Единственное соображение, которым я могу хоть как-нибудь объяснить это замечательное различие между обитателями отдельных островов, заключается в том, что очень сильные морские течения, проходящие в направлении на запад и запад-северо-запад, отделяют, должно быть, южные острова от северных, поскольку это касается переноса организмов морем; кроме того, между северными островами наблюдалось сильное северо-западное течение, которое должно резко отделять друг от друга острова Джемс и Альбемарль. Так как архипелаг замечателен полным отсутствием сильных ветров, то ни птицы, ни насекомые, ни легкие семена не переносятся с острова на остров. Наконец, огромная глубина океана между островами и их явно недавнее (в геологическом смысле) вулканическое происхождение не позволяют думать, чтобы они когда-нибудь были соединены, и это соображение, вероятно, куда более важно, чем всякое другое, поскольку дело касается географического распределения обитателей этих островов. Пересматривая приведенные здесь факты, невольно поражаешься количеству творческой силы, если можно так выразиться, проявившейся на этих маленьких голых скалистых островах, а еще более — ее различному, но вместе с тем сходному действию в местах, столь близких одно от другого. Я уже говорил, что Галапагосский архипелаг можно назвать спутником Америки, но вернее назвать его группой спутников, сходных по своей неорганической природе, различных по природе органической и тем не менее находящихся в близком родстве между собой, тогда как все они вместе находятся в заметном, хотя и гораздо менее тесном родстве с великим американским материком33.

В заключение описания естественной истории этих островов я расскажу об исключительной доверчивости птиц.

Эта черта свойственна всем наземным видам, а именно дроздам-пересмешникам, вьюркам, крапивникам, тиранам-мухоловкам, голубю и сарычу-стервятнику. Все они часто приближались на такое расстояние, что их можно было убить хлыстом, а иногда — и это мне самому случалось делать — даже фуражкой или шляпой. Ружье здесь почти излишне: ружейным дулом я столкнул с ветки дерева хищную птицу. Однажды, пока я лежал на земле, держа в руке сосуд, сделанный из черепашьего панциря, на краешек его уселся дрозд-пересмешник и принялся спокойно пить воду, он позволил мне приподнять себя с земли вместе с сосудом; я не раз пытался ловить этих птиц за ноги, и это чуть ли не удавалось мне. Прежде птицы здесь были еще доверчивее, чем теперь. Коули рассказывает (1684 г.): «Горлицы были до того доверчивы, что часто садились нам на шляпы и на руки, и мы могли ловить их живыми; они не боялись человека до тех пор, пока кое-кто из нас не стал стрелять в них, отчего они сделались более дикими». В том же году, по словам Дампира, за одну утреннюю прогулку человек мог набить шесть-семь дюжин этих голубей. Теперь же они, хотя, конечно, по-прежнему очень доверчивы, но уже не садятся людям на руки и не дают убивать себя в таком большом количестве. Удивительно, что они не стали еще более дикими, ибо эти острова в течение последних ста пятидесяти лет часто посещались буканьерами и китоловами, а моряки, бродящие по лесам в поисках черепах, всегда получают жестокое удовольствие, убивая маленьких птичек.

Несмотря на то, что в настоящее время этих птиц преследуют еще больше, они не сразу становятся дикими; на острове Чарлз, который тогда уже шесть лет как был колонизован, я видел мальчика, сидевшего у родника с хлыстом в руке и убивавшего им голубей и вьюрков, когда те прилетали пить. Он набил уже целую кучку их на обед и говорил, что имеет обыкновение постоянно караулить у этого родника с той же целью. Кажется, птицы этого архипелага до сих пор не распознали, что человек — существо более опасное, чем черепаха или Amblyrhynchus, и не обращают на него внимания, так же как в Англии пугливые птицы, например сороки, не обращают внимания на коров и лошадей, пасущихся в поле.

Другой пример той же черты у птиц мы видим на Фолклендских островах. Необыкновенную доверчивость маленького Opetiorhynchus отмечают Пернети, Лессон и другие путешественники. Впрочем, она свойственна не только этой птице: Polyborus, кулик, нагорный и скалистый гуси, дрозд, овсянка и даже некоторые ястребы — все более или менее доверчивы. Поскольку птицы так доверчивы там, где водятся лисицы, дневные хищные птицы и совы, мы должны заключить, что отсутствие хищных животных на Галапагосских островах не может быть причиной доверчивости здешних птиц. Предусмотрительность, с какой нагорный гусь Фолклендских островов строит гнезда на островках, показывает, что он знает об опасности со стороны лисицы; но при этом он отнюдь не боится человека. Такая доверчивость этих птиц, особенно водных, представляет резкий контраст с повадками того же вида на Огненной Земле, где на протяжении веков они подвергались преследованиям со стороны дикарей. На Фолклендских островах охотник за день может иногда настрелять нагорных гусей больше, чем в состоянии унести, тогда как на Огненной Земле даже одного убить почти так же трудно, как в Англии подстрелить обыкновенного дикого гуся.

На закате мы встретили толпу десятка в два чернокожих туземцев; каждый из них нес, как то у них принято, пучок дротиков и другое оружие. Я без труда остановил их, давши шиллинг молодому человеку, который шел впереди, и они, чтобы развлечь меня, стали метать дротики. Все они были кое-как одеты; некоторые немного говорили по-английски; лица их были добродушны и приятны, и на вид эти туземцы были далеко не такими, как их обыкновенно изображают. В своих играх они проявляют изумительное искусство. Шляпу, помещенную на расстоянии 30 ярдов, они пробивали дротиком насквозь, посылая его при помощи метательной рукоятки со скоростью стрелы, выпущенной из лука опытным стрелком. Выслеживая животных или людей, они проявляют самую удивительную проницательность, а несколько слышанных мной от них замечаний обнаруживали наличие у них немалой остроты ума. Они не хотят, однако, ни обрабатывать землю, строить дома и вести оседлую жизнь, ни даже затруднять себя присмотром за стадом овец, когда им дадут его. В общем, мне кажется, они стоят на лестнице цивилизации несколькими ступенями выше, чем огнеземельцы.

