Я даже не думаю о том, какое влияние, хорошее или плохое, окажут на него мои действия. Поэтому я сдерживаю свою энергию, и в результате мы оба получаемся такими же нединамичными, как и я. С вами я это тоже проделывала неоднократно. Для работы я выдаю вам только вымученные предложения. А затем беру на себя инициативу и говорю, что в следующий раз буду работать упорнее, буду относиться к делу серьезнее. Так что, когда спросила вас, будете ли вы заниматься со мной и дальше, я уже знала — будете. А если бы вы отказались, то это задело бы только меня, а я уже знаю, как справиться с такой обидой и сделать так, чтобы перенести ее, бедняжку. И при таком маневрировании при помощи прошлого опыта, так чтобы пищеварительный тракт моих фиаско переварил их, мне остается только вести невнятные разговоры с теми людьми, которые и сами-то реально из себя ничего не представляют, и я остаюсь реализованной наполовину, без всякого продвижения вперед.

Свои отчеты я постараюсь улучшить. Думаю, причина того, что они мне даются нелегко, заключается в том, что я не многоуровневая (страх — великий уравнитель), так что, когда я комментирую те или иные события в отчете, то думаю, что они и так очевидны или о них уже говорилось.

17 марта

Доктор Ялом

На прошлой неделе мы не встречались. Джинни начала занятие с рассказа о том, что она провела прошлую среду (обычный день наших встреч) с друзьями. Ее подруга, только что прошедшая длительный курс изменения поведения, потратила пять часов на работу с Джинни. У Джинни осталось чувство, что эта девушка ее чуть не придушила. Я почувствовал — она намекает на то, что я уже придушил ее. Мы вернулись к знакомой теме, т. е. неспособности Джинни выражать гнев. Полагаю, для нас обоих становится все более ясным, что это основная область конфликта. Также выяснилось, что, как только для нее приближается момент выразить гнев, она ударяется в слезы. В течение недели так было несколько раз. Я сказал ей, что, по-моему, ее поведение вполне объяснимо. Допустим, она накопила в себе такое количество ярости, что ей приходится быть очень осторожной и не допускать ее утечки. Ей это, кажется, ни о чем не сказало. Но она стала понемногу говорить о своей «мелкой зависти, мелочной раздражительности, приступах гнева» по отношению к людям. Она выражает их очень неохотно и трогательно неэффективным способом. Например, Джинни рассердилась на девушку, которая пять часов работала над ней, и в отместку не сказала ей, что получила открытку от их общей подруги. В ином случае она бы сказала ей сразу, но в этот раз передала ей весточку только сутки спустя. Затем она призналась в чувстве безнадежности и поинтересовалась, изменится ли она вообще когда-нибудь. Я спросил, что она понимает под «изменением». Она считает, что изменение — это процесс, в ходе которого она станет такой заметной и станет выдавать такие радикальные заявления, что должна превратиться в совершенно другого человека, и это, конечно, ее пугает.

В этом месте она сказала, что чувствует за собой определенную вину за то, что предоставляет мне такие дрянные отчеты. На что я ей сказал, что, раз она не хочет чувствовать себя виноватой, пусть пишет отчеты получше. Она это, конечно, знает, но хочет услышать от меня, как я ее наказываю. Я поинтересовался относительно того скрытого мира, в котором, по ее словам, она пишет. Что там слышно? Что там происходит? О чем она в моем кабинете не говорит? Она стала рассказывать о своих сексуальных чувствах, о том, что, попадая в них, она начинает возбуждаться, и это чувство немного отличается от обычного возбуждения взрослого человека. Каким-то образом и меня оно касалось, но она никак не могла заставить себя сказать об этом, как и не могла допустить каких-либо сексуальных фантазий в отношении меня, поскольку это ее сильно смущает. Я считаю, что с моей стороны будет очень несправедливо ожидать от нее разговора о ее сексуальных фантазиях в отношении меня, если я не захочу рассказывать о своих фантазиях в отношении ее. В действительности я не хочу ее, но могу легко представить себе, как мне будет приятно обнять Джинни или прикоснуться к ней. Думаю, что профессионализм так глубоко сидит во мне, что я с трудом смогу расширить свою фантазию до сексуальных отношений с ней. Полагаю, часть вины, которую она ощущает, является результатом неравенства отношений, когда я ожидаю от нее откровений насчет ее фантазий, а своими не делюсь. Так что в определенном смысле этот стыд ожидаем, и я был несправедлив, требуя от нее откровенности. Джинни продолжает вкрадчиво доби-ваться, чтобы так или иначе я давил на нее посильнее, что мне следует предпринять нечто более драматичное. Иногда у меня возникает мысль, что действительно хороший врач сказал бы Джинни, что у нее осталось три месяца на перемены или лечение закончится. Интересно, не потому ли я не использую наши отношения как точку опоры для требования изменений, что мне очень нравится Джинни и работа с ней? Сдерживаю ли я ее прогресс тем, что не становлюсь жестким или «лечебным»?

17 марта

Джинни

неделе. Видите, у меня вырабатываются эмоции, но они все вытекают из фантазий или превращаются в фантазии.

Ну, ладно, я рада, что, по крайней мере, говорила в вашем кабинете. Как часто вы говорите «Я вас не понимаю» обычно в тот момент, когда я начинаю выдавать какую-нибудь бессмыслицу — несу разную ерунду, вспоминаю прошлое на основании своих фантазий. Как в тот раз, когда я сказала, что чувствую себя сорокапятилетней женщиной и для меня все кончено.

Когда я рассказала вам о Еве, которая учила меня более откровенно излагать свои чувства в беседе, а не просто полагаться на впечатления и приколы, я не проанализировала эмоции, нахлынувшие на меня в тот день. (Вот видите, я думала, что оказывалась в ловушке только в вашем присутствии, что я не всем делюсь только с вами и иногда — с Карлом. Но потом я обнаружила, что так же поступаю и со своими лучшими друзьями — и получила за это.) Не могу передать вам, как это меня обеспокоило. Но, может, это и есть моя ошибка в терапии — полагать, что я должна воспроизвести все, что пережила, или ощутить то, что должна была бы пережить. Воспроизводить случившееся дословно, не снимая напряжения. Полагаю, что, как правило, ни вам, ни себе я не рассказываю все как на духу. У меня накопился целый музей ценных эмоций, а я передаю все свои чувства лишь только нескольким редким экспонатам, вместо того чтобы позволить им свободно течь или меняться.