обстоятельства, столь ясно показывающие, что главный фокус землетрясения лежал в юго-западном направлении, мы с особым интересом отнесемся к тому факту, что остров Санта-Мария, расположенный именно в этом направлении, во время общего поднятия суши поднялся почти в три раза выше всех остальных мест побережья.

Мы продолжали свой путь к северу зигзагами, задерживаясь иногда на день ради геологических исследований. Местность была так редко населена, а дорога так неопределенна, что мы часто с трудом находили свой путь. 12-го я задержался у каких-то рудников. Руда тут не считалась особенно хорошей, но ее было много, и предполагалось, что месторождение будет продано за 30–40 тысяч долларов (т. е. за 6 000-8 000 фунтов стерлингов); одна из английских компаний купила ее за унцию золота (3 фунта 8 шиллингов). Руда представляет собой медные колчеданы, о которых я уже замечал, что до приезда англичан и не предполагали, что в них содержится хотя бы крупица меди. Почти так же выгодно, как и в предыдущем случае, были приобретены и кучи шлака, изобилующие мельчайшими шариками металлической меди; но при всех этих выгодах горнорудные компании умудряются терять тут, как это хорошо известно, огромные суммы денег. Безрассудство большинства уполномоченных и пайщиков граничит с безумием: платят иногда по целой тысяче фунтов в год на задабривание чилийских властей; заводят библиотеки роскошно переплетенных геологических книг; выписывают горняков — специалистов по отдельным металлам, которые не встречаются в Чили, например по олову; принимают на себя обязательство снабжать горняков молоком в тех местах, где нет коров; заводят машины там, где невозможно их применить; все это и еще сотня подобных же дел свидетельствуют о глупости англичан и по сей день потешают местных жителей. А ведь нет никакого сомнения, что тот же самый капитал, с толком употребленный на этих рудниках, принес бы громадную прибыль; все, что для этого потребовалось бы, — это доверенное лицо, человек, опытный в горном деле и в анализе руд.

Капитан Хед описывает, какой поразительный груз выносят наверх из глубочайших шахт апиры, эти поистине вьючные животные. Сознаюсь, я думал, что эти сведения преувеличены, и потому был рад возможности взвесить один из грузов, выбранный мной наудачу. Мне понадобилось приложить значительное усилие, чтобы, стоя прямо над грузом, приподнять его с земли. Груз взвесили, и оказалось, что он весил меньше обычного — 197 фунтов [90 кг]. Апир вынес его на высоту 80 ярдов — частью по крутому проходу, но большей частью по бревнам с вырубленными в них ступеньками, расположенным зигзагообразной линией вверх по шахте. По общему здесь правилу апиру не полагается останавливаться и переводить дыхание, если только в шахте нет 600 футов глубины. Средней тяжестью считается вес несколько больше 200 фунтов, и меня уверяли, что как-то опыта ради вынесли наверх из глубочайшей шахты груз в 300 фунтов [135 кг]. На этот раз апиры выносили свой обычный груз двенадцать раз в день, т. е. 2 400 фунтов [1 100 кг] с глубины 80 ярдов, а в промежутках отбивали и собирали руду.

Люди эти, если не считать несчастных случаев, здоровы и, по-видимому, жизнерадостны. Тело у них не очень мускулистое. Они редко едят мясо даже раз в неделю, да и то только жесткое, сухое чарки. Хоть я и знал, что труд их добровольный, но не мог не возмущаться при виде того, в каком состоянии добирались они до выхода из шахты: согнувшись вперед, они цеплялись руками за ступени; ноги были согнуты, мышцы вздрагивали, пот с лица градом катился по груди, ноздри были раздуты, углы рта судорожно оттянуты назад, грудь дышала необыкновенно тяжело. Переводя дыхание, они всякий раз испускали членораздельный крик «эй-эй», который завершался звуком, поднимающимся из глубины груди, только пронзительным, как звук флейты. Добравшись, шатаясь, до кучи руды, они опорожняли свой карпачо [огромный мешок], две-три секунды передохнув, отирали пот со лба и снова, будто не утомленные, быстрым шагом спускались в шахту. Все это кажется мне разительным примером того, какой тяжкий труд может вынести человек в силу привычки, ибо ничего иного тут быть не может.