И вот мы с любопытством наблюдаем, как среди цивилизованных людей бродит горстка безобидных дикарей, не зная, где им придется провести ночь, и добывая себе пропитание охотой в лесах. Наступая все дальше и дальше, белый человек расселяется по стране, принадлежащей нескольким племенам. Окруженные со всех сторон одним и тем же народом, они, однако, сохраняют свои древние отличительные особенности и иногда идут войной друг на друга. В происшедшем недавно между двумя отрядами сражении полем битвы самым неожиданным образом был избран центр селения Батерст. Это оказалось на руку побежденной стороне, ибо бежавшие воины нашли себе убежище в бараках.

Численность коренного населения быстро падает. За всю мою поездку я, за исключением нескольких мальчиков, воспитанных англичанами, видел только еще одну группу туземцев. Эта убыль, без сомнения, должна вызываться отчасти ввозом спиртных напитков, европейскими болезнями (даже самые легкие из них, например корь, оказываются чрезвычайно губительными) и постепенным вымиранием диких животных. Говорят, что у туземцев вследствие бродячей жизни неизменно гибнет в очень раннем возрасте множество детей, а с ростом трудностей в добывании пищи возрастает необходимость кочевать; поэтому население, не умирая явно от голода, гибнет совершенно особенным образом по сравнению с тем, что происходит в цивилизованных странах, где отец семейства может, чрезмерно трудясь, причинить вред только самому себе, но не губить своего потомства.

Кроме этих нескольких явных причин гибели, тут широко действует, по-видимому, еще какой-то другой, более загадочный фактор. Как видно, где бы ни ступила нога европейца, смерть преследует туземца. Куда мы ни бросим взор, — на обширные ли просторы обеих Америк, на Полинезию, на Мыс Доброй Надежды или на Австралию, — повсюду мы наблюдаем один и тот же результат. Так губительно действует не один только белый человек: например, полинезиец малайского происхождения вытесняет в некоторых частях Индонезийского архипелага темнокожего туземца. Разновидности человека действуют друг на друга, по-видимому, таким же образом, как различные виды животных, — более сильный всегда истребляет более слабого. Печально было слышать, как красивые, энергичные туземцы Новой Зеландии говорили, что, как им хорошо известно, детям их не суждено владеть их землей. Всякий слышал о необъяснимом сокращении населения на прекрасном и здоровом острове Таити после путешествий капитана Кука, хотя в этом случае можно было бы ожидать его увеличения, ибо детоубийство, некогда так широкого распространенное, прекратилось, разврат сильно уменьшился, а кровопролитные войны становятся все более редкими.

Преподобный Дж. Вильямс в своем любопытном сочинении говорит, что первое общение между туземцами и европейцами «неизменно сопровождается появлением лихорадки, дизентерии и некоторых других болезней, уносящих в могилу множество народу». Он же утверждает: «Неопровержимо установлено, что большинство болезней, свирепствовавших, на островах во время моего пребывания там, было завезено кораблями, и обстоятельство это замечательно потому, что среди экипажа того корабля, который привозил с собой бедствие, могло не наблюдаться никаких признаков болезни». Утверждение это совсем не так необычайно, как кажется на первый взгляд, потому что известно несколько случаев, когда вспыхивала самая злокачественная лихорадка, хотя те люди, которые были ее причиной, сами не страдали от нее. В начале царствования Георга III четыре констебля привезли в карете на суд заключенного, сидевшего перед тем в каземате, и, хотя человек этот сам не был болен, все четыре констебля умерли от скоротечного сыпного тифа; впрочем, дальше зараза не распространилась. Из этих фактов почти с очевидностью следует, что испарения одной группы людей, заключенных в течение некоторого времени в одном месте, оказывались ядовитыми для других, вдыхавших эти испарения людей, и, возможно, особенно ядовитыми в том случае, если эти люди принадлежали к иным расам. Как ни загадочно, на мой взгляд, это обстоятельство, оно ничуть не более удивительно, чем то, что тело только что умершего человека, пока еще не началось разложение, часто отличается до того губительными свойствами, что даже простой укол инструментом, употреблявшимся для его вскрытия, оказывается роковым.

Окружающие барьерные рифы бывают самых разнообразных размеров, по крайней мере от 3 миль до 44 миль в диаметре, а тот риф, что тянется по одной стороне Новой Каледонии и охватывает обе оконечности этого острова, имеет 400 миль в длину. Каждый риф охватывает один, два или несколько скалистых островов различной высоты, а в одном случае даже 12 отдельных островов. Риф проходит на большем или меньшем расстоянии от охватываемой им суши; так, в архипелаге Товарищества он отстоит по большей части на расстоянии от 1 до 3–4 миль, зато на Хоголеу проходит к югу от охватываемых островов за 20 миль, а с противоположной стороны, т. е. к северу, — за 14 миль. Глубина лагунного канала также сильно колеблется, в среднем, можно считать, от 10 до 30 фатомов; но на Ваникоро есть места не менее чем в 56 фатомов, т. е. 336 футов, глубиной. С внутренней стороны риф либо полого опускается в лагунный канал, либо заканчивается отвесной стеной, иногда от 200 до 300 футов в вышину под водой; с внешней стороны этот риф подобно атоллу чрезвычайно круто поднимается из бездонных глубин океана. Что может быть своеобразнее этих образований? Перед нами остров, который можно сравнить с замком, расположенным на вершине высокой подводной горы и защищенным громадной стеной коралловой породы, всегда крутой с наружной стороны, а иногда и с внутренней, оканчивающейся широким плоским гребнем, и там и сям пробитой узкими воротами, через которые самые большие корабли могут входить в широкий и глубокий наполненный водой ров, окружающий остров.

Если говорить о самом коралловом рифе, то между барьером и атоллом нет ни малейшей разницы — ни в общих размерах, ни в очертании, ни в группировке, ни даже в самых незначительных деталях строения. Географ Бальби справедливо замечает, что окруженный рифом остров — это атолл с возвышенностью, поднимающейся из его лагуны; стоит только изнутри убрать землю, и останется самый настоящий атолл.

Но отчего же эти рифы вырастают на таком большом расстоянии от берегов охватываемых ими островов? Нельзя думать, что кораллы не могут расти близко от суши, потому что берега внутри лагунного канала, не покрытые аллювиальной почвой, часто бывают окаймлены живыми рифами, а мы сейчас увидим, что существует даже особый тип рифов, которые я назвал окаймляющими за их тесную связь с берегами, и у континентов, и у островов. Далее, на чем эти рифообразующие кораллы, которые не могут жить на больших глубинах, возводят свои охватывающие сооружения? Ясно, что тут возникает большое затруднение, аналогичное тому, которое встает и в отношении атоллов, и обычно упускаемое из виду. Все это станет понятнее из следующих рисунков, изображающих действительные разрезы, проведенные в направлении с севера на юг, островов Ваникоро, Гамбье и Мауруа с их барьерными рифами; все они вычерчены в одном и том же масштабе по вертикали и горизонтали, а именно — в одном дюйме одна миля.

Следует заметить, что сечения — через эти ли острова или же через многие другие окруженные острова — можно было бы взять в любом направлении и общий характер их остался бы тем же. Если учесть теперь, что рифообразующие кораллы не могут жить на глубине, превышающей 20–30 фатомов, и что масштаб настолько мал, что лоты, показанные справа, отмечают глубину 200 фатомов, то уместно поставить вопрос: на каком основании возведены эти барьерные рифы? Можно ли предположить, что каждый остров окружен, словно ошейником, подводной каменной грядой или большой осадочной отмелью, круто обрывающейся в том месте, где кончается риф? Если бы некогда, пока острова еще не были защищены рифами, море глубоко вдавалось в их берега, оставляя вокруг них под водой неглубокую отмель, то нынешние берега были бы неизменно ограничены высокими обрывами; но это бывает крайне редко. Кроме того, исходя из этих соображений невозможно объяснить, почему кораллы поднимаются, как стена, от самого наружного края отмели, часто оставляя внутри обширное пространство воды, слишком глубокой для развития кораллов. Постепенное образование из осадков обширной отмели, полностью окружающей эти острова и обыкновенно тем более широкой, чем меньше охватываемые острова, в высшей степени невероятно, если принять во внимание их открытое положение в центральных и самых глубоких областях океана. Что касается барьерного рифа Новой Каледонии, простирающегося на 150 миль за северную оконечность острова по той же прямой линии, по какой он проходит у западного берега, то вряд ли можно поверить, чтобы у высокого острова могла образоваться столь прямолинейная осадочная отмель, уходящая к тому же так далеко за его оконечность в открытое море. Наконец, если мы посмотрим на другие океанические острова примерно той же высоты и сходного геологического строения, но не окруженные коралловыми рифами, то напрасно будем искать вокруг них такой незначительной глубины, как 30 фатомов, разве что у самых берегов; ибо суша, круто поднимающаяся из воды, как и обстоит дело с большинством окруженных и неокруженных океанических островов, так же круто обычно уходит под воду. На чем же, повторяю я, возведены эти барьерные рифы? Почему отстоят они так далеко от охватываемой ими земли, образуя широкие и глубокие, напоминающие рвы каналы? Вскоре мы увидим, как легко разрешаются все эти трудности.

Говорят, что охота есть врожденное человеческое удовольствие — остаток инстинктивной страсти. Если это так, то, я уверен, и наслаждение жить на открытом воздухе, довольствуясь небом вместо крыши и землей вместо стола, — часть того же чувства, чувства дикаря, вернувшегося к своим первобытным нравам. Я неизменно с особенным удовольствием вспоминаю наши плавания на шлюпках и мои сухопутные поездки по неизведанным странам; такого восторга во мне не могли бы вызвать никакие картины цивилизованного мира. Я не сомневаюсь, что каждый путешественник должен помнить то яркое ощущение счастья, какое он испытал, впервые вдохнув в себя воздух чужой страны, где прежде редко бывал, а то и не ступал вовсе цивилизованный человек.

В долгом путешествии есть еще некоторые другие источники наслаждения, более рационального характера. Карта мира перестает быть просто исчерченным листом бумаги, она становится картиной, полной самых разнообразных и живых образов. Каждая часть ее принимает свои настоящие размеры: материки уже не представляются островами, а острова уже не рассматриваешь как какие-то пятнышки, ибо некоторые из них в действительности больше многих европейских королевств. Африка или Северная и Южная Америка — благозвучные, легко произносимые названия; но только плавая целые недели вдоль какой-нибудь небольшой части их побережий, полностью осознаешь, какие необъятные пространства нашего гигантского мира обозначают эти названия.

Исходя из того современного состояния почти целого полушария, какое мы наблюдали, невозможно не возлагать твердых надежд на его будущий прогресс. Успехи, последовавшие за введением христианства во всех странах, расположенных в южных морях, представляют собой, вероятно, единственный в своем роде факт в летописях истории. Они покажутся еще более поразительными, если вспомнить, что всего 60 лет назад Кук, чьей замечательной способности к суждению никто не станет оспаривать, не видел никаких надежд на перемены. Однако эти перемены ныне осуществились благодаря филантропическому духу британской нации.

В той же части земного шара Австралия вырастает, или, впрочем, можно сказать, уже выросла, в великий центр цивилизации, который в весьма недалеком будущем будет царить в южном полушарии. Англичанину невозможно взирать на эти дальние колонии без глубокой гордости и удовлетворения. Кажется, стоит водрузить британский флаг, и он как будто приводит за собой богатство, процветание и цивилизацию.

В заключение замечу, что на мой взгляд для молодого натуралиста не может быть ничего лучше путешествия в дальние страны. Оно одновременно и обостряет, и отчасти успокаивает ту потребность и жажду, которые, как замечает сэр Дж. Гершель, испытывает человек даже тогда, когда во всех своих физических потребностях он полностью удовлетворен. Возбуждение, вызываемое в нем невиданными предметами, и возможность успеха побуждают его к более энергичной деятельности. Кроме того, так как ряд не связанных между собой фактов вскоре становится неинтересным, привычка к сравнению ведет к обобщениям. Но с другой стороны, оставаясь в каждом месте лишь ненадолго, путешественник ограничивается обычно описанием только беглых впечатлений, а не подробных наблюдений. Отсюда и происходит, как я убедился на собственном опыте, постоянное стремление заполнить обширные пробелы наших знаний неточными и поверхностными гипотезами.