Вечером я беседовал с управляющим этих рудников о том, какое множество иностранцев разбросано ныне по всей стране; управляющий, еще совсем молодой человек, помнил, что, когда он еще был мальчиком и ходил в школу в Кокимбо, детей однажды специально отпустили посмотреть на английского капитана, прибывшего в город для переговоров с губернатором; никого из школьников, по уверениям управляющего, в том числе и его самого, ничем нельзя было заставить подойти к англичанину, — до того твердо были они-убеждены, что от прикосновения к такому человеку происходят ересь, болезни и несчастья. До сих пор памятны ужасные поступки буканьеров, особенно одного, который унес образ девы Марии, а через год вернулся за образом св. Иосифа, заявив, что ему жаль даму, оставшуюся без мужа. Я слыхал также об одной старой даме, которая за обедом в Кокимбо заявила, насколько странным кажется ей то обстоятельство, что она дожила до того, чтобы обедать в одной комнате с англичанином; ибо она помнила, как в ее юные годы при одном только крике «Los ingleses!» («Англичане!») все жители дважды устремлялись в горы, захватив с собой все, что было поценнее3.

Однажды мы сопровождали испанцев на их вельботе к салине — озеру, из которого добывается соль. После того как мы высадились, нам пришлось идти по неровному, изрезанному полю недавно излившейся лавы, почти окружающему туфовый кратер, на дне которого лежит соленое озеро. Глубина озера всего три или четыре дюйма, а лежит оно на слое прекрасно кристаллизованной белой соли. Озеро круглое и окаймлено ярко-зелеными суккулентными растениями; почти отвесные стены кратера одеты лесом, и все вместе являло картину живописную и вместе с тем любопытную. Несколько лет назад матросы тюленепромышленного судна убили в этом глухом месте своего капитана, и мы видели его череп, валявшийся в кустах.

В продолжение большей части той недели, которую мы пробыли здесь, небо было безоблачно, и стоило пассату на часок стихнуть, как жара становилась нестерпимой. Два дня термометр в палатке показывал в продолжение нескольких часов 34°, но на открытом воздухе, под ветром р солнцем, было только 29°. Песок был сильно накален: термометр, помещенный в коричневый песок, немедленно поднялся до 58°, и я не знаю, насколько выше была действительная температура, потому что дальше термометр не был проградуирован. Черный песок был на ощупь еще горячее, и ходить по нему было довольно неприятно даже в толстых ботинках.

Естественная история этих островов в высшей степени интересна и вполне заслуживает внимания. Большинство органических произведений — создания аборигенные, нигде в других местах не встречающиеся; даже между обитателями отдельных островов существует разница; впрочем, все они обнаруживают явное родство с обитателями Америки, хотя острова отделены от этого материка пространством открытого океана шириной от 500 до 600 миль. Архипелаг представляет собой замкнутый мирок, вернее, это спутник Америки, откуда он получил несколько случайных колонистов и позаимствовал общие черты своих местных произведений. Принимая во внимание малые размеры этих островов, мы тем более изумляемся многочисленности этих аборигенов и ограниченности их распространения. При виде кратеров, венчающих каждую вершину, и еще отчетливых границ у большинства лавовых потоков нам приходится заключить, что еще в геологически недавний период тут расстилался совершенно пустынный океан. Итак, и во времени, и в пространстве мы подходим тут, по-видимому, несколько ближе к великому факту — этой тайне из тайн — первому появлению новых существ на нашей земле.

Галапагосская сова

(Otus galapagoensis, Gould)

Остров Джемс

Каракара галапагосская, или галапагосский сарыч.

(Polyborus galapa-goensis, Gold)

Из наземных млекопитающих только одно приходится считать туземным, а именно мышь (Мш galapagoensis), да и та ограничена в своем распространении, ‘насколько я мог установить, островом Чатам, самым восточным во всей группе. Как сообщил мне м-р Уотерхаус, она принадлежит к тому подразделению семейства мышей, которое характерно для Америки. На острове Джемс водится крыса, отличающаяся от обычной формы настолько, что м-р Уотерхаус дал ей название и описал ее; но поскольку она относится к тому подразделению семейства, которое свойственно Старому Свету, а остров этот посещается кораблями в течение последних ста пятидесяти лет то вряд ли можно сомневаться в том, что эта крыса есть просто разновидность, произведенная новым, особенным климатом, пищей и почвой, влиянию которых она подвергалась. Никто не имеет права строить какие-либо предположения, не опираясь на вполне определенные факты, но даже и в отношении мыши с острова Чатам не следует забывать, что это, возможно, какой-нибудь завезенный сюда американский вид; в одной из самых пустынных областей пампасов я видел туземную мышь, жившую в крыше только что выстроенного домика, а потому весьма вероятно, что мышь была завезена каким-нибудь судном, — аналогичные факты’ наблюдались д-ром Ричардсоном в Северной Америке.

Из наземных птиц мне удалось собрать 26 форм; все они свойственны этому архипелагу и не встречаются больше нигде, за исключением одного похожего на жаворонка вьюрка из Северной Америки (Dolichonyx oryzivorus), распространенного на этом материке до 54° северной широты и обитающего обыкновенно на болотах10. К остальным 25 птицам относится, во-первых, один дневной хищник, по строению своему любопытная переходная форма между сарычом и американской группой трупоядных Polybori; с этими последними птицами он вполне сходен и всеми своими повадками, и даже звуком голоса. Во-вторых, две совы, представляющие здесь короткоухих и белых сипух Европы. В-третьих, крапивник, три тирана-мухоловки (из них два вида относятся к Pyrocephalus, и один из этих видов или даже оба некоторые орнитологи рассматривают лишь как разновидность) и голубь — все виды, аналогичные американским, но отличающиеся от них. В-четвертых, ласточка, которая хоть и отличается от Progne purpurea обеих Америк только несколько более скромной раскраской, меньшими размерами и большей стройностью, но относится м-ром Гульдом к особому виду. В-пятых, здесь имеются три вида дроздов-пересмешников — формы, в высшей степени характерной для Америки. Остальные наземные птицы образуют совершенно своеобразную группу вьюрков, родственных между собой одинаковым строением клюва, короткими хвостами, одинаковой формой тела и оперением; всего их 13 видов, и м-р Гульд разбил их на четыре подгруппы,11. Все эти виды встречаются только на этом архипелаге; так же обстоит дело и со всей группой, за исключением одного вида подгруппы Cactornis, привезенного недавно с острова Боу в Низменном архипелаге. Два вида Cactornis часто можно увидеть лазящими по цветам большого кактусового дерева, но все прочие виды этой группы вьюрков, смешиваясь в общие стаи, отыскивают себе корм на сухой и бесплодной почве низменных мест. Самцы все или по крайней мере большей частью черны как смоль, а самки (может быть, за одним или двумя исключениями) — коричневого цвета. Самым любопытным обстоятельством является правильное постепенное изменение размеров клюва у различных видов Geospiza, начиная с клюва большого, как у дубоноса, и кончая клювом зяблика и даже славки (если прав м-р Гульд, включив свою подгруппу Certhidea в состав основной группы). Самый большой клюв рода Geospiza показан на рис. 1, самый маленький — на рис. 3; но в промежутке между ними имеется не один вид, размеры клюва которого показаны на рис. 2, а по крайней мере шесть видов, у которых клювы едва заметно постепенно уменьшаются. Клюв птицы из подгруппы Certhidea показан на рис. 4. Клюв Cactornis несколько похож на клюв скворца, а у четвертой подгруппы, Camarhynchus, он слегка напоминает по форме клюв попугая. Наблюдая эту постепенность и различие в строении в пределах одной небольшой, связанной тесными узами родства группы птиц, можно действительно представить себе, что вследствие первоначальной малочисленности птиц на этом архипелаге был взят один вид и видоизменен в различных целях. Точно так же можно предположить, что птице, которая первоначально была сарычом, было предназначено взять на себя обязанность питающихся падалью Polydori Американского континента.