Путешествие, однако, доставило мне слишком глубокое наслаждение, чтобы я не посоветовал каждому натуралисту — хотя он не должен рассчитывать, что и ему посчастливится иметь таких же хороших спутников, каких имел я, — использовать все возможности и отправиться в путешествие по суше, если это возможно, а не то пуститься и в дальнее плавание. Он может быть уверен, что не встретит трудностей или опасностей — разве что в редких случаях, — сколько-нибудь похожих на те, каких он заранее ожидает. С нравственной точки зрения, путешествие научит его добродушному терпению, поможет освободиться от эгоизма, приобрести привычку к самообслуживанию и приучит наилучшим образом использовать каждый представляющийся случай. Короче говоря, он приобретет качества, свойственные большинству моряков. Путешествие также научит его недоверию; но в то же время он узнает, как много есть поистине добросердечных людей, с которыми у него никогда раньше не было никаких отношений, да и не будет впредь, но которые готовы оказать ему самую бескорыстную помощь.

Когда, наблюдая морских животных, мне случалось свесить голову фута на два над скалистым берегом, меня не раз обдавала снизу струя воды, которой сопутствовал слабый скрипучий звук. Сначала я не мог понять, что бы это могло быть, но потом выяснил, что струю выбрасывал спрут, и, хотя он и скрывался в норке, по этой струе я часто узнавал о его присутствии. Способность его выбрасывать из себя воду не подлежит сомнению, и мне кажется, что он способен довольно верно прицеливаться, направляя соответствующим образом трубку, или сифон, находящийся на нижней стороне его тела. Ползать по суше эти животные могут лишь с трудом, потому что им тяжело нести голову. Я заметил, что одно из них, которое я держал в каюте, слегка фосфоресцировало в темноте.

Скалы св. Павла. — Утром 16 февраля, пересекая Атлантический океан, мы легли в дрейф у острова св. Павла. Это скопление скал лежит под 0°58 северной широты и 29° 15 западной долготы. До берегов Америки от него 540 миль, а до островов Фернандо-Норонья [Фернанду-ди-Норонья] — 350 миль. Самая высокая точка поднимается всего на 50 футов над уровнем моря, вся окружность острова не достигает и трех четвертей мили. Это клочок суши круто поднимается из глубин океана. Минералогическое его строение довольно сложно; в одних местах породы имеет кремнистый характер, в других — полевошпатовый с включениями тонких прожилок змеевика. Замечательно, что все многочисленные мелкие острова, лежащие вдали от материков в Тихом, Индийском и Атлантическом океанах, за исключением Сейшельских этого маленького скалистого островка, образованы, как я полагаю, либо кораллами, либо изверженными породами. Вулканическая природа этих океанических островов является, очевидно, выражение того же закона и следствием тех же причин, химических или механических, в силу которых подавляющее большинство действующих ныне вулканов либо расположены поблизости от морских берегов, либо представляют собой острова, лежащие в открытом море.

Скалы св. Павла издали кажутся блестяще-белыми. Это обусловлено отчасти пометом огромного множества морских птиц, отчасти же плотно соединенным с поверхностью скал покровом в виде налета блестящего вещества с жемчужным отливом. Если этот налет рассмотреть в лупу, то оказывается, что он состоит из множества тончайших слоев, причем общая толщина его около дюйма, нем содержится много животных веществ, и своим происхождением он, несомненно, обязан действию дождя или водяной пыли на помет. Под небольшими накоплениями гуано на острове Вознесения и на островках Аброльос я нашел какие-то сталактитоподобные ветвящиеся тела, образовавшиеся, по-видимому, таким же, как и тонкий белый покров здешних скал. Эти ветвистые тела до такой степени походят на некоторые Nulliporae (семейство дых известковых морских водорослей), что недавно, бегло просматривая свою коллекцию, я не сразу заметил разницу между ними. Шаровидные оконечности ветвей имеют, как и зубная эмаль, жемчугоподобную структуру, но настолько тверды, что царапают стекло. Замечу, кстати, что на берегу острова Вознесения, в одном месте, накопилось огромное количество ракушечного песка, на омываемых приливом, морская вода отложила инкрустацию, имеющую сходство с некоторыми тайнобрачными растениями (а именно Marchantiae), которые часто встречаются на сырых стенах. Поверхность чешуек отличается очень красивым блеском; те части, которые образовались при полном освещении, черны как смоль, те же, которые находились в тени, под выступами скал, — только серые. Я показывал образцы этой инкрустации некоторым геологам, и все они считают, что она вулканического, или огненного, происхождения! По своей твердости и прозрачности, по гладкости, такой же как у самых красивых экземпляров раковин морских олив, по неприятному запаху и обесцвечиванию под действием паяльной трубки инкрустация эта обнаруживает большое сходство с раковинами современных морских моллюсков. Кроме того, известно, что у моллюсков те части раковины, которые обычно прикрыты и заслонены от света мантией животного, бледнее тех, которые полностью подвержены действию света, — точно так же как и у этой инкрустации. Если мы вспомним, что кальций — как фосфорнокислый, так и углекислый — входит в состав твердых частей — костей и раковин — всех животных, то в физиологическом отношении весьма любопытно обнаружить субстанции, которые, — будучи тверже зубной эмали и имея окрашенную поверхность, столь же гладкую, как поверхность раковины живых моллюсков, — представляют собой мертвое органическое вещество, преобразованное неорганическими силами и к тому же имитирующее по своей форме некоторые низшие растительные образования.

Так много книг написано об этих странах, что почти излишне описывать лассо или боласы. Лассо состоит из очень крепкой, но тонкой веревки, плотно сплетенной из сыромятных ремней. Один конец его прикрепляется к широкой подпруге, которая связывает между собой сложные принадлежности рекадо — седла, употребляемого в пампасах; на другом конце имеется маленькое кольцо, железное или медное, при помощи которого образуется петля. Собираясь пустить лассо в ход, гаучо оставляет небольшой сверток веревки в левой руке, а в правой держит скользящую петлю, которую делают очень большой, обычно около 8 футов диаметром. Он быстро раскручивает петлю над головой, ловким движением кисти руки оставляя ее раскрытой, а затем метко бросает, так что она падает на заранее выбранное место. Когда лассо не нужно, оно свертывается небольшим кругом и привязывается к рекадо сзади.

Боласы, или шары, бывают двух родов. Самые простые, применяемые главным образом для ловли страусов, состоят из двух круглых камней, обтянутых кожей и связанных тонким плетеным ремешком около 8 футов длиной. Другой род боласов отличается только тем, что состоит из трех шаров, связанных при помощи ремней в одном общем центре. Гаучо держит меньший из трех шаров в руке, а другие два быстро вертит над головой; потом, прицепляет, бросает их, и они вращаются в воздухе, точно цепное ядро6. Как только шары наткнутся на какой-либо предмет, ремни обвиваются вокруг него, переплетаясь друг с другом, и накрепко его опутывают. Размеры и вес шаров разнятся в зависимости от их назначения; шары из камня, будучи не больше яблока, летят с такой силой, что могут иногда переломить ногу даже лошади. Я видел шары из дерева величиной с репу, предназначенные для того, чтобы ловить лошадей, не причиняя им вреда. Иногда шары делаются чугунные: такие боласы удается забрасывать всего дальше. Главная трудность в пользовании лассо и боласами состоит в искусстве ездить верхом настолько хорошо, чтобы уметь уверенно нацелиться, раскручивая их над головой на всем скаку и при неожиданных поворотах в обратную сторону; стоя же на земле, всякий быстро постигает это искусство. Однажды, когда я развлечения ради скакал верхом и раскручивал шары над головой, вертевшийся шар случайно ударился о куст; таким образом, вращательное движение его было нарушено, он тотчас же упал на землю и словно по волшебству охватил заднюю ногу моей лошади; тогда другой шар вырвало из моих рук, и лошадь оказалась совсем связанной. К счастью, то была старая, бывалая лошадь, которая поняла, в чем дело, иначе она, пожалуй, стала бы брыкаться, пока не свалилась бы. Гаучосы хохотали во все горло; они кричали, что видывали, как ловили всяких зверей, но никогда до сих пор им не случалось видеть, чтобы человек изловил самого себя.

За следующие два дня я добрался до самого крайнего пункта, который хотел осмотреть. Местность была настолько однообразна, что под конец прекрасная зеленая мурава казалась мне еще более утомительной, чем пыльная проезжая дорога. Повсюду нам попадалось множество куропаток (Nothura major). Птицы эти не ходят стаями и не прячутся, как английские куропатки. По-видимому, они весьма доверчивы: человек верхом на лошади, постепенно приближаясь к ним кругами или, вернее, по спирали, может перебить их сколько угодно ударами по голове. Чаще всего их ловят посредством петли, или маленького лассо, сделанного из ствола страусового пера, прикрепленного к концу длинной палки. Мальчику на старой смирной кляче удается наловить таким образом за день штук тридцать-сорок. В арктических областях Северной Америки индейцы ловят зайца7-беляка, сидящего у своей норы, обходя его по спирали; самым лучшим временем для этого считается середина дня, когда солнце стоит высоко и тень охотника не очень длинная.

Обратно в Мальдонадо мы ехали несколько иным путем. Около Пан-де-Асукар, пункта, хорошо знакомого всем, кто плавал до Ла-Плате, я провел целый день в доме одного на редкость гостеприимного старого испанца. Рано утром мы поднялись на Сьерра-де-лас-Анимас. Восходящее солнце придавало картине весьма живописный вид. К западу взору открывалась необъятная плоская равнина вплоть до самой Зеленой горы у Монтевидео, а к востоку — холмистая область Мальдонадо. На вершине горы находилось несколько маленьких кучек камней, которые пролежали здесь, очевидно, много лет. Мой спутник уверял меня, что эти кучи были сложены в старину индейцами. Они походили на те кучи, которые так часто встречаются на горах в Уэльсе, только были гораздо меньше. Желание отметить какое-либо событие памятником, воздвигнутым на самом высоком пункте окружающей местности, — по-видимому, всеобщая страсть рода человеческого. В настоящее время в этой области нет ни одного индейца — ни дикого, ни цивилизованного, и я не знаю, сохранились ли от ее прежних обитателей еще какие-нибудь памятники, кроме этих, незначительных куч камней на вершине Сьерра-де-лас-Анимас.

Глава V. Баия — Бланка

Геология

Многочисленные вымершие гигантские четвероногие

Недавнее вымирание

Долговечность видов

Крупным животным не нужна пышная растительность

Южная Африка

Сибирские ископаемые

Два вида страуса

Повадки печника

Броненосцы

Ядовитая змея, жаба, ящерица

Зимняя спячка животных

Повадки морского пера

Индейские войны и резня

Наконечник стрелы — археологическая находка

«Бигль» пришел сюда 24 августа и через неделю отплыл к Ла-Плате. С согласия капитана Фиц-Роя я остался, с тем, чтобы проехать в Буэнос-Айрес сушей. Приведу здесь некоторые наблюдения, сделанные как во время этого посещения, так и прежде, когда «Бигль» занимался тут съемкой гавани.

Равнина на расстоянии нескольких миль от морского берега относится к громадной формации пампасов, состоящей частью из красной глины, частью из богатой известью мергельной породы. Ближе к берегу есть равнины, образованные остатками верхней равнины и илом, гравием и песком, выброшенными морем, пока происходило медленное поднятие суши; об этом поднятии свидетельствуют, лежащие на некотором возвышении слои раковин ныне живущих моллюсков и окатанные голыши пемзы, разбросанные повсюду. На Пунта-Альте перед нами открывается разрез одной из этих площадок недавней формации, чрезвычайно интересной теми многочисленными и совершенно своеобразными остатками гигантских наземных животных, которые погребены в ней. Они весьма полно описаны профессором Оуэном в «Зоологических результатах путешествия на «Бигле»» и хранятся в Хирургическом училище. Здесь я лишь вкратце опишу их.

Сюда относятся, во-первых, части трех черепов и. другие кости мегатерия (Megatherium), самое название которого говорит о его колоссальных размерах. Во-вторых, мегалоникс (Megalonyx) — огромное животное, родственное первому. В-третьих, сцелидотерий (Scelidotherium) — также близкое к ним животное; мне удалось найти почти полный скелет его. Величиной он был, должно быть, с носорога; по строению черепа он, оказывается, по мнению м-ра Оуэна, ближе всего к капскому муравьеду, но в некоторых других отношениях приближается к броненосцам. В-четвертых, Mylodon darwinii, принадлежащий к роду очень близкому, но немного меньших размеров. В-пятых, еще одно гигантское четвероногое из неполнозубых. В-шестых, крупное животное с покровом из костяных пластинок, очень похожим на панцирь броненосца. В-седьмых, лошадь вымершей породы, к которой я еще вернусь. В-восьмых, зуб какого-то толстокожего, вероятно макраухении (Macrauchenia), громадного животного с длинной, как у верблюда, шеей; к нему я тоже вернусь в дальнейшем. Наконец, токсодон (Toxodon), быть может одно из самых диковинных из когда-либо открытых животных: величиной он равняется слону или мегатерию, но строение его зубов, как установил м-р Оуэн, неоспоримо доказывает, что это близкий родственник грызунов — отряда, к которому в настоящее время относятся по большей части самые маленькие четвероногие; многие черты приближают его к Pachydermata; судя по расположению глаз, ушей и ноздрей, это было, вероятно, водяное животное вроде дюгоня или ламантина, к которым он также близок2. Как удивительно признаки всех этих различных отрядов, в настоящее время так резко разграниченных, сочетались друг с другом в различных особенностях строения токсодона!

Остатки этих девяти крупных четвероногих и множество разрозненных костей были погребены у самого берега на площади не более 200 квадратных ярдов. Замечательно то обстоятельство, что столько различных видов было найдено вместе; это свидетельствует о том, как многообразны, должны были быть древние обитатели этой страны. На расстоянии около 30 миль от Пунта-Альты, в обрыве краснозема, я нашел несколько обломков костей, из коих некоторые были довольно крупные. Среди них были зубы грызуна, очень похожие на зубы водосвинки, повадки которой были описаны выше, и такие же по размеру, а потому они принадлежали, должно быть, водному животному. Тут же была часть черепа Ctenomys, вида в общем очень сходного с тукутуко. В похожем на почву пампасов красноземе, где были погребены все эти остатки, профессор Эренберг нашел 8 видов пресноводных наливочных анималькулей и один вид солоноводных; таким образом, эта почва представляет собой, вероятно, отложение эстуария. На Пунта-Альте остатки лежали в слоях гравия и красноватого ила в точности такого же, какой в наши дни море намывает на неглубокие мели. Там же было найдено 23 вида раковин, из коих 13 принадлежат ныне живущим видам и 4-формам, очень близким к современным. Судя по сохранившимся в правильном взаимном расположении костям сцелидотерия, среди которых была даже коленная чашечка, и по костному панцирю большого животного, похожего на броненосца, так хорошо сохранившемуся вместе с костями одной из его ног, можно не сомневаться, что эти остатки были еще свежи и соединены связками, когда вместе с раковинами отложились в гравии. Таким образом, у нас есть веское доказательство того, что перечисленные выше гигантские четвероногие, сильнее отличающиеся от четвероногих наших дней, чем от самых древних из третичных четвероногих Европы, жили в то время, когда море уже было населено большей частью его нынешних обитателей, а этим подтверждается тот замечательный закон, на котором так упорно настаивает м-р Ляйелль, — что «долговечность видов у млекопитающих в общем ниже, чем у Testacea».

Покончив с обедом из мяса убитых градом животных, мы пересекли Сьерра-Тапальгуэн, цепь невысоких холмов в несколько сот футов высотой, начинающуюся у мыса Коррьентес. Горная порода в этом месте представляет собой чистый кварц; дальше к востоку, как я слышал, она гранитная. Холмы отличаются замечательной формой: они представляют собой небольшие ровные участки плоскогорья, окруженные низкими отвесными утесами подобно останцам осадочного отложения. Холм, на который я забрался, был очень мал, не более каких-нибудь двухсот ярдов в диаметре; правда, я видел другие, которые были побольше. Один из них, известный под названием Корраль, имеет, как говорят, 2 или 3 мили в диаметре и окружен стеной отвесных утесов вышиной от 30 до 40 футов, и только в одном месте в стене имеется вход. Фолкнер* сообщает любопытный факт о том, что индейцы загоняли внутрь стены табуны диких лошадей, а затем держали их там, охраняя вход. Я никогда не слыхал о другом таком случае, — чтобы в кварцевой формации существовали плоскогорья, в которых, кроме того, как и в том холме, что я осмотрел, не было бы ни кливажа, ни слоистости. Мне говорили, что Корраль сложен белой породой, из которой можно высекать огонь.

До посты на Рио-Тапальгуэн мы добрались только когда уже стемнело. За ужином меня вдруг поразила ужасом мысль, — на которую навел меня разговор присутствующих, — о том, что я ем одно из излюбленных в этой стране блюд, а именно недоразвитого теленка, вынутого из чрева матери задолго до срока рождения. Но оказалось, то была пума; мясо у нее очень белое и вкусом удивительно похоже на телятину. В свое время смеялись над д-ром Шо, который утверждал, что «мясо льва высоко ценится, причем по цвету, вкусу и запаху имеет немало сходства с телятиной». С пумой дело, безусловно, обстоит точно так же. Гаучосы расходятся во мнении относительно того, вкусен ли ягуар, но все в один голос заявляют, что эта кошка, т. е. пума, превосходна на вкус.

17 сентября. — К девятой посте мы ехали по течению Рио-Тапальгуэн, по очень плодородной местности. Самый Тапальгуэн, т. е. город Тапальгуэн, если только можно так его назвать, представляет собой совершенно плоскую равнину, сплошь, насколько хватало глаз, усеянную хижинами индейцев (тольдо), имеющими форму печи для плавки стекла. Здесь жили семьи дружественных индейцев, воевавших на стороне Росаса. Мы встречали и обгоняли много молодых индианок, сидевших по две, по три на одной лошади; они, как и многие юноши, были поразительно статны, а их красивые красноватые лица дышали здоровьем. Кроме тольдо, здесь было еще три ранчо: в одном жил комендант, а в других — испанцы, содержавшие маленькие лавки.

Мы смогли купить бисквитов. Уже несколько дней я не пробовал ничего, кроме мяса; не то чтобы мне вообще не нравился этот новый режим, но я чувствовал, что могу хорошо переносить его только при усиленном моционе. Я слышал, что в Англии больные, которые хотели ограничить себя исключительно животной пищей, едва в состоянии были вытерпеть это даже ради спасения своей жизни. Между тем гаучосы в пампасах целыми месяцами не берут в рот ничего, кроме говядины. Я заметил, однако, что они едят по сравнению с прочим очень много жира, животная природа которого выражена слабее, и особенно не любят сухого мяса, например мяса агути. Д-р Ричардсон** также отмечает, «что, когда человек долгое время ест одну только постную животную пищу, влечение к жиру становится столь неутолимым, что он может поглощать огромное количество чистого жира и даже масла, не чувствуя тошноты»; по-моему, это — любопытный физиологический факт. Быть может, именно благодаря своему мясному режиму гаучосы, так же как и плотоядные животные, могут долго обходиться без еды. Мне говорили, что у Тандиля войска добровольно преследовали отряд индейцев три дня, ничего не евши и не пивши.

В лавках мы видели много изделий, сотканных индианками, таких, как попоны, пояса, подвязки. Узоры были очень приятные и яркой расцветки; искусство изготовления подвязок стоит так высоко, что один английский купец в Буэнос-Айресе упорно принимал их за английские изделия, пока не обнаружил, что кисточки привязаны надрезанными сухожилиями.

18 сентября. — В этот день мы очень долго ехали. У двенадцатой посты, расположенной в семи лье к югу от Рио-Саладо, мы проехали первую эстансию со скотом и белыми женщинами. После этого нам пришлось ехать много миль по местности, затопленной водой, которая доходила нашим лошадям выше колен. Скрестив стремена и по-арабски подобрав ноги, мы ухитрились остаться более или менее сухими. Уже почти стемнело, когда мы приехали к Саладо; река была глубокой и около 40 ярдов шириной; летом, однако, русло ее почти совсем пересыхает, а остающаяся в небольшом количестве вода почти такая же соленая, как в море. Мы ночевали на одной из крупных эстансий генерала Росаса. Она была укреплена и так обширна, что, приехав уже в темноте, я решил, что это город и крепость. Утром мы увидели громадные стада крупного рогатого скота; генерал имел здесь 74 квадратных лье земли. Прежде в этом поместье работало около трехсот человек, и эти люди отбивали все нападения индейцев.

26 ноября. — Я начал свое возвращение напрямик в Монтевидео. Услыхав о каких-то костях гигантских животных на соседней ферме у Сарандиса, маленькой речки, впадающей в Рио-Негро, я поехал туда в сопровождении хозяина, у которого я жил, и купил за 18 пенсов череп токсодона. Череп был найден в целости, но мальчишки выбили из него несколько зубов камнями, а потом стали бросать ими в череп, как в цель. По самой счастливой случайности я нашел на берегу Рио-Терсеро, на расстоянии около 180 миль от этого места, целый зуб, который в точности подошел к одной из лунок в челюсти этого черепа. Я нашел остатки этого необычайного животного еще в двух местах, так что оно, должно быть, часто встречалось здесь в прошлом. Я нашел также несколько больших кусков панциря гигантского животного, сходного с броненосцем, и часть огромного черепа милодона. Кости этого черепа до того свежи, что, согласно анализу м-ра Т. Рикса, содержат 7 % животных веществ, а на спиртовке горят маленьким пламенем. Количество остатков в отложении грандиозного эстуария, образующем пампасы и покрывающем гранитные породы в Банда-Орьенталь, должно быть необычайно велико. Мне кажется, что, в каком бы направлении ни провести через пампасы прямую линию, она прошла бы через какой-нибудь скелет или кости. Помимо тех, что я нашел во время моих коротких экскурсий, я слышал еще о многих других, и происхождение таких названий, как «звериная река» и «холм гиганта», совершенно очевидно. Иной раз я слыхал о чудесном свойстве некоторых рек превращать маленькие кости в большие или о том, что, как утверждал кое-кто, кости сами растут. Насколько я знаю, — ни одно из этих животных не погибло, как полагали прежде, в болотах или в илистых руслах рек настоящего времени; их кости только вымыты реками, пересекающими ныне подводные отложения, в которых кости были погребены. Мы можем сделать заключение, что вся территория пампасов — одна обширная могила этих вымерших гигантских четвероногих.

К середине дня 28-го [ноября] мы прибыли в Монтевидео, потратив на дорогу два с половиной дня. Всю дорогу местность была чрезвычайно однообразна, только некоторые места были несколько более каменисты и холмисты, чем близ Ла-Платы. Неподалеку от Монтевидео мы проехали через селение Лас-Пьетрас, получившее название от нескольких громадных округленных глыб сиенита. Оно имело довольно привлекательный вид. В этой стране всякую группу домов, окруженных несколькими смоковницами и возвышающихся на 100 футов над общим уровнем, уже следует признать живописной.

На протяжении последних шести месяцев я имел возможность подметить кое-какие черты характера обитателей этих провинций. Гаучо-сы, или сельские жители, стоят намного выше тех, кто живет в городах. Гаучо неизменно в высшей степени любезен, вежлив и гостеприимен; мне ни разу не пришлось встретить среди них грубости или негостеприимства. Он скромен как в отношении самого себя, так и в отношении своей страны, но в то же время это живой и бойкий малый. С другой стороны, здесь случается много грабежей и льется много крови; главная причина последнего заключается в обыкновении постоянно носить с собой нож. Прискорбно слышать, сколько погибает жизней из-за пустячных ссор. В драке каждый из противников старается попасть другому в лицо и поранить ему нос или глаза, о чем нередко свидетельствуют глубокие, ужасные на вид шрамы. Разбои — естественное следствие повсеместных азартных игр, пьянства и непомерной лени. В Мерседесе я спросил двух человек, почему они не работают. Один серьезно ответил, что дни слишком длинны, а другой — что он слишком беден. Громадное количество лошадей и изобилие пищи губят всякую промышленность. Кроме того, существует столько праздников; и опять-таки не будет успеха ни в каком деле, если не начать его, пока луна на прибыли; так что уже по этим только двум причинам пропадает полмесяца.

Полиция и правосудие совершенно бездействуют. Если убийство совершит человек бедный и его схватят, то посадят в тюрьму, а может быть, и расстреляют; но если этот человек богат и имеет друзей, он может быть уверен, что никаких слишком тяжелых последствий для него не будет. Любопытно, что самые почтенные жители неизменно помогают убийце бежать; по-видимому, они полагают, что человек, убивая, грешит против правительства, а не против народа. У путника нет иной защиты, кроме огнестрельного оружия, и только обычай постоянно носить его с собой и препятствует более частым грабежам.

4 мая. — Капитан Фиц-Рой решил не вести шлюпки дальше вверх по реке, которая стала очень извилистой и быстрой; кроме того, весь вид местности не внушал желания идти дальше. Повсюду мы видели те же предметы, тот же унылый ландшафт. Мы находились теперь в 140 милях от Атлантического океана и примерно в 60 от ближайшего залива Тихого океана. Долина в этой верхней своей части расширялась в обширную котловину, ограниченную с севера и с юга базальтовыми платформами, а впереди виднелась длинная цепь одетых снегом Кордильер. Однако мы смотрели на эти величественные горы с сожалением, потому что нам приходилось ограничиться лишь догадками об их природе и естественных произведениях, вместо того чтобы, как мы надеялись, стоять на их вершинах. Не говоря уже о бесполезной потере времени, которой стоила бы нам попытка подняться хоть немного выше по реке, мы уже несколько дней получали половинный хлебный паек. Хотя и этого было бы достаточно нетребовательному человеку, но после тяжелого дневного перехода такой еды маловато; неотягченный желудок и легкое пищеварение — вещи, о которых хорошо рассуждать, но которые очень неприятны на деле.

5 мая. — Перед восходом мы пустились в обратный путь. Мы неслись вниз по течению с большой скоростью, делая узлов десять. За этот один день мы прошли то, что стоило нам при подъеме пяти с половиной дней тяжелого труда. 8-го числа, после 21-дневного путешествия, мы добрались до «Бигля». Все, кроме меня, имели основание быть недовольными; но мне экспедиция принесла знакомство с интереснейшим разрезом великой третичной формации Патагонии.

1 марта 1833 г. и во второй раз 16 марта 1834 г. «Бигль» становился на якорь в заливе Баркли, у острова Восточный Фолкленд. Архипелаг расположен почти на той же широте, что и вход в Магелланов пролив; он занимает площадь 120 на 60 географических миль — немногим больше половины Ирландии. После того как за обладание этими жалкими островами спорили между собою Франция, Испания и Англия, они остались необитаемыми. Буэнос-айресское правительство продало их затем одному частному лицу, но пользовалось ими так же, как до того старая Испания — для поселения преступников. Англия заявила о своих правах на острова и захватила их. Англичанин, оставленный охранять флаг, был убит. Затем туда послали британского офицера без всякой вооруженной поддержки, и когда мы прибыли, то нашли его во главе населения, большую половину которого составляли беглые мятежники и убийцы.

Сцена достойна разыгравшихся на ней событий. Волнистая поверхность унылого и жалкого вида повсюду покрыта торфяником и грубой травой однообразного бурого цвета. Там и сям острая вершина или гребень серого кварцита пробивается через гладкий торфяник. Всем известен климат этих мест: его можно сравнить с тем, который господствует на высоте от одной до двух тысяч футов в горах северного Уэльса; впрочем, на этих островах меньше солнечного света и морозов, но больше ветров и дождей.

16 марта 1834 г. — Опишу теперь небольшую поездку, совершенную мной вокруг одной части этого острова; Я отправился утром с шестью лошадьми и двумя гаучосами; последние прекрасно подходили для нашего предприятия: то были люди, привыкшие обходиться своими собственными средствами. Погода стояла холодная, с сильными бурями и градом. Мы, однако, продвигались вперед довольно благополучно, но если отбросить геологию, то не могло быть ничего скучнее нашей поездки в этот день. Волнистая местность представляет собой все время один и тот же однообразный торфяник, поверхность покрыта редкой высохшей бурой травой да кое-где очень мелкими кустиками; растения поднимаются из упругой торфяной почвы. В долинах там и сям виднелось порой небольшое стадо диких гусей, а земля повсюду была так мягка, что в ней могли находить себе корм бекасы. Кроме этих двух других птиц было немного. Здесь тянется одна главная цепь холмов высотой почти в 2 000 футов, сложенная кварцитом; ее изрезанные обнаженные гребни несколько затруднили нам переход. По южному склону мы сошли в местность, замечательно подходящую для существования диких коров, но не встретили их в большом количестве, ибо в последнее время их тут сильно тревожили.

Вечером мы повстречались с небольшим стадом. Один из моих спутников, по имени Сант-Яго, вскоре выбрал жирную корову; он бросил в нее боласы, попал ей в ноги, но опутать их ему не удалось. Тогда, бросив свою шляпу, чтобы отметить то место, где остались шары, он на всем скаку развернул лассо, после отчаянной погони снова настиг корову и поймал ее, накинув лассо на рога. Другой гаучо ушел вперед с запасными лошадьми, так что Сант-Яго не без труда убил разъяренное животное. Он старался вытащить корову на ровное место, используя для этого каждый случай, когда она бросалась на него; когда же корова не хотела двинуться с места, моя лошадь, приученная к этому, сильно толкала ее с разбегу грудью. Но и на ровном месте убить животное, обезумевшее от ужаса, — дело нелегкое для одного человека. Оно было бы еще труднее, если бы предоставленная самой себе лошадь, без всадника, не приучалась вскоре для собственной безопасности держать лассо натянутым; поэтому, если корова или бык двинутся вперед, также быстро продвигается вперед и лошадь; в противном случае она стоит неподвижно, наклоняясь в сторону. Но наша лошадь была молодая и не стояла неподвижно, а поддавалась корове, когда та билась. Я с восхищением следил, с какой ловкостью Сант-Яго изворачивался позади коровы, пока не ухитрился, наконец, нанести ей роковой удар, задевши главное сухожилие задней ноги; после этого он без особых трудностей вонзил нож в верхушку спинного мозга, и корова повалилась, точно пораженная молнией. Он срезал несколько кусков мяса вместе со шкурой, но без единой кости — столько, сколько нам было нужно, — а затем мы поехали к месту нашего ночлега, где поужинали «carne con cuero», т. е. мясом, изжаренным вместе со шкурой. Оно настолько же превосходит обыкновенную говядину, насколько оленина лучше баранины. Большой круглый кусок из спины изжаривают на горячей золе вниз шкурой, которой придают форму блюда, так что не пропадает ни капли сока. Если бы какой-нибудь почтенный ольдермен ужинал с нами в тот вечер, то «carne con cuero», без сомнения, стало бы вскоре знаменитым в Лондоне.